Я не дослушал, что же тогда стряслось во Вселенной, когда он командовал кораблем, повернулся и ушел.
– Это кто? – беспомощно оглянулся он на старпома.
– Да это… – долетело до меня.
– Равняйсь! Смр-но! Прямо, шагом марш!
Огромная черная гусеница по зачавканной дороге поползла на Флот. Тысяча человек. Слава богу, довезли живьем. Теперь сдать бы их побыстрей.
НАЙДА
Щенята родились ночью, а утром счастливая мать разлеглась на верхней палубе, позволяя всем вдоволь ими налюбоваться.
Их было ровно семь – маленьких серых комочков. Они жадно сосали набухшие материнские соски, упираясь в живот матери игрушечными коготочками.
Глаза Найды светились теплым материнством. Все матери смотрят на своих детенышей одинаково: с гордостью и любовью.
Малыши, наевшись, заснули, тесно прижавшись друг к другу и к теплому маминому боку.
Весеннее солнце высоко стояло над горизонтом. Моряки обступили Найду, улыбки бродили по их лицам.
– Так, ну-ка, – к Найде протиснулся боцман, – ишь ты, спят. Топить надо.
– Зачем?
– А чего ж их, разводить, что ли? – с этими словами боцман, наклонившись, сгреб всех малышей одной пятерней. – Вот та-ак.
Найда вскочила, заметалась, забегала, засуетилась. Она виновато совалась к каждому, заглядывала в руки, скулила. Моряки отворачивались. Найда искала, искала и вдруг остановилась как вкопанная – она поняла. Шерсть на ней вздыбилась, широко открывшиеся глаза остановились, потухли; пасть открылась, из нее медленно выполз язык – она захрипела.
Саша Белов – маленький тщедушный матросик – не выдержал:
– Товарищ мичман! Разрешите достать! Они еще плавают! Я быстро, товарищ мичман, я сейчас, я сейчас… я быстро… я уже… я уже…
Он рванул голландку вместе с тельняшкой и бросился за борт. Достал он двоих. Они уже не дышали. Найда бросилась к ним, лизала, толкала… потом замерла. Крупная дрожь шла по всему ее телу; розовая пена переполняла пасть и капала, капала на теплую, нагретую весенним солнцем палубу. Саша медленно подбирался к боцману.
– Вы не человек! Вы – никто! Никто!
Его схватили за руки.
– Не-на-ви-жу!!! – забился он в руках. – Ненавижу всех! Всех – ненавижу! Всю жизнь! Ненавижу.
Вечером на ют никто не пошел.
Там все еще стояла Найда.
Утром она умерла.
Она лежала головой к морю на покрытой росой верхней палубе, рядом с тем местом, где она родила своих детей.
ЛЮСТРА
Самовольная отлучка для курсанта – всегда волнующее событие; широко распахнутые ноздри самовольщика вдыхают не воздух, они вдыхают огромный объем информации; мозг его работает на пределе, чувства все обострены, пропасть отделяет его от остального некрадущегося человечества, и только эта пропасть позволяет оценить жизнь во всей ее неповторимой сладости…
В темноту чердака снизу ворвался столб света; в открытом люке показалась голова; голова осторожно повертелась.
– Поехали, – куда-то вниз зашипела голова и втащила за собой оставшееся тело; за первым телом скользнуло второе и так же как и первое беззвучно растворилось в чердачной черноте.
Крышка люка с шумом захлопнулась, в наступившей затем тишине кто-то чихнул. Тихонько ругнулся и прошипел:
– А нас не поймают?
– Все бетонно, здесь еще никто не ходил.
– А вдруг нас поймают?
– Не хочешь, не иди – "поймают – не поймают".
– А все-таки интересно, что будет, если поймают?
– Очень.
– Что "<очень".
– Очень интересно.
Голоса двинулись к чердачному окну; в середине чердака что-то стояло, это "что-то" сплошь состояло из блоков и цепей.
– Что это?
– А черт его знает.
– Давай посмотрим?
Стопор лебедки, как выяснилось много позже, расстопорился почти что сам собой. Тяжелая цепь пришла в движенье и в страшном грохоте рухнула куда-то вниз. Через мгновение кончилась цепь и кончился грохот. Медленно оседала тяжелая вековая пыль.
– Чего это она, а?
– Может, поднимем назад, как было?
– Офонарел? Она, может, тонну весит. Пусть кому надо, тот и поднимает, мотаем отсюда.
Прямо над ученым столом, далеко вверху, как крона баобаба, висела многопудовая хрустальная люстра старинной ручной работы.
Шло заседание ученого совета. Председательствовал в этом букете ученых старенький капитан первого ранга, всеми уважаемый профессор, удивительно похожий на белую реликтовую мышь.
Слово для доклада получил химик. Матовые лысины пришли в движение; букет ученых зашевелился, стараясь поточней принять форму кресел, успокоился наконец и вскоре отработанно завял, впав в тотальную дремоту.
Химик, слишком восторженный для своей профессии, пристегнул к безобиднейшей теме такую область человеческой мысли, где однажды потерявшись, можно брести годами. Он влез в физическую химию, все еще полную белых пятен, и заговорил с нарастающим жаром об энтальпиях, энтропиях и снова об энтальпиях.
Ученые, с каждой новой минутой все более походившие на сытых рептилий, мягко дурели. То один из них, то другой приходил в себя и с удовольствием наблюдал, как все-таки любит химик свое дело, которое на флоте давно перестало считаться специальностью.
Люстра качнулась и, предупредительно звякнув, с нарастающим свистом, увлекая за собой окружающий воздух, бросилась вниз, разматывая тяжелую цепь.
В мозгу человека, как учит нас медицина, есть область, которая никогда не спит и сторожит человеческую жизнь.
Ученые очнулись в сотую долю секунды и еще сотую долю барахтались, освобождаясь от цепких объятий своих кресел.
Химик, промочив штаны себе и двум соседям, махнул через мышковидного председателя и первым вылетел, открыв собой ту половину двери, которая никогда до этого не открывалась. Остальные хором бросились за ним, сгребая друг друга. Волна ученых плеснула в дверь и вынесла на своем гребне застрявшего в кресле председателя. По дороге ему, чтоб не очень упирался, дали в глаз, отдавили руки и почти начисто оторвали ухо.
Люстра, стряхнув с ветвей хрустальные лепестки, остановилась в двадцати сантиметрах от осиротелого стола, дрожа и мелодично позванивая. На столе громоздилась хрустальная россыпь.
В вестибюле, куда выплеснулись ученые, стало душно, шумно и кисло от пережитого, а перед распахнутой настежь дверью, в кресле, сидел брошенный, обмякший, сильно постаревший председатель.
Голова его съехала набок, рот был полуоткрыт, наполненная кровью бровь совсем закрыла подбитый глаз, а через другой, целый глаз недобитый председатель нескончаемо смотрел на весь этот новый, яркий, чудесный, удивительно вкусный мир, смотрел и не мог насмотреться.
НЕЛЬЗЯ БЕЗ ШУТКИ
На флоте нельзя без шутки. У нас постоянно шутят. У нас так шутят, что порой не установить, когда у нас шутят, а когда не шутят. Из-за того, что у нас так шутят, мы шизофреников не можем вовремя определить и отсеить. Все нам кажется, что они так шутят.
Матрос у нас был. Тот во время организованного просмотра программы "Время" мыльницу к уху прикладывал и говорил:
– Т-с-с… тихо! Шпионы…, кругом шпионы. Я принимаю их сигналы.
Все думали, что он шутит, а он свихнулся. Только через полгода разобрались.
Другой ходил по кубрику во время передачи "Служу Советскому Союзу" и лаял. Оказалось – тоже. не совсем.
Третий от портретов членов Политбюро мух вроде как отгонял:
– Кыш! – говорил. – Пернатые! Гениев обгадите.
Списали подчистую. Дали мичмана для сопровождения его на родину. Спешили так, что мичмана выдернули прямо из суточного наряда.
Ехали они до Белоруссии в одном купе. Мичман, бедный, все двое суток сидел, трясся, вздрагивал от каждого шороха и на него смотрел, а как сдал его родителям с рук на руки, пошел, напился в железнодорожном ресторане и пьяный орал, что он микрогенерал.
ЗЕРНО ЛОМБАРДНОЕ
Матрос Вова Квочкин, маленький, щупленький паренек, негодяй, разгильдяй и фантастическая сволочь, подал рапорт по команде о своем желании поступить в Высшее политическое училище в городе-герое Киеве. Зам подмахнул не глядя его каракули и срочно оттащил рапорт к начальнику политотдела, который еще неделю назад вещал и взывал ко всем заместителям по поводу проведения среди личного состава необходимой работы на предмет поступления в Высшее училище замполитов в городе Киеве. Время уходило, план срывался, а кандидатов не наблюдалось. Рапорт Квочкина явился как нельзя более кстати. Конечно, он не поступит, но массовость создаст.
Начпо второпях прочитал только первую строчку рапорта, написанного корявым почерком первоклассника, и заметил только, что курица левой лапой написала бы лучше. Одолев только одну строчку из всей бумаги, начпо совершенно потерял терпение, подмахнул рапорт и пошел к комдиву.
– Вот, Александр Александрович, – сказал начпо комдиву и протянул ему рапорт торжественно, как принц руку для целования, – люди желают учиться в политическом училище.
Комдив надел очки, горестно вздохнул, сел в кресло поудобней и неторопливо погрузился в писанину.
Он всегда неторопливо, до последней запятой читал то, что визировал.
Прочитав, комдив с интересом глянул на начпо снизу вверх, снял очки, вытер глаза, сделал на лице скорбь и сказал:
– А ты небось до конца-то опять не прочитал, а?
– А чего там? – Начпо забеспокоился, взял рапорт и начал читать. – Прошу направить меня для поступления в Киевское училище. так, ну и что?
– Дальше, дальше.
– Так как я хочу стать политработником.
– Еще дальше..
– Носителем наших идеалов.
– Дальше.
– И стоять у распределения материальных благ..
– Вот оно! – сказал комдив. – Вот оно, зерно ломбардное. Прикажете сплясать? Это тебе не лифчики по командиршам распределять.
Начпо налился соком и прошипел:
– От, скотина!
– Вот именно, – сказал комдив и тут же перестал интересоваться начпо. Дел было по горло.
ДЕЖУРНОЕ ТЕЛО НА СТАРТЕ
Ах, какие у меня были бицепсы в моей лейтенантской юности, бицепсы, трицепсы, большая мужская мышца спины, и все это на месте, и все это вовремя упаковано в мануфактуру, а где надо – выпирало-вылезало-обнажалось и играло рельефно с золотистым загаром в окружающей полировке и в стеклах витрин.
Но спорт на флоте – тема печальная.
Сейчас расскажу вам две истории, в которых я выступал дежурным телом на старте, и вам все станет ясно.
История первая
Как только я попал на флот, старпом подозрительно уставился на мои выпуклости и выдал сакраментальное:
– Спортсмен, что ли?
Надо же так влет угадать! Весело:
– Так точно!
– Лучше б ты алкоголиком был. Лучше иметь двух алкоголиков, чем одного спортсмена.
– Почему, товарищ капитан второго ранга?
– Потому что я за тебя служить буду, а ты будешь на сборах ряшку отъедать. Каким видом-то хоть занимался?
– Всеми подряд.
– Уйди, – скривился старпом, – убью!
Он знал, о чем говорит. Через два часа после моего легендарного прибытия на флот меня уже отыскал врио флагманского физкультурника – временный флагманский "мускул".
– Плаваешь? – спросил он.
– Да! – ответил я.
– Только честно, а то тут один тоже сказал "да". Я его поставил на четыреста метров, так еле потом уловили с баграми. Значит, так! Будешь участвовать в офицерском многоборье, там плаванье, бег полторы тысячи, стрельба и гимнастика.
– А что там по гимнастике надо делать? – Я где-то ватерполист и к гимнастике подхожу бережно.
– Да, ерунда! Перекладина, на махе вперед выход в упор в разножку, потом перехват, ну и потом по инерции, сам увидишь по ходу дела.
– А потренироваться?
– Какие тренировки? Ты же из училища, здоровый как бык! Как твоя фамилия? Записываю! Потренироваться ему нужно, хе-х! На флоте не тренируются!
– И все?
– Что "все"?
– По гимнастике, перекладина и все?
– А-а… ну, брусья, там, через коня, по-моему, прыгнуть придется.
– А через коня как?
– Ну, ты даешь! Что, в школе никогда не прыгал?
– Прыгал, – сказал я и застеснялся, и подумал: "Ну, прыгну как-нибудь там".
Проплыть я проплыл. На перекладине на махе вперед по инерции я сделал что-то такое обезьянье разухабистое, что судьи поперхнулись, а один – так глубоко, что чуть не умер.
– Переходите к коню, – сказали мне хрипло, когда откашлялись, и я перешел.
Через коня перед нами прыгали совсем маленькие девочки: сальто-мортале там всякие, с поворотами, а за конем простиралось огромное зеркало, создающее иллюзию бесконечности нашего спортивного зала.
Мостик отодвинули. Я подсчитал: три метра до коня, конь – метра два будет – итого пять метров по воздуху. Ничего себе лететь!
Первым полетел волосатый грузин.
Он до прыжка все разминался, смеялся и говорил мне "генацвали". Он разбежался как-то не по-человечески мелко, оттолкнулся от мостика, прыгнул и не долетел, и со всего размаху – зад выше головы – в разножку, чвакнув, сел на коня.
И запрыгал по нему, и запрыгал.
Молча.
Голос у него отнялся.
Второй, видя, что произошло с первым, но уже разбежавшись не остановить, споткнулся о мостик и, падая, на подгибающихся ногах домчался до коня и протаранил его головой.
Наши офицерские старты называют почему-то веселыми.
Не знаю почему.
Потом прыгал я.
Имея перед собой два таких замечательных героических примера, я разбежался, как только мог, оттолкнулся и полетел.
Летел я так здорово, что дельтаплан в сравнении со мной выглядел бы жалким летающим кутенком.
И приземлился я очень удачно.
Прогнувшись, с целым копчиком.
– Все хорошо, – сказали мне с уважением, пораженные моим полетом, – только о козла обязательно нужно руками ударить и, раскрывшись, оттолкнуться и соскочить. Давай еще разочек.
И на всякий случай поставили на той стороне коня, куда я должен был прилететь, двух страхующих – суровых ребят, старых капитанов, с челюстями бейсболистов, чтоб я в зеркало не улетел.
Настроение у меня отличное, опять разбегаюсь – получилось еще сильнее, чем в прошлый раз, оттолкнулся, лечу и все время думаю, чтоб двумя ручонками об кончик коня шлепнуть и раскрыться, долетаю, об кончик – шлеп! – двумя ручками и, прогнувшись, приземлился, раскрылся и… сгреб обоих бейсболистов.
Я остался на месте, а они улетели в зеркало, создающее иллюзию бесконечности нашего спортивного зала.
Звук от этого дела был такой, как будто хрящ разгрызли. И осели они, оставляя на зеркале мутные потоки мозговой жидкости.
– А я еще на брусьях могу, – сказал я в наступившей тишине, чтоб хоть как-то скрасить изображение обстановки.
– Не надо, – сказали мне, когда очнулись, – и без тебя будет кому брусья развалить, – и сняли меня с соревнования, до стрельбы из пистолета меня не допустили.
Наверное, боялись, что я им чемпионов перестреляю.
История вторая
– А вам приказываю встать на лыжи!
Это мой старпом, спешите видеть. Мысль о том, что я с юга, что там снега не бывает и что я не умею стоять на лыжах, показалась ему идиотской. То, что я спортсмен, старпома непрестанно раздражало, и тут вдруг не умею ходить на лыжах, когда приказывают ходить – саботаж!
Бежать нужно было всем экипажем. Десять километров. Сдача зимних норм ВСК. Весь экипаж собрался у Дофа, разобрал эти лыжные дрова – широчайшие лыжи "турист", – и вот тут выяснилось, что я вообще не могу стоять на лыжах.
– А что на них "уметь стоять"? Да я вам глаз высосу! Встать на лыжи, я кому сказал?! Да я тебя с дерьмом сожру!
Насчет дерьма вы можете быть абсолютно спокойны – наш старпом сожрет и не такое, а уж если отдаст приказание, то будет жать, пока лоб не треснет, в смысле, мой, конечно, а не его, у него там монолит.
– Повторите приказание!
– Есть встать на лыжи! А можно я с ними на плече пробегу, товарищ капитан второго ранга? Ну, ей-богу, не могу!
– Нет, вы послушайте его! Лейтенант разговаривает! Говорящий лейтенант! Он хочет, чтоб я рехнулся! Вы что, перегрелись? А? Пещеры принцессы Савской! Что вы мне тут вешаете яйца на забор?! Я приказал встать на лыжи!
– Есть!
– Вот так! Ты меня выведешь из себя! Я тебе… Одевай лыжи немедленно!
– Есть!
– И репетуйте, товарищ лейтенант, репетуйте команды, приучайтесь! Получили приказание – репетуйте: "Есть! Встать! На лыжи!" Встал – соответственно доложил: "Встал на лыжи!" Взял в руки палки – доложил: "Взял палки!" Воткнул их в землю – доложил! Привыкайте, товарищ лейтенант! Вы на флоте! На флоте!!! А не у мамы за пазухой, вправо от вкусной сиси!
И начал я вспоминать, как там в телевизоре у лыжников на лыжах получалось плавно.
В общем, я встал, взял, воткнул, отрепетовал, оттолкнулся, доложил и упал, ноги сами разошлись, и получился шпагат.
Ну, шпагат-то я делать тогда умел, я себе ничего там не порвал, только штаны, меня собрали, поставили и под локотки, по приказанию старпома, понесли на старт.
Несут, хохочут, потом отпустили меня, а там горка, и я с горки покатился, а навстречу – самосвал с воином-строителем из Казахстана.
Воин-строитель, он умеет ехать только прямо, свернуть он не может, его посадили за руль, где-чего-надо нажали, включили, и он поехал.
Это я знал.
Чувствую, что мы с ним непременно встретимся.
Пришлось мне падать вбок.
Подняли меня, донесли наконец до старта и поставили там.