- Виноват, - сказал я. - Наверное, надо было упомянуть, что есть такой экземпляр. Причем в том же городе и одновременно со мной. Но у меня мысли другим были заняты.
- Ты это про что? - спросил Ллев, застегивая ширинку. - Не нравится мне этот твой "экземпляр". Если ты, на хрен, снова собрался меня оскорблять…
Он был пьян, но, как мы только что убедились, вполне дееспособен. Он сидел на краю постели и явно не контролировал мышцы смеха, однако даже эта непроизвольная ухмылка была непростительна.
- Экземпляр, - повторил я. - Тупое животное. Заявился сюда изнасиловать мою сестру.
- Она сама мне сказала, чтобы я заходил. Я только вышел из этого бара напротив, пьяный, на хрен, в сосиску, но вполне себе мирный, и тут она свесилась из окна и кричит, мол, давай заходи, пора в койку. Ну, я, на хрен, зашел, залез в койку, как было сказано, а она как давай голосить. Типа ей не понравилось, на хрен. Есть для таких одно слово, и ты его знаешь.
- А что ты вообще здесь делал?
- Думала, думала…
- Да, я понял. Ты думала, это я там надрался в хлам. Это тебя не касается. Это наше с ним дело.
- Ну, - сказал Ллев, - сам виноват, что ты типа как точная копия, на хрен. Я в город приехал кино посмотреть, этот грязный секс-фильм, называется "Послезавтра", а потом зашел выпить в один отель, а там хозяйка решила, что я - это ты, обхохочешься, на хрен, и еще завалился тот пидор со всякой похабщиной на футболке и тоже подумал, что я - это ты. Говорю ж, обхохочешься, на хрен.
- Шандлер?
- Вся футболка в принтах с похабенью. И в общем, он говорит…
Не исключено, что Шандлер переоделся во что-то мирское - впрочем, Ллев мог увидеть похабщину даже в словах святых мистиков. Это вполне в его духе.
- Говорит, давай вместе поедем на яхте еще одного пидараса, типа, он его видеть больше не может, так не может, что аж блевать тянет. В общем, тот еще ржач, я говорю, да-да-да, а сам думаю, надо же, на хрен, как же я не просек, что ты пидор, не похож ты вчера был на пидора, да.
- Так я, по-твоему, пидор?
- Думала, думала, это…
- Сейчас она врубится, на хрен. Сейчас все будет. Так вот, он там все разливался про мое охрененно красивое тело, ну то есть твое, и что он знает, будто я, то есть ты, тоже что-то такое к нему питаю, только, типа, виду не подаю, и все в таком духе. А потом мы пошли выпить в другое место, и я все время как ты разговаривал, всякие умные словечки, и жопа дыбом, и все дела. А он потом разрыдался, сказал, что любит того, другого типа, по-настоящему любит, и меня тоже любит и пусть мы уплывем все втроем, подальше от этого бардака, но кто-то там в кабаке сказал, что никто никуда не уедет, там какой-то закон, запрещающий, на хрен, выезд, потому что кто-то пытался вышибить мозги тому мудаку.
- Меня тошнит, - четко произнесла Катерина.
- Ну так иди в ванную, - сказал я.
Катерина, шатаясь, направилась к двери. Хоть ее и тошнило, она наконец-то сообразила поправить бретельки и убрать голую грудь со всеобщего обозрения (не то чтобы ее кто-то обозревал).
- И мы пошли в этот кабак тут напротив, где, он сказал, заседает его дружок, и да, он там сидел, пьяный вусмерть, а халдей меня спрашивает: "Опять вина?" Только мы не вино пили, а этот их белый ром, в общем, опять обхохочешься, так что я понял, что ты должен быть где-то рядом. А вот эта, которая тут, я-то думал, она вообще левая соска, типа, клиента зовет, с тобой даже не связано, и уж точно никак не сестра, нет-нет-нет, даже мысли такой не попало, на хрен. Зато теперь мне все ясно, ну да, так что я ухожу. Потом обсудим при случае, как нам с тобой забабахать наш потрясающий номер.
Он поднялся с кровати, улыбаясь уже сознательно. Я подумал, что да, с его точки зрения, ему не в чем себя упрекнуть. Какая-то полураздетая девица высовывается из окна и говорит, чтобы он заходил в дом.
Я спросил:
- А те двое?
- Какие двое? Да пидоры, они и есть пидоры. А ты, стало быть, тоже из этих? Ты только не обижайся. Должен же ты быть хоть в чем-то другим, если мы так похожи.
- Я не пидор.
- Как скажешь. А те в итоге прилипли друг к другу, на хрен, словно им там медом намазано. Сказали, что никуда не уйдут.
- Не уйдут?
- Не уйдут. До сих пор там сидят. Хозяин сказал, что натравит на них легавых.
Катерина этажом ниже вполне очевидно пыталась стошнить, но безуспешно. Я слышал, как она крикнула театрально-умирающим голосом:
- Эмми, Эмми, мисс Эммет.
Я совершенно забыл, что если мисс Эммет сейчас проснется и увидит Катерину, бьющуюся в истерике, она поведет себя не так разумно, как я. Я сказал:
- Ты бы скорее валил отсюда. Если приедет полиция, лучше, чтобы тебя здесь не было. Мне не нужны неприятности.
- Да уж, понятно. Кстати, моя мама в курсе, что тут вышла такая вот путаница, кто есть кто. Я ей, конечно, всего не рассказывал, ну, что Дункель, старый дурак, привез тебя, на хрен, вместо меня. Слишком ценная информация, да, если ты понимаешь, о чем я, я о том, что мы с тобой как один человек, в смысле мы одинаковые совершенно, а не просто похожи, и, типа, не надо, чтобы кто-то знал, что нас двое, если мы собираемся делать тот номер. Жалко вот, она знает, эта жирная сучка, уродина…
- Моя сестра. Слушай, давай-ка ты лучше…
Мне было слышно, что Катерина внизу уже перестала пытаться стошнить - и теперь стонет громче, чем раньше.
- Да уж понятно. Но ты же можешь заставить ее, чтоб молчала, ну, насчет всего этого, пригрози в бубен дать или там, я не знаю, все равно мы скоро отсюда свалим, как два дружбана, и будет нам просто ништяк. Так вот, я говорю, что легавые позвонили Дункелю в его отель и велели, чтобы он не пускал меня в город, у них, на хрен, и без меня дел по горло, а меня, типа, видели на какой-то там Индохренелой улице с мощной взрывчаткой в руках, а я все это время был там, у себя…
- Улица Индовинелла. Вот эта самая улица. И там было мясо, а не взрывчатка. Слушай, ты вроде как собирался идти…
С лестницы донеслись шаги, нестройный топот четырех спотыкающихся ног.
- Уже ухожу. Эта улица, говоришь? Тогда понятно. Они так и сказали, они, мол, знали, что я скажу, будто там мясо, оно и выглядело как мясо, но рисковать они, на хрен, не могут. А мама сказала, что мне можно съездить в кино, и машину взять можно, и, кстати, не так уж и поздно еще, время детское. Тачку я у отеля оставил, где мы встретились с этим, в похабной футболке, так что я сейчас прямо туда. Ты извини, что все так получилось, ну, в смысле сегодня. Нехорошо как-то вышло. Она, видишь, твоя сестра, а ты мой дружбан. Но ведь я ей его не заправил, так что, друг, все нормально.
Да уж, его: своего карликового сообщника. И все уж никак не нормально, ни разу. Первой в спальню вошла мисс Эммет с еще малость мутными, но стремительно прояснявшимися глазами. Следом за ней - Катерина. Как и следовало ожидать, мисс Эммет на миг потрясенно застыла, хотя и была подготовлена. Сходство было таким сильным, что сначала она шагнула ко мне, но Катерина направила ее куда нужно. Мне очень не нравилось щелканье этих ножниц. Мисс Эммет еще не сняла их с пояса, но держала в руке. Лезвия открывались и закрывались, издавая весьма неприятный звук.
- А это кто? - спросил Ллев. - Слушайте, леди, я не хотел ничего плохого. Она сама меня позвала. Что я сделал такого? Вы бы сами так сделали на моем месте.
- Это мисс Эммет, - холодно произнес я. - Скажем так, компаньонка моей сестры. И, как видишь, она очень сильно привязана к моей сестре.
После чего я отступил в сторонку и стал смотреть. Я сделал для Лльва все, что мог, честно советовал ему уйти до пришествия ангела мщения в лице мисс Эммет, даже не намекнул, как ему повезло, что я не расположен проявлять слепой гнев оскорбленного брата, и т. д. Катерина тоже отошла в сторону, хотя и с мстительной усмешкой, которая смотрелась весьма эротично и полностью соответствовала происходящему. Голос мисс Эммет звучал невнятно, зато ножницы выражались более чем отчетливо.
- Мрась. Сфинья. Книда.
Богарт как будто заинтересовался ее методой, но свирепые губы и яростный взгляд Че Гевары были выше неполитических актов насилия.
Ллев закричал:
- Убери ее. Мы ж с тобой кореша. Скажи старой суке, пускай перестанет. Ты же мне друг или нет?
- Нет.
Он пятился в сторону окна, выходившего в сад, выставив руки вперед, защищаясь от острого клацающего оружия. Мисс Эммет резанула ему по пальцу, пошла кровь. Ллев завопил и уставился на крошечную ранку исполненным ужаса взглядом человека, больного гемофилией. Мисс Эммет щелкала ножницами, целясь ему в промежность, тем самым сводя воедино три наглядных примера существительных, не имеющих формы единственного числа: ножницы, брюки, яйца (именно в этом значении у яиц нет грамматической формы единственного числа).
- Да она, на хрен, бешеная, - завопил Ллев.
Он присел задом на узенький подоконник, собираясь отбрыкиваться обеими ногами. Мисс Эммет щелкнула ножницами и раскроила ему левую штанину. Ллев взвыл над раненой тканью. Видимо, обезумев от страха, он отождествил ее с плотью, укрытой под ней. Теперь мисс Эммет превратила свое грамматически множественное оружие в форму фактического единственного числа. Лезвия сомкнулись, щелкнув в последний раз, мисс Эммет перехватила объединенный дуэт, взялась точно посередине, держа острием вниз, а колечками вверх. Эти колечки были похожи на два удивленных глаза, торчащих из ее сжатого кулака. Она била ножницами, как ножом, не разбирая куда. Куда попадала, туда и колола. Лльву оставался единственный выход: через окно. Там верхушка дерева, можно допрыгнуть. Он неуклюже приподнял раму. Мисс Эммет застыла на миг, вздрогнув под притоком прохладного воздуха, чашечки бюстгальтера заплясали, наполнившись ветерком. Мисс Эммет вонзила ножницы в спину Лльва, но не глубоко. Он обернулся к ней, изрыгая проклятия. Кстати, мне тоже досталось:
- Скотина ты… а-а-а… гад, свинья… а-а-а… убери ее, на хрен… а-а-а… от меня, убери… а-а-а.
Она нацелилась ему в глаза, и инстинкт, нередко ошибочный, подсказал ему, что это важнее равновесия. Размахивая руками перед лицом, он как будто откинулся на спинку кресла, которого не было. Вывалился из окна с громким воем, спиной вперед, вниз головой, вверх ногами. На миг я проникся странной убежденностью, что его больше не будет, уже никогда. Художник, решивший исправить свое творение, просто стер его с холста между окном и землей. И теперь - вообще никакого Лльва, ни живого, ни мертвого. Мисс Эммет отступила, тяжело дыша, и отрывисто проговорила:
- Как будто. Я снова. Увидела. Его отца.
Если она представляла себя фру Алвинг, то ушедший актер вполне подошел бы на роль Освальда. Она имела в виду отца не в инцестуальной попытке, а в страхе перед ножницами. Но сейчас было не время об этом думать. Я помнил, что жизнь - это не комикс и что там, внизу, лежит вполне материальное тело, мертвое или живое. Оттолкнув Катерину, я сбежал вниз по лестнице. Гремя каблуками, задыхаясь, моля Бога о том, чтобы у меня вновь не открылась астма, я вдруг понял то, что должен был понять раньше, то, что имел в виду доктор Гонзи в нашем утреннем разговоре. Но сейчас было не до того.
14
- Если раньше задержка с отъездом, - сказал я, или думаю, что сказал, определенно не далее чем четверть часа спустя, - была просто досадной помехой, маленьким неудобством, то сейчас медлить нельзя. Вам нужно срочно уехать с Каститы.
Катерина уже надела халат, несоблазнительно темно-коричневый, ассоциирующийся то ли с покойником в саване, то ли с ходячими больными в государственных клиниках, усеянный пятнами - сувенирами прошлых трапез.
- Не понимаю, не понимаю, не понимаю…
- Сейчас не надо об этом думать. Думай о том, что надо делать. Я уверен, полиция отнесется к этому делу очень серьезно.
- Не надо им говорить, не надо им говорить, не надо им…
- Вот у тебя все написано, что говорить.
Она была явно не склонна принимать это дело всерьез, хотя я был предельно серьезен. Она все еще телепалась в кильватере того, другого вопроса. Она вновь взглянула на листок бумаги, дрожащий у нее в руке, уже замусоленный, хотя он пробыл у нее две минуты, не больше, и пролепетала:
- Они будут смеяться, будут смеяться. А я такая больная. Так не бывает, нет, не бывает, мне не верится, просто не верится…
- Только ты, черт возьми, можешь пойти. Только ты, понимаешь? Я не могу. И она тоже не может.
Мисс Эммет грызла сахар, доставая кусок за куском из красной квадратной коробки. Она сидела, прямая как палка, в своем кресле в гостиной, ее глаза улыбались внутреннему кинофильму - кадрам, смонтированным безумным режиссером, - о старой женщине, гордой своей способностью применить силу, торжествующей в своем предвидении. Когда ее пальцы не брали очередной кусок сахара из коробки, они рассеянно гладили ножницы, примостившиеся у нее на коленях, точно холодная тощая кошка. Я окликнул ее по имени, но она не отозвалась. Я щелкнул пальцами у нее перед глазами, она вздрогнула и обратилась в постгипнотическое внимание.
- Да, да, да.
- Слушайте, мисс Эммет. Слушайте.
- Да, да, да.
- Я хочу, чтобы вы для себя уяснили раз и навсегда. Вы все сделали правильно. Понимаете? Правильно. Если на вас нападают, вы можете защищаться. Это ваше законное право. Но мы ничего не расскажем полиции. Потому что они не поймут. А если поймут, то чертовски не скоро. Здешние полицейские и так-то не блещут умом, а сегодня они все на взводе. Очень нервные, очень. Вы меня поняли, мисс Эммет?
- Она не поняла, - сказала Катерина. - Не поняла. Я тоже не поняла. Никто не понял. О Господи, Боже мой, Боже. Ей нехорошо. Не совсем хорошо. Мне не совсем хорошо. Никому не совсем.
- Она была очень даже бодра там, наверху.
- Это была. Это. Реакция. Господи Боже. Мне опять надо стошнить.
- Да, да, да.
- Что значит "опять"?
- Опять постараться, вот что. Если бы ты сначала. О Господи Боже мой, Боже. Это ты все нам испортил. Пока тебя не было, все было так хорошо.
- Слушай, заткнись.
- Зря он так сделал, - четко произнесла мисс Эммет. - Хотя это в крови. Что-то в крови заставляет.
- О Господи Боже. Мне надо стошнить.
- Да, - сказал я мисс Эммет. - Вот так и думайте. Это был Майлс, вы набросились с ножницами на Майлса, и Майлс вывалился из окна. Потом Майлс убежал, и вы его больше не видели.
- Убежал. Да, да, да.
- Вы все сделали правильно. Но теперь все закончилось, и больше не надо об этом. Майлс вернулся туда, откуда пришел. Вы его вырезали из фильма. Его нет. Майлса больше нет.
- Я не могу никуда уйти, пока она такая, - сказала Катерина. - Сам понимаешь, что я не могу. Никуда уйти, пока она.
- Плохого Майлса, - сказала мисс Эммет. - А хорошего я не трогала.
- Был только один, - сказал я громко. - Я не Майлс, если вы вдруг подумали, что я - это он. Я совершенно другой человек.
- Пока она такая.
- Тогда иди утром. Завтра с утра - первым делом. А потом снова будут летать самолеты.
- Упаси меня Боже от всех напастей, - проговорила Катерина, закрыв глаза. - Улететь бы подальше. В Новую Зеландию. Это безумие, просто безумие. Они будут смеяться, говорю тебе, будут смеяться. Ха-ха-ха.
- Прекрати. Прекрати. Дай мисс Эммет пару таблеток снотворного и уложи ее спать. Сама прими пару таблеток снотворного и… Понятно тебе? Я достаточно ясно выразился? Удалось ли мне донести до тебя…
Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы слегка успокоиться; слава Богу, астма этому не помешала. Потом я сказал:
- Завтра утром приду сюда к вам, постараюсь пораньше.
Потом я ушел. В доме не было ничего, что пригодилось бы для маскировки, так что я пробирался темными закоулками, изображая хромого юношу в темных очках (из нагрудного кармана Лльва) и с жутчайшим флюсом (прикрытым носовым платком, прижатым к лицу). Полиции вроде бы не было. Очень мало поздних прохожих. Женщина выглянула из каких-то дверей и сказала мне:
- Fac fijki fijki?
Я не обратил на нее внимания и пошел прямо к отелю "Батавия", где еще горел свет. На площадке у входа стояло две-три машины, еще несколько - у тротуара на улице. Кинотеатр закрыт, там темно. Кино давно кончилось. Значит, я припозднился, изрядно так припозднился. Впрочем, если вдруг спросят, всегда можно сказать, что я в кафе заходил - выпить кофе. Я достал ключи Лльва с непристойным брелком, а потом понял, что совершенно не помню, какая у него машина. Вот же гадство. Мне очень живо представился голос Лльва: "Сирано" с откидным верхом, на хрен. Теперь я вот просто шофер при мамаше. И вот он: кремовый, с помятыми крыльями, длинноносый SKX-224. Я сел в машину, избавился от зубной боли и темных очков. Завел мотор, положил правую руку на рычаг переключения передач, чтобы рука привыкла к ощущениям. Потом осторожно поехал. Мне надо было о многом подумать. Но, хоть убейте меня, я не видел другого решения этой проблемы, кроме того, что уже нашлось.
Я вовсе не удивился, обнаружив, что Ллев убился. Другие, выпав спиной из окна третьего этажа, может быть, и захромали бы себе восвояси, отделавшись лишь синяками, или же в худшем случае долежали бы до приезда "скорой" с каким-нибудь переломом или ушибленной головой. Но Ллев очень качественно проломил себе череп о край разрушенной купальни для птиц - вот где ирония! - а на закуску еще и перерезал плечевую артерию об осколки какой-то бутылки, кажется, из-под вина. Это был не несчастный случай, но и не убийство, если не считать убийцей творца всего сущего. Он совершил ошибку, он повторился и в конце концов выбрал возможность и время, чтобы эту ошибку исправить. На самом деле сам факт ошибки был им замечен только благодаря совершенно случайной встрече - моей встрече с моим искривленным подобием. Но чего не смог сделать пристыженный мастер, так это стереть разнообразные отпечатки уничтоженной личности; это он предоставил другим, другому, мне. Было собственно тело, были образы, сохранившиеся на сетчатках глаз тех, кто встречал его на протяжении жизненного пути. Была мать.