"Успех" - роман, с которого началась слава Мартина Эмиса, - это своего рода набоковское "Отчаяние", перенесенное из довоенной Германии в современный Лондон, разобранное на кирпичики и сложенное заново.
Жили-были два сводных брата. Богач и бедняк, аристократ и плебей, плейбой и импотент, красавец и страхолюдина. Арлекин и Пьеро. Принц и нищий. Модный галерейщик и офисный планктон. Один самозабвенно копирует Оскара Уальда, с другого в будущем возьмет пример Уэлбек. Двенадцать месяцев - от главы "Янтарь" до главы "Декабрь" - братья по очереди берут слово, в месяц по монологу. Квартира у них общая, трактовки одних и тех же событий разные.
Содержание:
1: Январь 1
2: Февраль 4
3: Март 11
4: Апрель 17
5: Май 22
6: Июнь 27
7: Июль 31
8: Август 35
9: Сентябрь 38
10: Октябрь 42
11: Ноябрь 45
12: Декабрь 49
Примечания 50
Мартин Эмис
Успех
Филипу
1: Январь
I
Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.
Терри
- Терри на проводе, - сказал я.
Телефонная трубка прокашлялась.
- Привет, Миранда, - продолжал я. - Как дела? Нет, Грегори на минутку вышел. Перезвони чуть позже. Ладно. Пока.
На самом деле Грегори сидел рядом с дверью, положив руки ладонями вверх на крашенный под мрамор кухонный стол.
- Порядок? - спросил он.
Я кивнул, и он перевел дух.
- Теперь она стала посылать мне похабные стишки, - сказал Грегори.
Подходящий момент, чтобы его ублажить.
- Правда? И что за похабные стишки?
- Скажи, тебе случалось получать от девицы похабные стишки?
- Вроде нет.
- И никак ее не заткнуть. Все про мою "горделивую палку". И какая-то чушь про ее "сокровищницу". А может, и мою сокровищницу - не знаю.
- Скорее все же про ее сокровищницу. Не может же у нее быть горделивой палки?
- У нее может. С такой станется. Даже две.
- И что же она пишет о твоей горделивой палке в своем похабном стишке?
- Только про нее и талдычит. Тьфу! Еле дочитал. И никак ее не заткнуть. Мне такие дела не нужны.
- Какая мерзость! - сказал я с воодушевлением. - И что же ты собираешься предпринять, Грег?
- То-то и оно. Что я могу? Сказать ей: "Слушай, давай обойдемся без похабщины, ладно? Кончай свою похабень"? Так она меня и послушает. Правда, я всегда могу обратиться в полицию… вот пусть полиция и разбирается. А что она заставляет вытворять меня в постели…
- Почему бы тебе просто не сказать, чтобы она убиралась?
Грегори посмотрел на меня щенячьим взглядом, в котором читался благоговейный ужас.
- Ну, ты даешь! Ты что… ты что - так бы и сделал?
- Боже мой, нет. Я бы заставлял ее заставлять меня вытворять черт-те что в постели. Я бы даже разрешал ей писать мне похабщину. Я бы даже писал ей похабщину в ответ.
- Ты серьезно?
- Спорим. Я уже дошел до точки. Не могу дольше терпеть. Кажется, все решили перестать со мной трахаться. Не понимаю почему. Джита и та не хочет.
- Это та малютка, ушастая? А она-то что?
- Откуда мне, черт побери, знать? Говорит, что не хочет. И не знает, почему не хочет. Но знает, что не хочет.
Услышав это, Грегори оживился.
- Забавно, - сказал он, откидываясь на спинку стула. - У меня так все наоборот. Все всегда хотят меня трахнуть больше, чем я их.
- Так ведь ты у нас голубой, разве нет? А если ты - педик, то всякий захочет тебя трахнуть. В том-то вся и суть - быть педиком: занимайся чем хочешь и с кем хочешь - всем наплевать.
- На данный момент - ничего похожего, - сказал Грегори, и мышцы его стройной шеи напряглись. - Если бы не эта херова Миранда…
- Ну да.
- Со своими запросами. - Он спрятал лицо в ладонях. - Такой ночи, как последняя, я больше не вынесу. Просто не вынесу. - Он взглянул на меня. - Тварь ненасытная. Рассказать тебе про одну из ее штучек? Рассказать? Она отсасывает тебе, после того как ты ее трахнул! После. Вот так. Сука. Что скажешь?
- Пиздец просто. В лучшем смысле этого слова.
- Конец света - можешь мне поверить. А еще она теребит тебе яйца всю ночь, пока ты делаешь вид, что спишь. А еще она ковыряется своими… ну, ты понимаешь.
- Что - прямо у тебя в жопе?
- Точно.
- И что тут страшного? - спросил я нетерпеливо. - Уж должен был привыкнуть.
- Но у нее не ногти, а когти.
- А не мог бы ты просто - о, Господи - переговорить с ней обо всем этом? Окоротить ее, одним словом.
- Конечно нет. Что за бредовая мысль. А знаешь, сколько у нее было любовников? Угадай. Ну, смелее. Угадай. Больше сотни за два года!
- Чушь.
- Истинно говорю. Она и не скрывает. Если прикинуть - по одному в неделю. У Кейна все ее трахали. У Торки все ее трахали. Все и везде ее трахали. Куда ни глянь. Каждый прохожий ее трахал! Ни разу не встречал человека, который бы ее не трахал. И носильщики, наверно, трахали. И уж лифтеры ее точно трахали. И…
- Я ее не трахал, - заявил я, решив поставить точку в этом пугающем обмене опытом.
И что же услышал в ответ?
- Но ты бы мог, Терри. Честно. Никаких проблем. Она частенько говорила, что ты ей нравишься. А она вечно трахается с теми, от кого ее воротит. Слушай, она тебя хорошенько прощупает. Это точно. Хочешь скажу, с чего она начинает? Только ты собираешься ее поцеловать, как она обеими руками вцепляется в твой…
Да неужто? Ой, не похоже, чтобы она на меня клюнула. (Все прочие-то клевать и не думают.)
Девицу, которую я сейчас от Грегори вроде как отшиваю, зовут Миранда. Ей девятнадцать. У нее жесткие светлые волосы, душевная фигурка, влажные синие глаза и большой, резко очерченный рот. Она хорошенькая, и я, похоже, ей не чета. Но вообще-то выглядит она шикарно. И характер у нее, наверное, не простой (вероятно, она и делала все, о чем рассказывал Грегори, если ее об этом просили). Не считая того обстоятельства, что я по уши влюблен в Миранду, есть еще три убедительнейшие причины, по которым я готов принять у Грегори эстафету.
Во-первых. Она мне действительно нравится. В отличие от стандартных партнеров Грегори женского пола (надменных сирен с рельефными чертами лица, крупами племенных кобылок и именами вроде Анастасия или Тэп. Все они лощеные, дорогие и почти всегда вдвое выше меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не называть их сэр), Миранда ухитряется производить впечатление представительницы рода человеческого: встретив ее, легко проникнуться мыслью, что вы оба - с одной планеты. Вместо вялого отвращения - или, чаще, заученного равнодушия, - с каким девицы Грега обычно реагируют на мое появление, Миранда узнает меня, говорит "привет", "до свиданья" и всякое такое. На самом деле я сталкивался с ней всего дважды: первый раз, когда забавная малышка, пыхтя, поднималась по лестнице (она, видите ли, "забыла" про лифт), и второй - когда крохотная глупышка одевалась поутру (после того кэк Грег убежал на работу. Нет, сисек ее я не видел). Оба раза она добродушно поболтала со мной.
Во-вторых. Я крайне живо интересуюсь, исходя из общего принципа, всеми интимными подробностями, касающимися Грегори. Мне нужны подробности и еще раз подробности, доподлинные подробности, причем обязательно болезненные, ранящие и нелепые. Я лелею мечты о его импотенции, монор-хизме и преждевременном семяизвержении. Я страстно желаю его срывов и неудач; я томлюсь ожиданием узнать о постигших его травмах. (Почему бы ему просто не вышвырнуть своих девок и не стать тем, кто он есть на самом деле, - гомиком? Для меня так было бы намного проще.) И конечно, прежде всего я жажду, чтобы Грегори не был так щедро одарен от природы. Я алчу этого. Мне всю жизнь хотелось, чтобы у него был маленький член. Еще до того, как мы встретились, его половое убожество было первейшим условием моего благополучия.
В-третьих. С одиннадцати часов вечера 25 июля прошлого года (да и тогда это было нелегко. Все-таки бывшая подружка. Я напоил ее и напился сам. Я рыдал, когда она сказала мне, что не даст: это настолько сразило ее, что она тут же согласилась) мне никого не удавалось затащить к себе в постель. Это было полгода назад.
Что же вдруг стряслось со всеми девицами, мать их за ногу?
Или что-то не так со мной?
Я никогда не придавал значения тому, как я выгляжу (Грегори, как я понимаю, не способен думать ни о чем другом). Вид у меня самый заурядный. Если не считать рыжеватых волос - в недолгие школьные годы меня даже прозвали Рыжиком, - вид у меня самый заурядный, я похож на образованного представителя среднего класса, выбившегося в кое-какие начальники, словом, на одного из тех, мимо кого вы, не замечая, каждый день проходите по улице и не узнаете, даже если повстречаете вновь. (Вы не станете провожать меня взглядом. Но кому какое дело?) Я всегда, и довольно поверхностно, полагал, что выгляжу неплохо, во всяком случае - не уродом. За всю мою жизнь у меня было среднестатистическое количество женщин и такое же среднестатистическое, связанное с ними количество тревог, колебаний и благодарности.
Теперь все иначе. Как, почему? Они разговаривают со мной, они готовы отправиться со мной в гости или на прогулку, пообедать со мной, выпить, потискаться, почмокаться и даже лечь со мной в одну постель. Но трахаться? О нет, только не они. Только не они - о нет! (Да что они вообще себе думают, а?) Это могло бы обидеть и смутить меня, если бы я хоть раз возомнил себя привлекательным. Но мне никогда и мысли такой в голову не приходило. Что же заставляло их трахаться со мной раньше? Мое былое обаяние, или то, что девушки были добрее, а мои уловки хитроумнее, или дело просто в удаче? Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.
Я все еще пытаюсь отшучиваться, и, возможно (я думаю), именно поэтому у меня такой тон… А теперь дела пошли так плохо, что я более или менее истощил запас прежних подружек, снова вытащив их всех на свет божий - всех, кто не вышел замуж, не забеременел и не умер, - и попытался уговорить их трахнуть меня. Решительно все отказались. Я звонил девушкам, которых не видел по три-четыре года. Я объездил по железной дороге всю Англию, навещая девушек, которые успели начисто меня позабыть. Я приставал на улице к психопаткам и дурнушкам. На работе я обхаживал скучных плоскогрудых секретарш. Я делал предложения недужным пожилым дамам. Я пытался заставить их трахаться со мной. И получал решительный отказ.
Может, кто-нибудь объяснит мне, что, собственно, происходит? В чем загвоздка? В чем камень преткновения? Полагаю, с моими легкими и дыханием все обстоит нормально - по крайней мере, никаких радикальных ухудшений (если результаты бесчисленных ингаляционных тестов чего-нибудь да стоят). Нельзя сказать, что за последнее время я резко подурнел. Мои отвратительные волосы выпадают не быстрее, чем раньше. (Не скрою, что в пожилом возрасте меня ожидают проблемы с геморроем. Но они-то этого не знают, верно?) Не считая зимних месяцев, я принимаю ванну каждые тридцать шесть часов и всегда прихорашиваюсь перед редкими свиданиями, о которых и вспоминать-то ужасно. Правда, я набрал немного лишнего веса, но это исключительно потому, что слишком много пью в последнее время. А вы бы на моем месте не запили?
(Но в бутылку я больше не лезу, о нет. И вообще еду крышей.)
Грегори никогда не выведет меня на чистую воду. Он и не подозревает о правде, которая кроется за моими плебейскими шуточками. Я сказал ему, что завел себе девицу в Ислингтоне. Делая вид, что провожу время с ней, я сижу в пабах и кофейнях. Я заявляюсь домой поздно, пошатываясь, и что-нибудь ему вру. Грегори ничего не должен знать. Он не должен знать, что по ночам я сижу в своей постели, как демон, ненавидя всех и вся. (Днем, конечно, все иначе. Днем, среди бродячих страхов и печали улиц, тебя поджидают свои, особые ужасы.)
Но к чему я все это? Думаю, моя задача - заставить вас ненавидеть его так же, как я. Это нетрудно. Достаточно лишь не закрывать на происходящее глаз. И чтобы вы тоже не закрывали.
Да неужто?
- Да неужто? - спросил я у него. - И как мы все это провернем? Скажем, когда она должна прийти?
- В любой момент. Ты готов?
Грегори стоял у окна и поигрывал тростью с серебряным набалдашником. Невозможно удержаться, чтобы не описать его наряд: черный плащ оперного вампира с пурпурной оторочкой, отцовский жилет и гаремные шальвары - а может, они и вправду были из гарема? - защемленные у лодыжек дорогими велосипедными прищепками. Взгляд его, как всегда, был почти болезненно добродушным; он выглядел умным, изысканным и до мозга костей пидором.
- Как мы все это проделаем?
Грегори неопределенно пожал плечами. По-прежнему стоя у окна, он был целиком поглощен своей тростью.
- Ты мне сказал, что это легко, - произнес я, сам пораженный ноткой неприкрытой жалобы, прозвучавшей в моем голосе.
(Иногда я говорю так, что можно подумать, будто меня оскорбили. Я чувствую себя глубоко задетым, едва не лишенным дара речи.)
- Легко и есть, Терри. Просто надо все хорошенько обдумать.
За несколько минут мы разработали план, впрочем более чем примитивный. По плану Грег должен был держаться с Мирандой значительно грубее, чем предполагали сложившиеся между ними отношения, довести ее до слез, а потом улизнуть, в каковой момент на сцене должен был возникнуть я, причем о наличии своей рыжеватой персоны в квартире я предупрежу Миранду, открыв дверь на ее звонок.
- Ты уверен, что у тебя получится? - спросил я непринужденно, боясь его спугнуть.
- Конечно, - ответил Грегори. - Нет ничего проще. Она сама теперь то и дело хнычет.
- Почему?
Звучит неплохо, подумал я. Миранда действительно может проделать все обещанное, если замудохается так же, как я. (Уж я бы точно проделал, с кем угодно.)
- Не знаю, - сказал Грегори. - Я всегда стесняюсь спросить. Думаю, она просто тронутая. Сейчас большинство девиц такие.
- Куда это ты собрался? В то пидорское место?
- Ничего в нем пидорского нет. Там и девиц много.
- Ну, не пидорское - тогда бисексуальное.
- Угу. Теперь послушай. Как ты насчет того, чтобы сходить за вином и прочим? Мог бы ее на всякий случай напоить.
- Этого добра у меня полно.
Он смерил меня с головы до ног смачно неприязненным взглядом.
- Стоит ей напиться, и она уже ни хрена не рюхает. Делай с ней что хочешь.
- Честно?
- Честно. Сразу становится на все согласная.
- Ладно, попробую.
- Попробуешь? Слушай, спорю, что, едва переступив порог, она тебя чем-нибудь ошарашит. Спорю, что она…
В дверь позвонили.
- Давай, - сказал Грегори.
Открыв девушке - белый джемпер и джинсы, робкий взгляд, с которым я не осмеливался встретиться, и во рту у меня был какой-то странный молочный привкус - и проводив ее наверх, я проскользнул в свою темную комнату. Я пил виски, пока не услышал властные шаги Грега.
- Ну, вперед, - шепнул он мне в передней. - Вперед.
Я надеялся, что к этому времени Миранда уже будет рыдать, биться в истерике или, что еще лучше, потеряет сознание. Но она стояла, маленькая и спокойная, перед высоким окном. Полноватая, но очень симпатичная, подумал я. И с болью отметил, что ее хлопчатобумажный рюкзак так и висит на ее горестно опущенных плечах.
- Ушел? - спросила она, не оборачиваясь.
Не люблю, когда со мной разговаривают, не оборачиваясь.
- Боюсь, что да, - ответил я.
Миранда обернулась.
- Мне жаль, - сказал я, чувствуя, как гудит воздух. - Мне жаль, если ты расстроилась.
- Не знаю, что теперь и делать, - вяло произнесла она.
- Такой уж он, ничего не попишешь.
- Он что - всегда таким был?
- Нет, не всегда. Пошли вниз. Когда-то он был отличным парнем. Хочешь выпить? Когда был молодым. Пошли, у меня есть. Он изменился сильнее, чем меняются многие другие. Сюда. Не знаю почему. Пошли вниз, поговорим. О жизни, о Грегори и обо мне.
II
Довольно забавно, но чертовски надоедает, когда тебя преследуют и собачатся с тобой всю дорогу.
Грегори
- Это Грегори, - прошелестел я.
- О, - откликнулся телефон. - Да, Грегори, это я, Миранда.
- Ну что?
- …Как ты?
Я посмотрел свои ногти на свет - гладкие и блестящие, как миндалины.
- …Грегори?
- Слушаю.
- Почему ты так со мной обошелся? - спросила она. - Что случилось? Я что-то не так сделала?
- Прикажешь мне теперь выслушивать твои сентенции?
Ожидая услышать обычный влажный всхлип или одышливое придыхание, я поплотнее прижал трубку к уху. И услышал - теплый глотательный звук.
- Нам надо встретиться, - сказала она.
- Обязательно.
- Ты должен повидаться со мной.
- Вот и повидаюсь.
- …Тогда можно мне зайти ненадолго?
- Заходи, - ответил я и, положив трубку, задержал свои длинные пальцы на диске.
И вот я раздумывал, как распорядиться этой прохладной свободой вечера, этим неожиданным грузом часов, стоя у окна моего пентхауса, глядя на пейзаж зимних крыш, снова казавшийся таким таинственным и дружелюбным.
Весь день на работе я терзался ужасным беспокойством. Я представлял, как вернусь домой и проведу еще один вечер а-ля Миранда - господи, и почему мы только все это терпим? - еще один вечер моей эпической холодности и ее неуклюжего благоговения, моих тошнотворных разговорчиков и ее панических, лихорадочных поцелуев, еще одна ночь двух слипшихся друг с другом спящих изваяний, ее широкие, горячие от слез губы, уткнувшиеся в мое плечо. Почему мы позволяем им так мучить нас? Почему мы так ласковы с ними? Почему? Ну ладно, твоя участь решена, сучка: больше ты от меня ничего не получишь.
На самом деле, конечно, все было не так уж и сложно. Когда я вернулся с работы, этот придурочный Теренс сидел на кухне. Вообще-то я не пускаю его в эту часть своей квартиры - поэтому, когда я попросил его задержаться наверху и поговорить, у него был такой вороватый вид, такой затравленно-благодарный взгляд.
- Джита больше не хочет со мной трахаться, - поведал он.
Я, всерьез заинтересовавшись, спросил, как он думает, в чем тут дело.
- Не знаю. И Джита тоже не знает.
Я ткнул в него пальцем:
- Это которая Джита?
- Да та коротышка, с серьгами.
- Ах вот что. - Волей-неволей Теренсу приходится выбирать исключительно низкорослых девиц, а об их ушах я изо всех сил стараюсь вспоминать как можно реже. - Это она оставалась здесь на ночь во вторник?
- Да.
- И?…
- Я попробовал ее трахнуть.
- И?…
- Она тоже мне не дала.