Последние лучи зимнего солнца пробивались через застекленную дверь, играли в золотых локонах Эммелин и, устав, ложились бледными квадратами у ее ног. Обласканная солнцем, она крутилась туда-сюда у зеркала, шелестя розовой тафтой и подпевая пластинке нежным голоском, тоскующим по своей собственной любви. С последним лучом замолкла и песня, а пластинка все крутилась и похрипывала. Эммелин бросила платье в пустое кресло и провальсировала через всю комнату. Приподняла иглу и снова переставила ее на край пластинки.
Ханна подняла глаза от книги. Ее длинные косы исчезли вместе с другими признаками детства - стриженые по плечи волосы вились золотыми волнами.
- Только не это! - взмолилась она. - Поставь что-нибудь другое. Что угодно.
- А эта - моя любимая.
- На этой неделе, - фыркнула Ханна. Эммелин делано оскорбилась.
- А что бы сказал бедный Стивен, если бы узнал, что ты не слушаешь его пластинку? Это ведь подарок, и им положено наслаждаться.
- Мы насладились ею по полной программе, - ответила Ханна и наконец заметила меня. - Правда, Грейс?
Я сделала реверанс и покраснела, не зная, что ответить. Пришлось притвориться, что мне нужно срочно зажечь газовую лампу.
- Если бы у меня был такой поклонник, как Стивен, - мечтательно продолжала Эммелин, - я бы слушала его пластинку по сотне раз на дню.
- Стивен Хардкасл никакой не поклонник! - сказала Ханна, потрясенная, казалось, самим предположением. - Мы с ним всю жизнь знакомы! Он просто друг. Крестник леди Клементины.
- Крестник или не крестник - вряд ли он прибегал на Кенситгтон-плейс каждый выходной только для того, чтобы справиться о здоровье леди Клем. Как считаешь?
- Почему бы и нет? - ощетинилась Ханна. - Он ее очень любит.
- Ой, Ханна, - вздохнула сестра. - Столько читаешь, а такая глупая! Даже Фэнни заметила. - Она покрутила ручку граммофона, и пластинка завертелась снова. Зазвучало сентиментальное вступление. - Стивен хотел, чтобы ты дала ему обещание.
Ханна сложила страницу, на которой была открыта книга, снова разогнула ее, потерла складку пальцем.
- Понимаешь? - страстно допрашивала ее Эммелин. - Обещание выйти за него замуж.
Я затаила дыхание: оказывается Ханне делали предложение, а я и не знала.
- Я тебе не идиотка, - ответила Ханна, не поднимая взгляда от загнутого уголка. - Знаю я, чего он хотел.
- А почему тогда не…
- Не хочу я давать обещание, которое не сдержу, - пробормотала Ханна.
- Какая же ты противная! Ну почему было не посмеяться его шуткам, не пошептаться наедине? А ты все про войну да про войну… Не будь ты такой упрямой, Стивен увез бы с собой на фронт чудные воспоминания.
Ханна сунула в книгу закладку, захлопнула ее и положила на кушетку рядом с собой.
- А что бы я делала после его возвращения? Мямлила бы, что не имела в виду ничего такого?
Уверенность Эммелин на секунду поколебалась, но тут же вернулась обратно.
- Так в том-то и дело, что Стивен Хардкасл не вернулся.
- Так ведь может еще.
Эммелин пожала плечами.
- Может, конечно. Но если он вернется, то будет так счастлив, что ему будет не до тебя.
В комнате воцарилась упрямая тишина. Даже вещи, казалось, поделились на два лагеря: стены и занавески поддерживали Ханну, а граммофон горой стоял за Эммелин.
Эммелин перекинула через плечо длинные, собранные в хвост волосы и начала теребить кончики. Достала из ящика под зеркалом щетку и стала расчесываться - долгими мягкими движениями. Щетинки негромко посвистывали. Ханна некоторое время разглядывала сестру - то ли с недоверием, то ли с досадой - а потом вернулась к Джойсу.
Я взяла с кресла новое розовое платье и негромко спросила:
- Вы наденете его сегодня вечером, мисс?
- Ой! - подскочила от неожиданности Эммелин. - Не смей больше так подкрадываться! Ты меня до полусмерти перепутала!
- Прошу прощения, мисс. - У меня запылали щеки. Я кинула взгляд на Ханну, но она, казалось, ничего не слышала. - Вы наденете это платье, мисс?
- Да. - Эммелин прикусила нижнюю губу. - Во всяком случае, я так думаю. - Она оглядела платье, пощупала оборку. - А ты как думаешь, Ханна? Голубое или розовое?
- Голубое.
- Да? - Эммелин задумалась. - А я хотела розовое.
- Тогда розовое.
- Ты даже не смотришь!
Ханна с неохотой подняла глаза:
- Или то. Или другое. - Оба хороши.
- Принеси-ка голубое, - капризно велела мне Эммелин. - Посмотрю еще раз.
Я покорно присела и испарилась за дверью ее спальни. Пока я рылась в гардеробе, Эммелин сказала сестре:
- Мне очень важно, что я надену сегодня, Ханна. Вечером я впервые присутствую на званом обеде и хочу выглядеть потрясающе. Тебе тоже надо привести себя в порядок. Лакстоны - американцы.
- И что с того?
- Ты же не хочешь, чтобы они решили, что мы какие-то неотесанные?
- Мне все равно, что они там решат.
- А зря. Они очень нужны Па для его бизнеса. - Эммелин понизила голос, и я застыла, прижавшись щекой к платьям, чтобы услышать ее слова. - Я случайно услышала, как он разговаривал с бабушкой…
- Скорей, подслушала, - перебила ее Ханна. - А бабушка-то говорит, что это я у нас испорченная девчонка!
- Как хочешь, - сказала Эммелин, и я поняла, что она пожимает плечами. - Могу не рассказывать.
- Не можешь. У тебя на лбу написано, что ты умираешь от желания разболтать мне все, что подслушала.
Эммелин помолчала, смакуя свой добытый неправедным путем секрет.
- Ну… ладно. Скажу, раз уж ты так настаиваешь. - Она с важностью откашлялась. - Сперва бабушка начала расписывать, сколько горя принесла война нашей семье. Что немцы отняли будущее у рода Эшбери и что дедушка в гробу бы перевернулся, если б узнал, как идут дела. Па пытался объяснить, что все не так плохо, но бабушка не желала слушать. Она сказала, что старше и лучше знает, и как еще назвать наше положение, если не безнадежным - ведь Па последний в роду и у него нет наследников. Назвала его глупым упрямцем за то, что не делал, как ему было сказано, и не женился на Фэнни, когда была такая возможность.
А Па тут же взбесился и сказал, что пусть он потерял наследника, но у него по-прежнему есть завод, и там все хорошо, пусть бабушка успокоится. А бабушка не успокоилась и сказала, что банк уже начинает задавать всякие вопросы.
Тогда Па замолчал, и забеспокоилась я, потому что решила, что он идет к двери и меня сейчас поймают. А потом чуть не засмеялась от облегчения, потому что он снова заговорил, и я поняла, что он все еще сидит в кресле.
- И что, что он сказал?
Эммелин продолжала тоном актрисы, приближающейся к концу сложного отрывка.
- Сказал, что да, правда, во время войны дела действительно шли не слишком-то хорошо, но теперь он бросит аэропланы и снова займется автомобилями. Распроклятый банк - это он так сказал, не я - так вот, распроклятый банк обещал дать нам денег. Он познакомился с одним человеком, с финансистом. У этого человека, мистера Саймиона Лакстона, есть связи, и в бизнесе, и в правительстве. - Эммелин счастливо вздохнула, завершив трудный монолог. - Вот и все или почти все. Па очень расстроился, когда бабушка заговорила про банк. И тогда я решила, что сделаю все возможное, чтобы произвести на мистера Лакстона хорошее впечатление и помочь Па в его делах.
- Я и не знала, что ты так интересуешься бизнесом.
- Разумеется, интересуюсь, - оскорбленно заявила Эммелин. - А ты просто злишься, потому что в этот раз я знаю больше, чем ты.
Пауза. Затем голос Ханны:
- А не связан ли твой внезапный и горячий интерес к делам Па с сыном этого Лакстона, над фотографией которого в газете грезила недавно Фэнни?
- Теодор Лакстон? А он будет на обеде? Я и не знала, - сказала Эммелин, но в голосе ее прозвучала усмешка.
- Ты для него еще ребенок. Ему же не меньше тридцати.
- А мне почти пятнадцать, и все говорят, что я выгляжу старше своих лет.
Ханна закатила глаза.
- И вообще, любить никогда не рано, - заметила Эммелин. - Джульетте тоже было четырнадцать.
- Ага, и вспомни, чем все кончилось.
- Это было чистой воды недоразумение. Если бы они с Ромео поженились и их дурацкие родители прекратили им мешать, я уверена: они жили бы долго и счастливо. - Она вздохнула. - Я так хочу скорее замуж.
- Замужество - это тебе не танцы с симпатичным мужчиной, - сказала Ханна. - Там много всего другого.
Песня опять доиграла, и игла зацарапала пластинку.
- Какого?
Я прижалась потеплевшим лицом к холодному шелку платья Эммелин.
- К примеру, близость, - объяснила Ханна. - Интимная.
- Близость, - почти беззвучно повторила Эммелин. - Ой, бедная Фэнни.
Воцарилась тишина - мы все размышляли над судьбой Бедной Фэнни, которая недавно вышла замуж за Чужого Мужчину и уехала с ним в свадебное путешествие.
Я и сама уже успела испытать, что это за ужас такой. Несколько месяцев назад в деревне Билли - слабоумный сын рыбника, потащился за мной в переулок и зажал в безлюдном углу, лапая толстыми пальцами. Сперва я окаменела от страха, а потом вдруг вспомнила, что у меня в руках полная сумка здоровых макрелей, подняла ее повыше и треснула его по голове. Билли отпустил меня, но до этого все-таки успел залезть под юбку. Всю дорогу до дома меня передергивало от отвращения и потом, много дней подряд, я не могла по вечерам закрыть глаза, чтобы вновь не пережить эти жуткие минуты, гадая, что могло бы произойти, если бы мне не удалось отбиться.
- Ханна, - позвала Эммелин. - А как это - близость?
- Ну… это… такие проявления любви, - неуверенно сказала Ханна. - Очень приятные, я надеюсь, с мужчиной, в которого ты влюблена, и ужасно противные с кем-нибудь еще.
- Да понятно, что проявления. Но вот как это бывает?
Снова тишина.
- Ясно. Сама не знаешь, - сказала чуть погодя Эммелин. - По лицу вижу.
- Точно не знаю, но…
- Я спрошу Фэнни, когда она вернется. Уж она-то к тому времени будет знать точно.
Я пробежалась пальцами по прекрасным платьям Эммелин, отыскивая голубое и гадая, правду ли сказала Ханна. Действительно ли, те приставания, с которыми полез ко мне Билли, могли бы стать желанными с другим парнем? Вспомнилось, как Альфред несколько раз стоял рядом со мной на кухне, и меня охватывало странное, но приятное чувство.
- На самом деле, я не хочу замуж прямо сейчас. - Это опять Эммелин. - Просто Теодор Лакстон очень симпатичный.
- Богатый, ты хочешь сказать.
- Это почти одно и то же.
- Тебе просто повезло, что Па позволил тебе обедать со всеми внизу, - сказала Ханна. - Когда мне было четырнадцать, мне такого не разрешали.
- Мне почти пятнадцать.
- Наверное, ему просто не хватало народу за столом.
- Да. Какое счастье, что Фэнни вышла замуж за своего скучного толстяка и уехала в Италию на медовый месяц. Будь они дома, мне, скорей всего, пришлось бы обедать с няней Браун.
- А я бы лучше с няней обедала, чем с этими американцами.
- Глупости какие.
- А еще лучше - книжку бы почитала.
- Врунья, - не поверила Эммелин. - А зачем тогда ты вытащила то атласное платье цвета слоновой кости, которое Фэнни просила тебя не надевать при этом ее ужасном женихе? Ты бы его не выбрала, если б не хотела выглядеть получше.
Молчание. А затем радостный возглас Эммелин:
- Ха! Я права! Ты смеешься!
- Ну ладно, мне действительно интересно, - сдалась Ханна. И быстро добавила: - Но вовсе не потому, что я хочу произвести впечатление на каких-то там богатеньких американцев.
- Ой ли?
- Точно.
Заскрипели половицы - кто-то из сестер прошелся по комнате - и до сих пор поскрипывающий граммофон наконец замолчал.
- А чем же ты так интересуешься? - не успокоилась Эммелин. - Ведь не скудным же угощением миссис Таунсенд.
Я застыла, прислушиваясь. Когда Ханна ответила, ее голос звучал спокойно, но со скрытым волнением:
- Сегодня вечером я хочу попросить Па отпустить меня обратно в Лондон.
Я едва слышно вскрикнула, зарывшись в шкаф. Они ведь только что вернулись, неужто Ханна опять исчезнет?
- К бабушке? - уточнила Эммелин.
- Нет. Пожить одной. В квартире.
- В квартире? А с какой стати ты вдруг поселишься в квартире?
- Ты будешь смеяться… Я хочу найти работу. Эммелин не засмеялась.
- Какую еще работу?
- В какой-нибудь конторе. Печатать, стенографировать.
- Так ты же не умеешь стено… - Эммелин осеклась. - Ну конечно! Те бумаги, которые я нашла на прошлой неделе! Со значками вроде египетских иероглифов…
- Нет!
- Ты тайком изучала стенографию! - с негодованием продолжала Эммелин. - С мисс Принс?
- О господи, нет, конечно. Неужели мисс Принс может научить чему-нибудь дельному?
- Тогда как же?
- Ходила на курсы секретарей в деревне.
- Когда?
- Начала давно, в первые месяцы войны. Я казалась себе такой никчемной, мне хотелось приносить хоть какую-то пользу, вот я и придумала эти курсы. Потом, когда мы уехали к бабушке, я решила поискать работу - ведь в Лондоне столько всяких контор… Но у меня ничего не вышло. Когда бабушка наконец-то начала отпускать меня надолго одну, выяснилось, что меня нигде не берут. Видите ли, я для них слишком молода. Но теперь мне восемнадцать, и я вполне могу попробовать еще раз. Я столько занималась, что стенографирую очень быстро.
- А кто еще об этом знает?
- Никто. Теперь вот ты.
Спрятавшись среди платьев и слушая, как Ханна расписывает свои новые навыки, я почувствовала, что стремительно теряю что-то важное. Исчезал так долго хранимый мною маленький секрет. Ускользал прямо из рук, уплывал в море шелков и атласа, осыпался бесшумной пылью на темный пол гардероба.
- Ну как? - спросила Ханна. - Правда, интересно?
- Вовсе нет! - фыркнула Эммелин. - Мне кажется, что это подло. И глупо. И Па скажет то же самое. Одно дело - работать во время войны, но сейчас… Просто смешно, можешь сразу выбросить это из головы. Па никогда не разрешит.
- Потому я и хочу спросить его за обедом. Подумай, какая возможность! Ему придется согласиться, потому что кругом будут чужие. Тем более - американцы, с их современными взглядами.
- Не могу поверить, что ты серьезно! - раздраженно воскликнула Эммелин.
- Не понимаю, с чего ты так расстроилась?
- Потому что… ты… если ты… - Эммелин отчаянно подыскивала подходящие слова. - Потому что сегодня вечером ты играешь роль хозяйки и должна думать о том, чтобы обед прошел гладко, а ты вместо этого хочешь сконфузить Па.
- Я же не собираюсь устраивать сцены.
- Ты всегда так говоришь, а потом все равно устраиваешь. Почему ты не можешь вести себя…
- Нормально?
- Ты уже совсем с ума сошла! Ну кто по доброй воле захочет сидеть в конторе?
- Я хочу посмотреть мир. Уехать отсюда.
- В Лондон?
- Лондон - только первый шаг. Мне хочется обрести независимость. Встречаться с интересными людьми.
- Поинтересней меня, ты имеешь в виду?
- Ну, не глупи. Я просто имею в виду незнакомых людей, с которыми можно поговорить о чем-то новом. Чего я еще не знаю. Я хочу стать свободной, Эмми. Открытой навстречу приключениям, таким, чтобы голова кругом.
Я внимательно посмотрела на часы в спальне Эммелин. Четыре. Если я сейчас же не вернусь на кухню, мистер Гамильтон выйдет на тропу войны. Но ведь мне просто необходимо услышать весь разговор, понять, о каких-таких приключениях толкует Ханна. Разрываясь пополам, я попыталась найти компромисс. Закрыла гардероб, перекинула через руку голубое платье и подошла к двери.
Эммелин сидела на полу со щеткой в руке.
- А почему ты не хочешь просто поехать к кому-нибудь из друзей Па? И я бы с тобой… - предложила она. - К Розермерам, в Эдинбург…
- А леди Розермер будет следить за мной на каждом шагу. Или, еще хуже, навяжет мне своих противных дочерей! - Ханна перекосилась от отвращения. - Тоже мне - свобода!
- А работать в конторе лучше, что ли?
- Может, и нет, но где еще мне взять деньги? Я же не стану воровать или попрошайничать, и занять мне тоже не у кого.
- А у Па?
- Ты же слышала бабушку. На этой войне заработали многие, только не он.
- Это кошмарная идея. Это… это просто несправедливо. Па не понравится… и бабушке… - Эммелин задохнулась. Набрала полную грудь воздуха, выдохнула, уронив плечи. Сказала плачущим, детским голосом:
- А как же я, Ханна? Сначала - Дэвид, теперь - ты…
При звуках имени брата Ханну будто ударили. Ни для кого не было секретом, что она тяжелее всех переживала его гибель. Когда пришло страшное письмо с траурной каймой, семья жила в Лондоне, но с кухни на кухню новости в Англии перелетают мгновенно, и мы все знали, как мисс Ханна чуть с ума не сошла. Она отказывалась от еды, и миссис Таунсенд всерьез собиралась пересылать в Лондон малиновые тарталетки, любимые Ханной с младенчества.
То ли забыв, как действует на Ханну упоминание о Дэвиде, то ли упомянув о нем специально, Эммелин продолжала:
- Что я буду делать - совершенно одна в этом огромном пустом доме?
- Ты не останешься одна, - мягко ответила Ханна. - Па всегда будет с тобой.
- Ну и что? Ты же знаешь - ему нет до меня никакого дела.
- Па всегда есть дело до тебя, Эмми, - твердо сказала Ханна. - До всех нас.
Эммелин обернулась, и я прижалась к дверному косяку.
- Но я ему не нравлюсь, - объяснила она. - Как человек. Так, как нравишься ему ты.
Ханна открыла было рот, чтобы возразить, но Эммелин еще не закончила:
- Не притворяйся, будто не замечаешь. Я ведь вижу, как он на меня глядит, когда думает, что я не смотрю. С удивлением, как будто не может понять, кто я такая и зачем здесь оказалась. - Ее глаза заблестели, но она старалась не плакать. - Это потому что он винит меня в смерти мамы.
- Это неправда! - покраснев, запротестовала Ханна. - Что ты себе надумала? Никто не винит тебя в смерти мамы.
- А Па винит.
- Нет.
- Я слышала, как бабушка говорила леди Клем, что после смерти мамы Па уже не тот, что прежде.
Эммелин поднялась с пола, села рядом с Ханной и сжала ее руку.
- Не бросай меня, - твердо сказала она. - Пожалуйста.
И заплакала.
Сестры сидели рядом на кушетке, а последние слова Эммелин будто висели между ними в воздухе. Эммелин всхлипывала. Ханна, по обыкновению, упрямо сжала губы, но за жесткими скулами, за твердой линией рта таилось что-то еще. Что-то, чему я никак не могла подобрать названия.
А потом поняла. Теперь она стала старшей и унаследовала ту смутную, но безжалостную ответственность, которую дает это сомнительное положение.
Ханна повернулась к сестре и постаралась улыбнуться.
- Успокойся, - сказала она, поглаживая ее руку. - А то за обедом глаза будут красные.
Я снова взглянула на часы. Пятнадцать минут пятого. Мистер Гамильтон, наверное, уже закипает. Делать нечего…
Я шагнула в гостиную с голубым платьем в руках.
- Ваше платье, мисс.
Эммелин не ответила. Я притворилась, что не замечаю ее мокрых щек. Опустила глаза, расправила кружевную оборку.