* * *
Долгожданный день наконец наступил, и мне разрешили посмотреть на приезд гостей с галереи второго этажа - конечно, при условии, что я вовремя сделаю всю работу. На улице стемнело, я притаилась за перилами, выглядывая между двух столбиков и вслушиваясь в хруст гравия под колесами машин.
Первыми прибыли леди Клементина де Уэлтон, старинная приятельница семьи, дама с манерами и высокомерием королевы, и ее подопечная - мисс Фрэнсис Доукинс (больше известная как Фэнни): тощая болтливая девица, чьи родители погибли на "Титанике"; в свои семнадцать Фэнни, по слухам, находилась в отчаянных поисках мужа. Нэнси шепнула мне, что леди Вайолет спит и видит, как бы выдать Фэнни за овдовевшего мистера Фредерика, притом последний об этих планах понятия не имеет.
Мистер Гамильтон проводил дам в гостиную к лорду и леди Эшбери и торжественно объявил об их прибытии. Я следила, как они входят - леди Вайолет впереди, Фэнни за ней - словно пузатый бокал для бренди и узкий фужер с шампанским на подносе у лакея.
Мистер Гамильтон вернулся к парадному входу, где уже появились майор с женой, и сдержанно-привычным жестом одернул обшлага. На добром лице жены - небольшой, пухленькой, русоволосой женщины - застыла печать глубокого горя. Конечно, так уверенно я говорю об этом сейчас, через много лет, однако даже тогда я поняла, что она пережила какое-то несчастье. Хоть Нэнси и не раскрыла мне, что случилось с детьми майора, мое юное воображение, вскормленное готическими романами, разыгралось вовсю. Кроме того, я еще плохо разбиралась в нюансах отношений между полами и решила, что только трагедией можно объяснить, почему такой красивый высокий мужчина женат на такой неинтересной женщине. Давным-давно, решила я, она наверняка была хорошенькой, но потом на них свалилось какое-то страшное горе и унесло ее молодость и красоту.
Майор Джонатан, держась еще строже, чем на портрете, привычно осведомился о здоровье мистера Гамильтона, окинул вестибюль собственническим взглядом и повел Джемайму в гостиную. Когда они входили в двери, я вдруг заметила, что рука майора легла жене на талию - даже чуть ниже - жест, которого трудно было ожидать от столь сурового человека и который я до сих пор не забыла.
У меня уже затекли ноги, когда я наконец услышала, как на дорожке перед домом затормозила машина мистера Фредерика. Мистер Гамильтон с укоризной взглянул на настенные часы и отворил входную дверь.
Мистер Фредерик оказался ниже, чем я его себе представляла, и, уж точно ниже брата. Лица было не разглядеть, одни очки сверкнули. Даже когда он снял шляпу, головы все равно не поднял, только пригладил рукой светлые волосы. Лишь когда мистер Гамильтон объявил о его прибытии, взгляд мистера Фредерика скользнул по дому детства - мраморным стенам, портретам - пока не наткнулся на балкон, где, скрючившись, сидела я. И за секунду до того, как гость исчез в шумной гостиной, лицо его побледнело, будто он увидел привидение.
* * *
Неделя пронеслась незаметно. При таком количестве народу в доме я с ног сбивалась, убирая комнаты, накрывая на стол, подавая чай. Но мне даже нравилось - мама всегда учила не бояться тяжелой работы. Кроме того, я не могла дождаться праздника. Остальные слуги предвкушали обед, а я думала только о концерте. С тех пор, как съехались взрослые гости, я почти не видела детей. Туман рассеялся так же внезапно, как лег, и над нами раскинулось такое ясное, чистое небо, что грех было сидеть дома. Каждый день, подходя к детской, я, затаив дыхание, с надеждой прислушивалась, но хорошая погода установилась надолго, и тем летом там никто больше так и не появился. Шум, хохот и Игра переселились в сад.
И волшебство с ними. Тишина стала пустотой, исчезла та маленькая тайна, которой я когда-то наслаждалась. Теперь я работала быстро - протирала полки, не обращая внимания на корешки книг, не глядела в глаза игрушечному коню, а думала лишь о том, что сейчас делают хозяева детской. А закончив уборку, спешила дальше - дел было много. Иногда, выкатывая столик для завтрака или убирая ночной горшок из гостевой спальни на втором этаже, я слышала вдали взрывы смеха, подскакивала к окну и смотрела, как дети, фехтуя на бегу длинными палками, несутся к озеру и пропадают из виду.
Под лестницей развернулась бурная деятельность. Мистер Гамильтон постоянно повторял, что время приема гостей - экзамен для прислуги, а уж тем более для дворецкого. Ни одно распоряжение не должно застать нас врасплох, надо работать как единый, отлично смазанный механизм, мгновенно реагируя на любое изменение, исполняя каждое пожелание хозяев. Это была неделя маленьких побед, кульминацией которой станет праздничное угощение.
Рвение мистера Гамильтона оказалось заразительным - даже Нэнси испытала что-то вроде подъема и мрачновато предложила мне перемирие, приказав помогать ей в гостиной. Уборка парадных комнат пока еще не входит в мои обязанности - не преминула заметить она - но под должным руководством и ради приема гостей… Так и случилось, что к моей основной работе добавилась эта сомнительная привилегия, и каждое утро я сопровождала Нэнси в гостиную, где взрослые члены семьи прихлебывали чай и вели скучные разговоры о воскресных пикниках, европейской политике и каком-то бедняге из Австрии, убитом где-то далеко-далеко, в неведомой мне стране.
* * *
Праздничный день (воскресенье, второе августа тысяча девятьсот четырнадцатого года - я запомнила дату не столько из-за концерта, сколько из-за того, что случилось следом) совпал с моим выходным, первым с начала службы в Ривертоне. Покончив с утренней работой, я переоделась в домашнюю одежду, странно жесткую и непривычную. Расчесала волосы - выцветшие и завившиеся от того, что я все время заплетала косы, собрала их в низкий пучок на затылке. Интересно, я изменилась? Что скажет мама? Мы не виделись всего пять недель, а мне кажется - я стала совсем другой.
Я спустилась с лестницы и тут же налетела на миссис Таунсенд, которая сунула мне в руку какой-то сверток.
- На-ка, возьми. Маме, к чаю, - негромко сказала она. - Кусок моей лимонной коврижки и пара ломтиков бисквита.
Я даже испугалась - что это с ней? Обычно миссис Таунсенд гордилась экономным ведением хозяйства не меньше, чем своим пышным суфле.
Кинув опасливый взгляд в сторону лестницы, я шепотом спросила:
- А вдруг хозяйка…
- Не твоя забота. Хватит и ей, и леди Клементине, голодными не останутся. - Она отряхнула фартук и гордо расправила плечи, так, что и без того необъятная грудь стала еще шире. - Пусть мама знает - мы тут за тобой приглядываем. - Миссис Таунсенд покачала головой. - Хорошая она была девочка, мама твоя. Что ж делать, с каждой может случиться…
Она повернулась и исчезла в кухне так же внезапно, как и появилась, оставив меня в полутемном вестибюле размышлять над ее последними словами.
Я крутила их в голове то так то этак всю дорогу до дома. Другие слуги тоже хвалили маму, чем вечно меня озадачивали. Иногда я даже казалась себе какой-то черствой. Правда, они совсем не вспоминали о чувстве юмора, без которого я маму просто не представляла. И о ее молчаливости и частой смене настроений.
Мама уже ждала, сидя на крылечке. При виде меня она поднялась.
- Я уж думала, ты меня забыла.
- Прости, с работой завозилась.
- Надеюсь, на церковь тебе хватило времени?
- Да, мам. Мы все ходим на службу в церковь Ривертона.
- Знаю, моя девочка. Я ходила туда задолго до того, как ты родилась. Что это? - спросила она, кивая на мои руки.
Я отдала ей сверток.
- От миссис Таунсенд. Она справлялась о тебе.
Мама заглянула внутрь и прикусила губу.
- Боюсь, не избежать мне сегодня изжоги.
Снова завернула пироги и сухо сказала:
- Что ж, очень мило с ее стороны.
Потом подвинулась и распахнула передо мной дверь.
- Заходи. Поможешь мне вскипятить чай и расскажешь свои новости.
Я почти не помню, о чем мы разговаривали, собеседница в тот день из меня вышла плохая. Мысли бродили не здесь, в маленькой унылой маминой кухне, а в зале дома на холме, где не так давно мы с Нэнси расставляли стулья и завешивали сцену золотистым занавесом.
Помогая маме по дому, я не забывала поглядывать на настенные часы. Их неумолимые стрелки отсчитывали минуту за минутой, приближаясь к пяти - часу концерта.
Когда мы прощались, я уже опаздывала. В ворота Ривертона я вбежала на закате и поспешила к дому по узкой извилистой дорожке. По обе стороны росли величественные деревья - наследство предков лорда Эшбери; пышные кроны смыкались на невероятной высоте, длинные ветви сплетались так, что вся тропинка превращалась в полутемный, шелестящий тоннель. В этом тоннеле, словно по волшебству, из головы вылетали посторонние мысли, и когда за последним поворотом на холме вырастал дом, он каждый раз поражал заново. Как же талантлив был архитектор, сумевший увидеть в аллейке хрупких саженцев величие будущих деревьев, предугадать невероятное впечатление, которое они будут производить когда-нибудь, когда сам он уже покинет эту землю!
Когда я вышла на свет, солнце только-только скользнуло за крышу дома, затопив его розовато-оранжевыми лучами. И хотя я сгорала от нетерпения, я все-таки затормозила на секунду - поглядеть, как темный дом плывет в разноцветном сиянии. Я срезала путь - мимо фонтана "Амур и Психея", через аллею красных махровых роз леди Вайолет к черному ходу. Вестибюль был пуст, и я нарушила одно из главнейших правил мистера Гамильтона - побежала по каменному полу: в кухню, мимо стола миссис Таунсенд, заставленного пирогами и тортами, вверх по лестнице.
Дом стоял странно тихий, все уже собрались на концерт. Подбежав к позолоченной двери в зал, я остановилась, пригладила волосы, одернула юбку, скользнула внутрь, в полутемное помещение, и села у стены, вместе с другими слугами.
СПЛОШНЫЕ УСПЕХИ
Я и не думала, что в зале будет так темно. Я ведь никогда раньше не бывала на концертах, только однажды, когда мама взяла меня в Брайтон к своей сестре Ди, видела сценку с Панчем и Джуди. А сейчас окна были задернуты темными шторами, и зал освещался только принесенными с чердака прожекторами. Они горели желтым, подсвечивая сцену снизу вверх, окутывая выступавших странным мерцанием.
Сейчас была очередь Фэнни: она хлопала глазами и выводила трели, допевая последние такты модной песенки. Недотянув верхнее си, она заменила его скрипучим ля и была вознаграждена снисходительными аплодисментами публики. Фэнни жеманно заулыбалась и присела в реверансе, но кокетство не достигло цели: внимание зала было приковано к занавесу, который вспухал изнутри, обрисовывая нетерпеливые локти и коленки следующих артистов.
Фэнни спустилась с правой стороны сцены, а слева уже выходили одетые в тоги Эммелин и Дэвид. Они держали в руках три длинных шеста и простыню, которая тут же превратилась во вполне приличный, хоть и кривобокий, шатер. Актеры заползли в него на коленях, зрители зашикали, призывая друг друга к молчанию.
- Леди и джентльмены! - объявил голос из-за занавеса. - Сцена из Книги Чисел.
Одобрительный шепот.
- Вообразите, что вы перенеслись в древние времена, - продолжал голос. - Семья расположилась на ночлег на склоне горы. Брат с сестрой втайне обсуждают женитьбу другого брата.
Одинокие хлопки из зала.
- Брат мой, что же сделал Моисей? - звенящим голосом заговорила Эммелин.
- Нашел себе жену, - немного ломаясь, ответил Дэвид.
- Но она не из нас, - глядя прямо в зал, объявила Эммелин.
- Ты права, сестра, - согласился Дэвид. - Она - ефиоплянка.
Эммелин потрясла головой, изображая недовольство и озабоченность.
- Он взял жену не из нашего рода. Что же с ним будет?
Внезапно из-за занавеса донесся ясный звучный голос, усиленный не иначе как с помощью свернутой из картона трубки.
- Аарон! Мариам!
Эммелин старательно изобразила ужас.
- Это я - ваш Господь, отец ваш небесный! Подойдите к скинии собрания!
Эммелин и Дэвид послушно выбрались из шатра и вышли на середину сцены. Мерцающие лампы бросали тень на простыню.
Мои глаза уже привыкли к темноте, и по знакомым очертаниям я угадала некоторых зрителей. В первом ряду, среди привилегированных гостей, я различила мешковатый подбородок леди Клементины и украшенную перьями шляпу леди Вайолет. На пару рядов дальше смотрели спектакль майор с женой. Еще ближе ко мне сидел - нога на ногу - мистер Фредерик и, вытянув шею, внимательно следил за тем, что происходит на сцене. Я всмотрелась в его профиль. Что-то не так. В мерцающих лучах рампы его скулы проступили, как у мертвеца, а глаза отсвечивали стеклянным блеском. Глаза. Мистер Фредерик был без очков. Первый раз на моей памяти.
Бог начал произносить приговор, и я снова перевела взгляд на сцену.
- Мариам и Аарон! Как же вы не убоялись упрекать раба моего, Моисея?
- Пощади нас, Господи! - взмолилась Эммелин. - Мы лишь…
- Довольно! Да падет на вас мой гнев!
Раскат грома (удар в барабан). Зрители подпрыгнули. Из-за занавеса выплыло облако дыма, который начал расползаться по сцене.
Леди Вайолет вскрикнула, и Дэвид своим обычным голосом шепнул:
- Успокойся, бабушка, так надо, это часть спектакля.
По залу пронесся нервный смех.
- Да падет на вас мой гнев! - свирепым голосом повторила Ханна, и смех прекратился. - Дщерь! - Эммелин повернулась к облаку дыма. - Ты! Поражена! Проказой!
Эммелин схватилась за лицо руками.
- Нет! - вскрикнула она и, приняв драматическую позу, снова повернулась к зрителям.
Зал ахнул. В конце концов решено было не возиться с маской, а ограничиться смесью клубничного варенья с кремом, дающей невероятно уродливый эффект.
- Вот бесенята! - оскорбленно прошептала миссис Таунсенд. - А мне ведь сказали, что берут варенье, чтоб намазать лепешки!
- Сын мой! - выдержав положенную паузу, провозгласила Ханна. - Хоть ты и совершил тот же самый грех, тебя я помилую.
- Спасибо, отец мой, - ответил Дэвид.
- Поклянись, что больше никогда не будешь злословить о жене своего брата.
- Клянусь, Господи.
- Ступай с миром.
- Но Господи! - с трудом сдерживая смех, взмолился Дэвид, простирая руки к Эммелин. - Прошу тебя: исцели мою сестру!
Аудитория замерла, ожидая, что же ответит Бог.
- Нет, - последовал ответ. - Ей придется прожить вдали от вас семь дней. Только тогда к ней вернется ее прежнее обличье.
Эммелин рухнула на колени, Дэвид положил руку ей на плечо, и тут на сцене появилась Ханна. Зал дружно охнул. На Ханне красовались безупречный мужской костюм и шляпа; в руке - трость, из кармана свисала цепочка часов, а на носу сидели очки мистера Фредерика. Она прошлась по сцене, жонглируя тростью, как истинный денди, и заговорила голосом, до боли напоминающим голос отца:
- Моя дочь должна понять, что на свете правят два закона: один - для девочек, другой - для мальчиков.
Ханна перевела дух и поправила шляпу.
- А все остальное - прямая дорожка к тому, чтобы стать суфражисткой.
Зрители молчали, разинув рты.
Слуги тоже были потрясены. Я заметила, как побелел мистер Гамильтон. Но даже растерявшийся, он честно служил подпоркой для миссис Таунсенд, которая, так и не оправившись до конца от надругательства над вареньем, от нового потрясения вообще завалилась набок.
Я отыскала глазами мистера Фредерика. Он по-прежнему сидел на своем месте, прямой, как палка. Потом у него начали подергиваться плечи, и я испугалась, что с ним сейчас случится один из тех приступов ярости, о которых рассказывала Нэнси. Дети на сцене застыли, как куклы в кукольном домике, они молча смотрели на зрителей, а зрители - на них.
Ханна являла собой образец хладнокровия и совершеннейшей невинности. На секунду мы встретились глазами, и мне показалось: по лицу ее промелькнула улыбка. Я не смогла удержаться и, робея, улыбнулась было в ответ, но зоркая Нэнси тут же ущипнула меня за руку.
Сияющая Ханна взяла за руки Дэвида и Эммелин, все трое подошли к краю сцены и поклонились. Сладкая капля сорвалась с носа Эммелин и с шипением приземлилась на ближайший прожектор.
- Именно так и бывает, - раздался пронзительный голос леди Клементины. - Я знала человека, у которого друг заразился проказой в Индии. Его нос свалился прямо в таз для умывания, когда тот брился.
И тут мистер Фредерик не выдержал. Его глаза встретились с глазами Ханны, и он расхохотался. Я никогда не слышала такого смеха - открытого, заразительного. Один за другим к нему присоединились остальные зрители. Все, кроме леди Вайолет.
Я и сама смеялась, пока Нэнси не прошипела мне на ухо:
- Ну, хватит, мисс. Пойдем, поможешь мне накрыть к ужину.
Пришлось пропустить конец представления. Впрочем, я уже увидела все, что хотела. Когда мы покинули зал и пошли по коридору, послышались затихающие аплодисменты, концерт двинулся своим чередом. А меня все переполняло какое-то странное воодушевление.