Пол вышел из палаты и сразу же почувствовал себя лучше. Очень уж тягостной казалась ему больничная атмосфера. Шагая по коридору, он взглянул на себя в большое старинное зеркало. Видимо, оно висело на этой стене еще с царских времен. Грязная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, пиджака нет, потому что погода снова стала удивительно жаркой, неглаженые спортивные брюки, покрытые пылью коричневые туфли. Непрезентабельный облик довершали торчащие во все стороны волосы: причесать их было невозможно, поскольку они давно требовали стрижки, и длинная, неряшливая щетина. Или короткая бородка. Это как посмотреть. Пол нацепил на нос темные очки, мрачно подумал: "Теперь я тоже товарищ" – и улыбнулся своему отражению в зеркале. Зубы были в полном порядке. Мост стоял твердо, приклеенный безвкусной жевательной резинкой, которой вчера угостил Алексея американский турист. Вот он какой, Павел Иванович Гуссей, дилер по продаже незаконно импортированных в Советский Союз дрилоновых платьев. Он вышел на залитую солнцем улицу, окинул оценивающим взглядом своих потенциальных покупателей – нескольких товарищей, спешивших к площади Мира, и отвернулся. Улица – совершенно неподходящее место для заключения сделок. Значительно более предпочтительным казался маленький подвальчик с очаровательным названием "Куколка", где продавали шампанское и коньяк в разлив. Там он уже продал два платья, правда, еще не получил за них деньги. Но сегодня он решил проявить твердость: нет денег – нет товара. Цена в двадцать рублей была весьма разумной, но, учитывая свое теперешнее финансовое положение, Пол был склонен снизить свои запросы до пятнадцати рублей. Именно эту цену он собирался получить от Мизинчикова. Шагая к улице Плеханова, Пол проверил содержимое своих карманов. Два рубля сорок пять копеек. Прямо скажем, немного. Все дорожные чеки уже давно были обменяны на наличные, а деньги разошлись. Самую большую сумму пришлось потратить на прощальный ужин с товарищами Зверьковым и Карамзиным (они, как он и предвидел, ожидали его в отеле). Кроме того, следовало оплатить счет за проживание в гостинице и за квартиру Алексея Пруткова, который к тому же выпросил изрядную сумму в долг. И каждый день покупать еду, сигареты, напитки.
Пол улыбнулся, вспоминая ужин с Карамзиным и Зверьковым. Их дружелюбие возрастало пропорционально количеству выпитой водки. Все закончилось громкими тостами за процветание англо-советской дружбы и сентиментальными слезами на прощанье. Интересно, а если он случайно встретит Зверькова и Карамзина на улице? Что будет? Скорее всего, они его не узнают в новом облике бородатого бродяги. А если и узнают, что с того? Он не совершает ничего противозаконного. Ввиду печальных обстоятельств он был вынужден задержать свой отъезд, что же теперь делать? А если его в чем-то подозревают, что ж, пожалуйста, пусть проверяют. Он ничего не скрывает. Конечно, они ни в коем случае не должны обнаружить, где он живет. Ах, если бы этот чертов Алекс помог ему избавиться от платьев. Этот проходимец все время обещает, но ничего не делает. И каждый день говорит, что у него есть кто-то, необыкновенно заинтересованный в приобретении всей партии.
Наконец Пол подошел к "Куколке". Переступив порог, он неожиданно для самого себя преисполнился уверенностью, что все будет хорошо. В этом подвальчике не было ничего привлекательного, кроме названия. Обыкновенное помещение, даже не слишком чистое. Люди приходили сюда с единственной целью: выпить. Дело в том, что в Ленинграде практически не было заведений, где продавали только напитки. Кто-то когда-то решил, что люди выпивают, чтобы больше съесть, и с тех пор это решение беспрекословно выполнялось. Выпивка всегда и везде сопровождалась обильной закуской. В "Куколке" к решению вопроса соотношения количества еды и питья подошли по-своему. Еду свели к минимуму. Для закуски предлагался черный хлеб и покрытые чешуей клочки рыбы, залитые старым маслом. Зато ассортимент напитков радовал глаз. Здесь пили знатоки своего дела: после душистого коньяка шло мягкое сладкое шампанское. Пол вошел и, не глядя по сторонам, вытащил из пакета краешек платья и завел негромкую песню уличного торговца: "Платье, платье, кому платье, очень дешево". В этом месте не было смысла прятаться, здесь можно было действовать открыто. Покрутившись в середине комнаты и продемонстрировав всем окружающим лоскут платья, Пол принялся внимательно рассматривать посетителей в поисках возможного покупателя. Он заметил у одного из столиков кивающего ему человека и подошел поближе. Человек проводил время в компании двух бутылок. Его лицо показалось Полу удивительно знакомым. "Добрый день, товарищ", – улыбнулся Пол и попытался выстроить в уме фразу, в которой содержалось бы предложение потенциальному клиенту рассмотреть и приобрести товар, но в очень вежливой и ненавязчивой форме. Русская грамматика все-таки чудовищна!
– Нет необходимости говорить со мной по-русски, дружище, – сообщил улыбающийся товарищ на хорошем английском языке, – хотя это и неплохой язык. Язык рабочих.
Пол удивленно вытаращился на своего собеседника и, наконец, заметил, что он слишком хорошо одет, по сравнению с окружающими. Его костюм сшит, скорее всего, где-то в Восточном Лондоне.
– Конечно, возможно, вы ведете какую-то очень хитрую игру, в которой исполняете роль русского, тогда, пожалуйста, продолжайте. – И Мэдокс, секретарь и компаньон странного, бесполого доктора, хитро подмигнул Полу. – Садитесь, – сказал он, – в этой диковинной стране мы чужие, но оба происходим из рабочих, поэтому имеем право отдохнуть и выпить шампанского в стране рабочих. – Он свистнул одетому в передник мужику, который со скучающим видом колдовал над посудой, и жестом попросил его принести еще один стакан. – Вы заметили, как оригинально они разрисовали стены? – Он задрал голову, продемонстрировав Полу сильно выдающийся вперед кадык, и указал на грубые изображения танцующих кукол на квадратных фресках под потолком. – Все-таки в Санкт-Петербурге еще остались приятные уголки.
– Вы употребляете старое название этого города, – улыбнулся Пол, – совсем как ваш… ваша… – Вероятно, пора внести ясность в этот вопрос. – Это ваш хозяин или хозяйка? – спросил он и вопросительно взглянул на Мэдокса. – Мне кажется, я имею право это знать.
Верный секретарь, он же компаньон странного существа, путешествующего в инвалидной коляске, пожал плечами, всем своим видом показывая, что пол древнего создания не имеет никакого значения.
– Это зависит от того, – таинственно сообщил он, – какую работу мы выполняем.
– Работу?
– Кажется, я и так уже сказал слишком много. – Наконец, принесли стакан, и Мэдокс тут же наполнил его пенящейся жидкостью. – Насколько я понял, вы сами в настоящий момент занимаетесь не совсем честным промыслом. Так что вряд ли имеете право приставать ко мне с вопросами. Только не подумайте, что док делает что-то незаконное. Можете мне поверить, это предположение не имеет ничего общего с действительностью. Док занимается исключительно благими делами.
Мэдокс насмешливо оглядел неряшливый костюм Пола и лежащий на стуле пакет, из которого нагло высовывался яркий кусочек ткани. Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что Пол не возвысился в его глазах.
– Я не понял, – сказал Пол, – вы что, не видели хозяйский паспорт? И не знаете, кому служите? Мужчине или женщине? Кстати, раз уж мы об этом заговорили: все называют это создание, которое вы катаете в инвалидной коляске, доктором. Но доктором чего?
– Вы хотите слишком много знать, – усмехнулся Мэдокс. У него все время улыбалась только одна сторона лица, но улыбка все время двигалась, перетекала с одной половины физиономии на другую. – Если вам так интересно, вы всегда можете задать свои вопросы непосредственно доку. Обязательно сделайте это! Мы еще целую неделю будем в Санкт-Петербурге. – Удобно откинувшись на спинку стула, он с удовольствием оглядел грязный подвальчик взглядом человека, готовящегося здесь поселиться. – Мы только вчера вернулись из Москвы. Препаскуднейшее место, доложу я вам. Минутку! – внезапно оживился Мэдокс и принялся рыться в карманах. – Не вижу ни одной причины, почему бы вам… черт, куда же я их дел? Я точно помню, что положил в карман… – Судя по всему у него было значительно больше карманов, чем обычно бывает в костюмах. В конечном счете он нашел искомое в кармашке, спрятавшемся где-то почти на спине. Он достал оттуда стопку карточек, кажется приглашений, на которых виднелась выполненная старинным шрифтом витиеватая надпись. – Все-таки вы один из нас. – Пол не разобрался, по каким признакам его классифицировали, но промолчал. – Вы имеете больше прав, чем польские торговцы мехом, инженеры и тому подобные людишки. Доку вы понравились, я это заметил. У вас есть мужество, а это всегда вызывает уважение. Вы не побоялись высказать все об этом… не помню, как его зовут, в сборище падутых снобов и педиков. В общем, вы меня поняли.
Он протянул Полу приглашение, на которой было написано следующее: "Полковник Д.И. Ефимов", далее следовал текст, из которого можно было понять, что вышеупомянутого полковника с нетерпением ждут на ужин, который состоится в отеле "Европа" в 8 часов 30 минут…
– Но это же не я, – запротестовал Пол, – я совсем не полковник Ефимов. А то имя, которое вы не смогли вспомнить, – Опискин. Это о нем я говорил на судне. Простите, но я не совсем понимаю, каким образом…
– Описов или Эфискин, – сказал Мэдокс, – это не важно. Док не интересуется подобными мелочами. Какая разница, кто придет? Все эти имена и фамилии такие одинаковые…
Пол обратил внимание, что из приглашения тоже не ясно, мужчина или женщина этот пресловутый док, не было там ни титулов, ни научного звания. Приглашения рассылались кем-то или чем-то, имеющим название "Англорусс".
– Итак, вы как-то связаны с этим "Англоруссом", – решил уточнить Пол, – не знаю, правда, что это такое. Но могу предположить, что ваша деятельность направлена на улучшение русско-британских отношений.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – заметил Мэдокс. – Может быть, вы правы, а может, и нет. Но, как бы то ни было, мы не занимаемся ничем подобным. – Он брезгливо сморщил нос и кивнул на мирно лежащий на стуле пакет с платьем. Затем он аккуратно разлил по стаканам шампанское, коньяк и добавил: – Кстати, когда придете, постарайтесь выглядеть поприличнее. Там будут женщины. Между прочим, русские женщины, оказывается, довольно старомодны и не желают проводить свободное время с неопрятными, подозрительными личностями, с недельной щетиной. Этот город не слишком хорошо подействовал на вашу внешность.
– Я отращиваю бороду, – вызывающе заявил Пол и демонстративно поскреб заросший подбородок. Звук получился довольно громкий.
– Маскировка? – осведомился Мэдокс. – Темные очки и прочая дребедень? Имейте в виду, я вас узнаю в любом обличье. По походке. Человек не может изменить свою походку.
– Может быть, поэтому, – воскликнул Пол, которого внезапно посетило озарение, – док везде следует только в инвалидной коляске?
– В определенных кругах, – сообщил нисколько не смущенный Мэдокс, – вас могли бы счесть умным и догадливым. Но у меня другое мнение по этому вопросу, дружище. Оставьте дока в покое, мой вам совет. Мы говорили о вашей походке, вот об этом и продолжим. Так вот, я узнаю вашу походку, как бы вы ни старались ее изменить.
– Что вы имеете в виду? – громко возмутился Пол. – Что особенного вы заметили в моей походке?
– Расслабьтесь, – снисходительно бросил Мэдокс, вновь наполняя стаканы, – не стоит так бурно реагировать на справедливые замечания. А если вы не умеете пить, тогда вам лучше уйти. Что же касается пола моего хозяина, то он для меня совершенно не важен. – Последняя фраза прозвучала как тост. Чтобы подкрепить впечатление, Мэдокс отхлебнул из стакана и только после этого продолжил: – Каждый человек живет своей жизнью. И ему никто не помогает жить.
– Вы позволяете себе весьма откровенные высказывания, – возмутился Пол, – и я не понимаю, кто дал вам на это право. Я протестую! – взвизгнул он. – Слышите? Я протестую!
– Наш разговор, – спокойно проговорил Мэдокс, – приобрел явно выраженный сексуальный уклон. Почему мы не можем оставить в покое вопросы пола? Давайте будем как док. Не возражаете? Секс, – мечтательно прищурился он, глядя куда-то вдаль, – в моей жизни я испробовал секс всех видов, но никогда и ни с кем об этом не говорил. Для меня это все уже в далеком прошлом. Но если с вами, дружище, дело обстоит иначе, я могу вам сказать только одно: пусть будет счастлива девушка, полюбившая моряка. А теперь давайте завершим наше застолье. Мне необходимо отправить несколько писем.
– Послушайте, – начал Пол, покраснев от злости. – Мне не нравится то, что вы сказали о моряках. В песне говорилось о солдатах, и вы это отлично знаете. А я служил в ВВС Великобритании. – Пол снова подумал о Роберте, и ему захотелось плакать. Сладкое шампанское и коньяк. Виноградины размером с крупную сливу, древесный спирт со жженым сахаром. И долгая болезнь. – Я должен это продать, – буркнул он, пнув ненавистный пакет. – Вы даже не представляете, как это трудно. А моя жена в больнице. И у нас совсем не осталось денег. У русских тоже нет денег, поэтому они ничего не покупают.
– В больнице? – полюбопытствовал Мэдокс. – И вы продаете ее платья? Вам крупно не повезло, дружище. Кажется, – он тронул очень белыми пальцами высунувшийся из пакета лоскут, – неплохой материальчик. Сколько вы за него хотите?
– Тридцать рублей, – буркнул Пол. – Очень дешево.
– Тяжело вам приходится, приятель. Придется хоть чем-нибудь помочь своему соотечественнику. Все-таки мы оба подданные ее величества, королевы Великобритании. – Мэдокс вытащил из кармана толстый кожаный бумажник, отсчитал четыре пятерки и десятку и протянул Полу. – Дома у меня есть знакомая официантка, я ей это подарю. Скажу, подарок из России.
Сжимая деньги в кулаке, Пол едва не разрыдался.
Глава 2
Пол не торопясь шел к станции метро "Балтийский вокзал". По дороге он старательно прислушивался к своим ощущениям, но никак не мог решить, сыт ли он или следует еще что-нибудь поесть. В вестибюле он привычно взглянул на расписание движения пассажирских судов. Вот они, все русские адмиралы: Ушаков, Лазарев, Корнилов, Нахимов и Макаров. Пол уже давно выучил наизусть эти трудные фамилии.
Станция метро была отделана мрамором цвета морской волны, привезенным сюда с Урала, на потолке изображен надутый ветром парус, композицию довершало мозаичное панно "Выстрел "Авроры". Мрачно оглядев все это великолепие, Пол решил, что его плохое самочувствие, скорее всего, вызвано морской болезнью. Но во время короткой поездки в вагоне электропоезда (ему надо было проехать только одну станцию – "Нарвскую") у него появилось ощущение, что уральские каменоломни, где добывают мрамор для ленинградской подземки, каким-то волшебным образом переместились в его бедную больную голову вместе с сопутствующим процессу шумом и грохотом. А может быть, это излишне трудолюбивые каменотесы добросовестно выдалбливали барельеф Пола Хасси, причем трудились они самоотверженно, не покладая рук, сменяя друг друга, потому что торжественное открытие с официальными лицами, вялыми аплодисментами и ироничной музыкой Прокофьева уже не за горами.
Не то чтобы настало время подводить итоги, но последние события настроили Пола на философский лад. Он задумался о смысле жизни. Кто он? Зачем пришел в этот мир? Частично он знал ответ на этот вопрос. Должны же существовать люди, хлопочущие над елизаветинскими монетами, старинными парусниками в бутылках, красивым сервантом, изготовленным в 1689 году, подлинными серебряными подсвечниками, которые держала в руках сама королева Айна, парчовым жилетом и изрядно потертой софой, начавшими свой жизненный путь еще при регенте… В конце концов, кто-то должен стирать со всего этого пыль.
Станция "Кировский завод". По широкой лестнице из дымчатого кавказского мрамора рабочие поднимаются навстречу трудовым свершениям. Так… теперь на улицу. Как сегодня солнечно и тепло! А вот и знакомое 11-этажное здание Кировского райисполкома. В соседнем кинотеатре Анна, странная подружка Алексея Пруткова, раньше работала киномехаником. Алексей рассказывал, что однажды, во время премьеры очередного советского киношедевра, у нее запуталось несколько десятков метров пленки с панорамой русской степи. Теперь она убирает мастерские детского технического центра при заводе. Ах, Россия, Россия!
Пол подошел к подавляющему своими грандиозными размерами "Парку имени 9 января". Здесь рабочие Нарвской заставы собрались, чтобы вручить царю свое прошение. И были расстреляны. (Начищенные до блеска сапоги, черные дыры разинутых в отчаянном крике ртов, раздавленные безжалостным каблуком хрупкие очки.)
В целом это был довольно приятный и вполне современный район. Правда, дом, к которому сейчас подходил Пол, был построен примерно в тридцатых годах и уже успел основательно обветшать. Впрочем, следует признать, что строения этого периода в Англии находились в аналогичном состоянии. На фасаде здания красовался барельеф. Пол окинул взглядом маленькие балкончики, на которых сушилось белье, прислушался к вдохновенному радиоголосу, несущемуся из распахнутых настежь окон (похоже, здесь все слушали только одну радиостанцию), вздохнул и поплелся вверх по лестнице. Добравшись до нужного этажа, он остановился, чтобы перевести дух, после чего толкнул дверь в квартиру. Ее никогда не запирали. Анна была дома одна. Она лежала на кровати и листала спортивный журнал. Пол покосился на нее и недовольно хмыкнул. Он не мог сказать, какие чувства к ней испытывает, но уж точно не слишком теплые.
У нее были очень черные брови, которые она частенько хмурила, глядя на него. Точно так же она посмотрела на него поверх журнала и сейчас. Женщина была полностью одета: в черных чулках, теплой юбке цвета перца с солью, нежно-голубом свитере. Пол предложил ей выбрать дрилоновое платье, но она отказалась. Она всячески противилась его вселению в квартиру.
Пол долго не мог отдышаться после утомительного восхождения по лестнице. Неожиданно ему пришло в голову, что он впервые остался наедине с Анной. Но перспектива провести с ней остаток дня до прихода Алекса не слишком радовала. Дело в том, что он имел тайные виды на кровать, которая теперь оказалась занятой. Больше всего на свете ему хотелось развалиться на этой самой кровати, но только в одиночестве, и всласть похрапеть. Странно, но столь желанный дневной сон в мечтах Пола ассоциировался именно с громким храпом. В квартире была только одна кровать, поэтому Пол был вынужден проводить ночи в большом плетеном кресле. Для этого ему пришлось потревожить полчища блох, давно и прочно обосновавшихся в этом жестком и неудобном предмете мебели. Под ноги он подкладывал старый ящик, в котором, если верить сделанной по трафарету надписи, когда-то были огурцы.