– Да-да… – Зверьков не стал спорить. – Что ж, давайте подведем итоги. Мы потеряли очень много времени, но не узнали ничего нового. Конечно, нельзя исключать, что вы говорите нам правду. Но мы уже слышали от вас такое количество вранья – о цели вашей поездки в Ленинград, о вашем предполагаемом отъезде, о полковнике Ефимове… Даже не знаю, что теперь делать, – задумчиво протянул Зверьков и вопросительно глянул на своего коллегу.
Карамзин произнес длинную фразу по-русски.
– Возможно, так мы и поступим, – по-английски ответил Зверьков.
– Как? – решил уточнить Пол, который не понял ни слова из сказанного Карамзиным.
– Мне необходимо на некоторое время вас покинуть, – заявил Зверьков и вытащил из ящика какие-то бумаги. – С вами побудет мой коллега. Я оставляю вас в хороших руках.
– Он будет меня бить? – уточнил Пол.
Зверьков всем своим видом выразил свое возмущение подобным нелепым предположением.
– Мы не используем такие примитивные и варварские методы, – фыркнул он, – мы – цивилизованные люди и используем цивилизованные приемы ведения допросов.
Пол почувствовал жалость к себе, несчастному.
– Боже мой, – прошептал он, – что со мной будет? – Его тонкие губы задрожали, на глаза навернулись слезы. – У меня совсем нет денег! Я хотел получить всего несколько рублей, устроиться в гостиницу, поесть и как следует выспаться. А теперь у меня вообще ничего не осталось! Только обратные билеты для меня и моей бедной жены. А она в больнице, лежит одна-одинешень-ка. Я даже не могу ее навестить.
Зверьков сочувственно похлопал чуть не плачущего Пола по плечу. Он мягко проговорил:
– Не волнуйтесь, друг мой. Все будет хорошо. С нами происходит только то, что нам на роду написано. С судьбой сражаться бесполезно. – После чего он многозначительно взглянул на Карамзина и сказал: – Я вернусь через двадцать минут. Не исключено, что мы сразу сможем покончить с нашими делами. – Последнее относилось уже к Полу.
Зверьков ушел. Карамзин, который уже успел вновь обрести свой обычный свирепый вид, окинул Пола долгим недобрым взглядом.
– Ну и что мы будем делать? – спросил Пол.
– Прежде всего встань, – угрожающе проговорил Карамзин. Пол повиновался. – Ты помнишь, – поинтересовался Карамзин, – как в ночь твоего прибытия в отель ты ударил по лицу женщину, существо слишком слабое и беззащитное, чтобы дать тебе сдачи. Советскую рабочую женщину, которая выполняла свой долг. Помнишь?
– О да. Помню.
– Отлично, – проговорил Карамзин, медленно встал и подошел вплотную к Полу. Он был дюйма на три ниже, но значительно шире. Некоторое время он молча, снизу вверх разглядывал Пола, потом процедил сквозь зубы: – Это ты тоже запомнишь, гнида, – и со всего размаху нанес сокрушительный удар правой в ухо своего собеседника. Причем бил не кулаком, а ладонью.
В ухе что-то щелкнуло, вслед за чем голову Пола пронзила такая резкая боль, что он едва удержался, чтобы не заорать. И еще было очень обидно, совсем как в детстве, когда его наказывали ни за что.
– Ты можешь добавить в свой список еще два случая совершенного мною насилия над советской женщиной, – гордо заявил Пол, – сначала она получила по морде, поскольку совершенно вывела меня из состояния равновесия, а затем я влепил ей пощечину в процессе сексуальных домогательств. Не забудь отомстить заодно и за эту стерву, ты, недоносок.
Карамзин демонстративно сжал руку в кулак. Пол заметил, что у него на безымянном пальце надето дешевое, но очень массивное кольцо.
– Ты – трусливый и грязный ублюдок, – с ненавистью повторил он и тут же получил хук в челюсть, за которым незамедлительно последовал удар в живот. – О нет, только не это, – простонал Пол и начал медленно складываться пополам.
Карамзин злобно прошипел:
– Уж теперь-то ты заговоришь. Иначе схлопочешь еще раз.
В дверь постучали. Карамзин издал звериный рык, который, должно быть, означал разрешение войти, и на пороге возник маленький, невзрачный человечек, державший швабру на манер винтовки. Открывшаяся его взору картина явно произвела впечатление. Молоденький полицейский в недоумении застыл, не решаясь ни войти, ни выйти. Пол увидел разлитый по полу чай и поневоле почувствовал облегчение. Значит, он никому не доставит особенных хлопот. Все равно здесь не обойтись без работы шваброй. Тем не менее он счел необходимым заранее извиниться перед юным полицейским.
– Извини, парень, – простонал Пол, – я не виноват.
С этими словами он опустился на колени, открыл рот и фонтаном изверг на пол содержимое своего желудка. Карамзин даже отпрыгнул от отвращения.
– Я же извинился, сукин ты сын, – проскрипел Пол и повторил то же самое еще раз.
Он заметил, что в рвотной массе встречаются ярко-алые пятна крови. Рвота и кровь. Чем не заголовок для новой эпической поэмы о русском насилии?
– Думаю, это все, – сказал он, обращаясь к застывшему со шваброй полицейскому. Добавилось ему работы, бедолаге. – Между прочим, – сказал он Карамзину, все еще стоя на коленях, – если бы ты не распускал руки, ничего бы не произошло. Так что это ты во всем виноват.
Правда, речь Пола была довольно невнятной. Губы сильно распухли, и слова, казалось, вылетали на волю через щель почтового ящика. Полицейский, морщась и затыкая нос, сгребал рвотную массу к двери, где у него стояло ведро с водой. Карамзин тоже не выглядел довольным жизнью. Он хищно возвышался над коленопреклоненным Полом в позе второсортного божка. А Пол, нагнувшись, откашливался и временами сплевывал окровавленную слюну. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он бьет земные поклоны.
Карамзин рявкнул на слегка замешкавшегося уборщика, и тот заторопился вовсю. Вскоре Пол услышал звук льющейся воды – в туалете вылили воду из ведра, затем зашумел сливной бачок, звякнула ручка ведра, а вслед за этим и само ведро стукнулось о стенку. Пол еще немного постоял на четвереньках, а потом принялся размышлять, стоит ли ему отправиться в туалет, который, судя по звукам, находился в соседней комнате, ползком или попробовать встать. Боль разлилась по всему телу горячей волной, но ее центр находился где-то в области желудка.
В конце концов Пол решил, что она не должна одержать над ним победу, и, кряхтя, встал. Правда, выпрямиться он пока еще не мог. Так в согнутом положении он и добрался до ближайшего кресла, в которое и свалился с облегченным вздохом. Карамзин не препятствовал его перемещениям. Карамзин плакал. Увидев это, Пол решил, что его подводят глаза. Но все было на самом деле.
Карамзин плакал.
– Ты хорошо поработал, чего ж теперь стенать? – проговорил Пол, пытаясь снова подчинить себе непослушные губы и язык, справиться с неподдающимися звуками и сделать произносимые им слова хотя бы узнаваемыми. – Теперь я точно знаю, что современная Россия – мечта любого туриста.
– А-а-а… – рыдал Карамзин. Он уже успел рухнуть в кресло и теперь надрывно ревел, опустив буйную головушку на стол. Со стороны он напоминал безутешного пациента, только что услышавшего от доктора смертный приговор. – А-а-а… – мычал он, всем своим видом пытаясь показать, что он ничего плохого не хотел.
Пол поневоле подумал, что Карамзин так убивается, потому что нечаянно нанес ему, Полу, какое-нибудь страшное увечье, имеющее необратимые последствия. Он дрожащими пальцами ощупал лицо, но не обнаружил ничего, кроме распухших губ и нижней десны. Кроме того, он был неприятно удивлен, заметив, что во рту больше нет качающегося протеза. Видимо, он выпал во время экзекуции. Пол снова согнулся и принялся внимательно осматривать все закоулки, пытаясь разыскать столь необходимый ему предмет. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: на полу нет ничего похожего. Не приходилось сомневаться, что протез постигла весьма незавидная участь. Уборщик не обратил внимания на маленький кусочек Пластмассы и отправил его сначала в ведро, а уж потом и в канализацию. Теперь четыре искусственных зуба совершают свой последний путь по канализационным трубам в сторону Балтийского моря.
– Ты – свинья, – констатировал Пол, – и еще садист.
Он отметил, что его речь в целом становится более понятной, хотя и весьма своеобразной.
Карамзин встал со своего места и медленно направился к Полу. Тот недолго думая шлепнулся на четвереньки и резво, хотя и морщась от сильной боли, пополз подальше от своего ударившегося в сентиментальность мучителя. В комнате негде было спрятаться, но Пол не мог оставаться на месте и, подгоняемый болью, продолжал ползти, без всякой надежды высматривая на полу пропавший протез. Он слышал доносящиеся сверху всхлипывания и причитания Карамзина, который, как заведенный, повторял:
– Я не… Это не… Я не думал…
Пол прошамкал, обращаясь к свежевымытому полу:
– Заткнулся бы ты.
Он как раз достиг угла комнаты и, словно обретя, наконец, убежище от всех жизненных невзгод, скорчился в нем, придерживая обеими руками пылающий болью живот. Карамзин заревел:
– Бобринский! Бобринский! Бобринский! – Он выкрикивал эту фамилию до тех пор, пока на пороге не появился ее обладатель. Им оказался прыщавый полицейский, который совершенно не соответствовал своей аристократической фамилии. Карамзин что-то скомандовал по-русски. Пол разобрал основные слова. Но не все. Похоже, ему должны были принести коньяк. Но прежде чем юноша исполнил приказ, вернулся Зверьков. Карамзин съежился и присел, словно нашкодившая собака. Он даже попытался заслонить Пола от своего старшего коллеги, словно поверженный англичанин был кучей мусора, который неаккуратные рабочие бросили в углу. А Пол себя приблизительно так и чувствовал. Если бы его в тот момент засыпали опилками, погрузили на какое-нибудь транспортное средство и отправили в колхоз для использования в качестве удобрения, он вряд ли сумел бы что-то возразить. Зверьков был явно потрясен до глубины души. Он склонился над Полом и ласково сказал:
– Откройте рот.
Пол послушно разинул рот, насколько смог, конечно продемонстрировав воспаленную нижнюю десну без признаков передних зубов.
– Он их выбил, – вздохнул Зверьков, – на этот раз он зашел слишком далеко. Впрочем, он часто заходит далеко. Этот печальный инцидент целиком на нашей совести. Мы, русские люди, всегда признаем наши ошибки. Нам свойственно бросаться от одной крайности к другой. Таким образом, значительная часть нашей работы получается впустую.
Произнося этот вдохновенный монолог, Зверьков смотрел сверху вниз на Пола грустно и серьезно.
– Мерзкие русские ублюдки, – прошепелявил Пол, – заканчивайте свое грязное дело. Отправьте меня в вашу страшную Сибирь!
– В наше время никто уже не боится Сибири, – живо возразил Зверьков. – Туда давно пришла цивилизация. – Зверьков спохватился и добавил: – Кроме того, мы вас никуда не собираемся отправлять. Ну разве что вы уйдете отсюда, из этой комнаты. Полагаю, здесь вам больше нечего делать.
В это время Карамзин стоял рядом и, следует отметить, воспрянул духом.
– На меня, наверное, страшно смотреть, – прошамкал Пол, – здорово я небось выгляжу без зубов… Выбили… ни за что ни про что… Я обязательно предъявлю вам обвинение, ублюдки… Свиньи, – для верности добавил он.
Теперь он говорил достаточно внятно, только вместо всех шипящих и свистящих звуков у него получался один-единственный звук "ф".
– Товарищ Карамзин сожалеет о том, что зашел слишком далеко, – спокойно сказал Зверьков, – но только вы все равно ничего не. сможете доказать. Никто не сможет подтвердить, что вы вошли в это помещение в состоянии, отличном от того, в котором находитесь сейчас. – Все это было сказано без намека на иронию.
– Вы имеете в виду, что я пришел к вам в гости больной и отплевывающийся кровью? И без зубов? – Пол глухо застонал, застигнутый новым приступом боли. Он посильнее обхватил свой многострадальный живот и закачался из стороны в сторону, стараясь слиться со стеной. – Вот они, методы работы советской полиции, – заявил он. – Думаю, воскресные газеты не откажутся от такого материала.
– Что вы, – улыбнулся Зверьков, – мы ликвидируем все следы насилия. Мы вас побреем, пострижем, вымоем, оденем в хороший костюм. Вы у нас станете истинным английским джентльменом.
– Без зубов.
– Ну… какое-то количество зубов у вас все-таки есть, – рассудительно произнес Зверьков, – а что касается остальных, то их у вас и не было. Вы приехали в нашу страну уже без зубов.
– А почему тогда ваш коллега прослезился?
– Он жалеет вас. И плачет о заблудшей душе, погрязшей в первородном грехе. Ему стало очень грустно при мысли об английском джентльмене, который прибыл сюда без передних зубов и собирался причинить вред нашей экономике. Правда, последнее, ввиду ряда обстоятельств, он сделать не сумел.
– Вы давно были в кино? – полюбопытствовал Пол.
– А, понял, – обрадовался Зверьков, саркастически улыбаясь, – сейчас мы сядем за стол, как старые добрые друзья, и обсудим проблемы нашего кинематографа? – Он обошел свой стол и сел. Карамзин остался стоять. Он уже не был похож на виноватую собаку. Скорее это был насторожившийся дикий зверь. Пол не двинулся с места. В углу он чувствовал себя как-то увереннее.
– Вовсе не как друзья, – заметил он. – Просто у вас показывают документальный фильм. Я сам видел его в кинотеатре "Баррикада". Это о возвращении делегации советских музыкантов из Англии. Мы плыли на одном судне. И на берег сходили вместе. Так вот, в этой кинохронике показали не только музыкантов, но и меня. Вероятно, ошибочно приняли за одного из членов делегации. Там есть один примечательный кадр: моя физиономия заняла весь экран, а радостная улыбка наглядно подтвердила, что в момент прибытия в вашу страну у меня все зубы были на месте. И в полном порядке. – Пол улыбнулся, чтобы наглядно продемонстрировать, как он улыбался в камеру "Ленфильма", или кто там снимал эту хронику, но сообразил, что выглядит ужасно, и решил повременить с улыбками до лучших времен. Зверьков и Карамзин слушали рассказ с напряженным вниманием. – Меня видели, – говорил Пол, – миллионы советских граждан. Возвращение из зарубежной поездки делегации советских музыкантов, должно быть, весьма значительное событие. Его будут помнить долго. Думаю, эти кадры увидит и ваша провинция. Не исключено, что как раз сейчас фильм смотрят в далекой Сибири. Он определенно останется в архивах киностудии, как подтверждение того, что я прибыл в вашу страну с полным комплектом зубов.
– Вранье, – ухмыльнулся Карамзин.
– А вот и нет. – Пол медленно и устало покачал головой. Более резкие телодвижения вызывали сильную боль. – Пойдите и проверьте, садисты… сволочи.
– Полагаю, что это правда, – сухо произнес Зверьков, – скорее всего, в этот раз он не врет. Англичанин, – пояснил он Карамзину, – не смог бы придумать такую историю. У него не хватило бы воображения. Англичане здорово отличаются от нас, во всяком случае сейчас. Они были похожи на русских во времена королевы Елизаветы I, когда подарили миру Шекспира, но с тех пор… – Зверьков несколько раз энергично кивнул, прижав подбородком кадык. – Не сомневайся, он говорит правду. Что ж, – его голос взлетел на неожиданно высокую ноту, – ничего страшного не произошло. Просто нам следует отправить вас как можно скорее в Англию. – Зверьков стремительно вздернул голову и энергично тряхнул ею, как молодая кокетка, откидывающая с лица непослушные локоны. – Мы погрузим вас на первое же подходящее судно.
Карамзин сел и, всем своим видом выражая крайнюю степень раздражения, принялся грызть ногти.
– Прежде всего, – твердо проговорил Пол, – вы должны забрать из больницы мою жену. Без нее я никуда не поеду.
– Мы уже не впервые слышим о вашей жене, – буркнул Зверьков, – но еще ни разу не имели удовольствия ее видеть. Может быть, это очередная ложь? Так где, вы говорите, она находится?
– В Павловской больнице.
– Ладно, ладно. Мы позвоним. Карамзин позвонит и все выяснит. Или это сделаю я. Не важно. Если вы сказали правду и ваша жена действительно в Ленинграде, значит, мы отправим в Англию двух человек. Да… – протянул он, рассматривая документы Пола, – действительно, здесь у вас два обратных билета с открытой датой. Посмотрим, не исключено, что мы зря о вас думали так плохо. Может быть, вы не все время лгали. – Зверьков выглядел усталым и расстроенным. – Кто знает? Разве можно заглянуть в человеческую душу?
Глава 7
Камера, куда посадили Пола, была маленькой и в меру грязной. Зато атмосфера в ней царила удивительно жизнерадостная. Нового узника встретили три веселых и очень довольных жизнью арестанта. Они тепло приветствовали Пола, а разобравшись, что он настоящий англичанин, принялись по очереди тискать его в крепких медвежьих объятиях.
Двое из них, судя по их рассказам братья, были задержаны за организацию беспорядков при распитии кваса. Полу очень понравились эти парни – молодые золотоволосые гиганты, сильные, уверенные в себе, компанейские, веселые. Рядом с ними Пол даже забыл, что находится в самой настоящей тюрьме. И запах от них исходил удивительно благотворный – нестираиых носков и кваса, вернее, не самого кваса, а составляющих его элементов – ржаной муки и солода.
Третьим арестантом был крепкий старик, одетый в рваную пижаму. В его штанах отсутствовала резинка, поэтому он был вынужден подпоясаться обтрепанной полоской ткани, связанной из множества коротких кусочков, судя по всему оторванных снизу от штанин, которые теперь доходили ему только до колен, открывая волосатые йоги с варикозными узлами вен. Еще он обладал искусственным глазом, застывшим в стеклянной неподвижности, в то время как его живой собрат, казалось, наслаждался жизнью за двоих. Старик определенно был виртуозным мимом. Братья хохотали до слез, наблюдая за представлениями этого театра одного актера.
Специально для Пола старый клоун, помнивший, что Англия – христианская страна, изобразил сцену распятия на кресте. Он дергался, рвался и как безумный вращал левым глазом, цепляясь голыми ногами за перекладины нижней койки, а руками – за верхнюю. В камере было только четыре койки, расположенные в два яруса, и ведро. Больше ничего.
Братья полюбопытствовали, за что Пол угодил за решетку.
– Нет денег, – объяснил Пол и для верности вывернул карманы. – Придется сегодня ночевать здесь. Без денег меня не пускают в отель.
– А завтра? – спросил один из них.