В дверях хижин и в тени деревьев виднелись люди в одежде цвета хаки. Формой ее не назовешь, поскольку партизаны украшали ее по своему усмотрению. Некоторые в простой крестьянской одежде, другие в пончо, как индейцы. Почти у каждого котомка, и у всех оружие. Одни бойцы прилежно разбирали, чистили и снова собирали винтовки, другие крепко спали, надвинув на глаза сомбреро. Трое мужчин и женщина играли в кости, а рядом два партизана горячо обсуждали свои победы невоенного характера. Всего человек тридцать, и, если хорошенько присмотреться, около десятка – явно женщины. Это немного обеспокоило Федерико – такого он не ожидал.
Мальчик допивал кофе, когда вернулся прежний человек.
– Пошли, сеньорито, – сказал он. – Пора повидаться с командиром.
Федерико нетвердо поднялся; когда он вышел из тени, солнце навалилось рухнувшей стеной, и в голове застучали молоточки. Он пересек полянку, заменявшую деревенскую площадь; куры ныряли в следы в пыли, надеясь, что откопались новые личинки. Федерико провели в хижину-храм, где в прохладной темноте он на мгновение ослеп. Пока глаза привыкали, провожатый исчез; зрение вернулось, и Федерико увидел, что стоит перед женщиной, сидящей за грубо сколоченным столом. На вид лет двадцати семи, в хаки.
– Vale, – сказала она. – И что?
– Я пришел к вашему командиру, – ответил Федерико. – Но, вижу, его нет. – Он огляделся. – Мне тут подождать?
– А чего ждать? – спросила женщина, и уголки рта у нее насмешливо дрогнули. – Он уж давно здесь. Ты разуй глаза-то.
Федерико еще раз удивленно огляделся, никого не увидел и почувствовал себя очень неловко.
– Вы извините, – проговорил он, – но…
– Командир – женщина. Если это оскорбляет твое мужское достоинство, можешь хоть сейчас отправляться восвояси. Правда, без винтовки, но зато с собственными яйцами во рту.
Федерико стало невероятно стыдно, и он понурил голову.
– Простите, пожалуйста, сеньора, – выговорил он, – я просто не знал…
– Прикрой варежку, пока еще какую глупость не сморозил! – посоветовала женщина. – Какая я тебе "сеньора"? Я – "товарищ", меня зовут Ремедиос. Давай, рассказывай, зачем ты здесь.
Федерико сбивчиво рассказал; когда он закончил, Ремедиос покачала головой.
– Мстить мало. Мне тут дикари не нужны, мы как раз с дикарями и воюем.
– А еще за что мне воевать? – искренне удивился Федерико. – Я хочу справедливости.
– Это не одно и то же! – провозгласила Ремедиос. – Запомни слова Гевары: подлинными революционерами движет глубочайшая любовь.
– Как это? Я не понимаю! – разволновался Федерико.
– Слушай, – ответила Ремедиос. – Вижу, ты ничегошеньки не знаешь, совсем зеленый. Но ты молод и успеешь научиться. Кроме того, ты смелый и настойчивый, это хорошо. Так вот: пока я тебя принимаю, а там посмотрим. Тебя научат всему, что нужно знать в теории и практике, но, предупреждаю, потребуется напрячь все силы, и умственные, и физические. Иногда будет просто мука. А пока – до свидания. Гарсиа!
Появился человек, угощавший кофе, и вывел Федерико. Направляясь в тень, он спросил:
– Наверное, интересуешься, почему у нас командиром женщина?
Федерико уклончиво хмыкнул.
– Она против жестокости, – сказал Гарсиа. – Мы ее выбрали, когда поняли, что ума и мужества у нее больше, чем у нас всех, вместе взятых.
10. Команданте Фигерас портит праздник
Донна Констанца на мгновенье растерялась: проявить испанскую гордость или поддаться природной склонности к панике? Не так уж часто она сталкивалась с отрядом потных головорезов в военной форме, задающих странные вопросы. Призвав чувство собственного достоинства, она вскинула голову и, презрительно обозрев пришельцев, спросила:
– Какие коммунисты?
– Какие коммунисты? – в тон ей переспросил Фигерас. – Ну, раз не знаешь, "какие", значит, ты одна из них. – И он направил карабин донне Констанце в живот.
Та фыркнула и произнесла еще высокомернее:
– Я принадлежу к партии консерваторов, чем горжусь. Когда в следующий раз увижусь с президентом Веракрусом, лично поставлю его в известность о вашем возмутительном поведении и диких выходках. Будьте любезны не тыкать в меня этой штукой.
Команданте разрывался между страхом и соблазном выставить эту бабу на посмешище. Внутренний голос призывал дать ей по роже и унизить, но здравый смысл подсказывал, что явно богатая и благовоспитанная дамочка и впрямь может быть знакома с президентом. Донна Констанца взглянула на его погон и процедила:
– Я уже запомнила ваш личный номер. ФН-3530076.
Фигерас и донна Констанца сверлили друг друга взглядом: она – с глубочайшим презрением, он – со зреющим убеждением, что уже проиграл. Тут один солдат, коротконогий и мутноглазый человечек с лицом садиста, просипел:
– Да шлепнем эту богатую сучку, команданте!
Фигерас, невероятно обрадовавшись предлогу оторвать взгляд от донны Констанцы, резко развернулся и отвесил изумленному солдату оплеуху.
– Как ты смеешь предлагать подобную низость? – проревел Фигерас. – Ты позоришь Национальную армию! Под трибунал пойдешь, если сей же момент не извинишься! – Фигерас ударил солдата по ноге прикладом, и солдат, схватившись за ушибленное место, запрыгал на другой ноге.
– Прошу прошения, команданте, – плаксиво заныл он, – просто мы всегда так делали!
– Подлое вранье! – завопил Фигерас, свирепо сверкая глазами, в которых явно сквозило отчаяние. Он повернулся к донне Констанце и, щелкнув каблуками, поклонился.
– Примите мои глубочайшие извинения, сеньора, – проговорил он, и бисеринка пота, скатившись по его виску, нырнула за воротник. – Однако я вынужден снова спросить вас: где коммунисты?
– Здесь их нет, – ответила донна Констанца. – Некоторое время назад военные убили немало народу, включая Хуанито, он служил у меня конюхом. Наверное, убитые и были коммунистами, хотя у меня сомнения на этот счет. А как коммунисты выглядят?
Фигерас на секунду задумался. Она придуривается или действительно так глупа?
– Сеньора, мы получили сообщение о перестрелках и взрывах в здешних местах.
– Видимо, тут какая-то ошибка, – сказала донна Констанца. – Ничего подобного у нас не было.
– Тем не менее мы обязаны провести расследование. Вы позволите расположить лагерь в ваших владениях? Заверяю, мы не причиним никакого вреда.
– Да уж, не причините, – парировала она. – В противном случае об этом узнает губернатор. С генералом Фуэрте я тоже знакома. Займите поле рядом с поселком; буду весьма признательна, если вы не потревожите лошадей. Они очень и очень дорогие.
Отойдя от усадьбы донны Констанцы, лейтенант предположил:
– Может, она в сговоре с коммунистами?
– Она богатая, богачи коммунистами не бывают.
– Камило Торрес был богачом, – возразил лейтенант.
– Камило Торрес был священником, – ответил Фигерас.
– Так, может, она боится?
– Очень сильно в этом сомневаюсь, – с чувством произнес Фигерас. – Лейтенант, возьми четырех человек с оружием, отправляйтесь в поселок и допросите жителей. Вернуться до наступления темноты и сразу мне доложить.
Лейтенант вяло козырнул, как обычно, не дотащив руку до виска, и вскоре отбыл с капралом и тремя оробевшими новобранцами; у всех винтовки с примкнутыми штыками, дергающиеся пальцы – на спусковых крючках. Дважды их напугали стервятники, один раз бычок, и раз они шарахнулись от пугала на кукурузном поле, у которого в руке торчала ветка, смахивавшая на винтовку; когда разведчики добрались до поселка, где не происходило совсем ничего, они испытывали настоятельную потребность освежиться. Лейтенант приказал солдатам обыскать дом за домом и расспросить жителей, а сам отправился в бар на отшибе, где выпил две порции инка-колы и пиво "Агила". Солдаты вели поиск в основном в борделях и, удовлетворенные, что террористы не обнаружены даже под юбками у шлюх, доложили лейтенанту: на вопрос, не видел ли кто в округе вооруженных бандитов, в ответ неизменно звучало "ustedos solo" – "только вас". Солдаты рапортовали также, что вечером в поселке начинается двухдневный праздник – событие, которое не пропустит ни один истинный патриот. Известие укрепило солдат в мысли, что никаких партизан в округе быть не может, и Фигераса тоже убедило; когда ему доложили, он тотчас отдал приказ подчиненным – во главе с ним присутствовать на празднике "для упрочения связей с местным населением".
Этот праздник двадцать лет назад придумали крестьяне, желавшие увековечить дату основания общины. Поскольку никто не знал, когда это было, обратились к колдуну, и тот посредством рома, настоянного на волшебных травах в распиленном черепе убийцы и затем выпитого ясновидящей мулаткой, установил точную дату, а также тот факт, что поселок основали во второй половине дня. Поселение отмечало свой триста двадцать первый год.
Часам к пяти пополудни в поселок начали стекаться крестьяне из близлежащих окрестностей; у каждого на боку висел мачете в ножнах с кожаными кисточками. Это ни в коей мере не свидетельствовало о враждебности: просто во все времена не бывало крестьянина без мачете на поясе. У тех, кто прибыл верхом на лошади или муле, мачете были короче, нежели у явившихся пешком; мачете верховых часто покрывали хромом и делали из более мягкой (и легче затачиваемой) стали, а мачете пеших предназначались для тяжелой работы и никогда не хромировались. Мачете – незаменимый универсальный инструмент; их прилежно затачивают на особых речных валунах, и потом ими хоть брейся, хоть деревья вали. С помощью мачете забивают скот – животным отрубают голову, очень быстро и безболезненно, – и расчищают пашни, скользящими взмахами рубя сорняки. Мачете годятся для работы на плантациях сахарного тростника, и на банановых тоже, где надо резать под корень стебли со спелыми плодами, поскольку бананы растут не на деревьях, как, похоже, думают большинство гринго; по сути дела, бананы – гигантская трава. Старые или сломанные мачете стачивают на камнях и превращают в разнообразные ножи.
Делают мачете в основном в Колумбии; к сожалению, рукоятки теперь изготавливают из бакелита, а у индейских мачете в броских, ярких узорчатых ножнах – из наборной пластмассы. Иностранцы порой удивляются, обнаружив на сувенирных мачете клеймо фирмы "Коллинз".
Мачете применяются и для рыбалки. Праздник, что вот-вот начнется, в значительной степени считался рыбным праздником, ибо основателем поселка являлся некий Эстебан-рыболов. И потому праздничные мероприятия начались торжественным шествием к реке Мула – слава богу, незапруженной и тихой. Процессию из ста пятидесяти человек возглавлял Педро – с испанским мушкетом в руках он шел в окружении собак. Благодаря возрасту, бесстрашию и владению колдовским искусством Педро, естественно, был предводителем; в полночь на глазах у толпы он выпьет айауаску и в трансе встретится с Эстебаном-рыболовом, который оповестит, что предстоит сделать в следующем году.
За Педро шли две девственницы, чью девственность удостоверила женская комиссия, и несли соломенные фигуры Благословенной Непорочной Девы, что поплывут по реке перед началом рыбной ловли. За ними шагал Хекторо – на руке, что обычно держит поводья, черная перчатка, на боку револьвер, кожаные шаровары на ходу поскрипывают. На ногах ему было неуютно – он вообще никогда не слезал с лошади или мула, разве что поесть, поспать или совокупиться; он даже обучил приятелей готовить строительный раствор, как настоящие наездники, – перемешивать, ездя взад-вперед на лошадях. Однако никому, даже Хекторо, не разрешалось участвовать в процессии верхом, и потому он шел, чувствуя себя беззащитным дураком.
Подле Хекторо шел Хосе, размышлявший, как всегда, о бесчестье похорон не по обряду, а за ним двигались учитель Луис, Консуэло, Фаридес и остальные жители поселка и окрестностей, включая детей, тянувших бесконечную песню, дабы приманить рыбу. Все, в том числе все дети старше десяти, курили громадные сигары, и воздух вокруг благоухал, не подпуская злых духов, и сгущался для материализации добрых.
Процессия миновала усадьбу дона Эммануэля – тот разливал по кувшинам крепкое вино из кожуры ананасов, которым угостит селян, когда те будут возвращаться, – и через поле прошла к Муле, которая в последний сезон дождей перебралась в южное русло. Педро у реки обернулся, поднял руки, и толпа умолкла. Солнце справа от охотника внезапно повалилось за холмы, и когда краснеющие лучи ударили по снежным вершинам, все небо озарилось и затрепетало, отчего даже в звериных и птичьих душах пробудилась вера в бога – наступила тишина, только вода журчала.
Педро запрокинул голову, распростер руки, будто стремясь объять всю святость вселенной, и завел долгую тоскливую песнь. Языческое очарование голоса в безмолвии опускающейся ночи взволновало толпу; горячая дрожь пробегала от чресл по спинам, и каждый ощущал сияние невидимой пляски света над головой. Одни словно оцепенели, только тихие слезы бежали по щекам, другие опустились на колени, благоговея пред необъяснимым и божественным. В сгущающейся темноте охотник Педро начал расти: сперва всего на ладонь, а вот уже ростом с лошадь. Вскоре охотник стал высоким, как дерево, и люди поняли – он принял облик бога. Поднимаясь из нутра – вместилища чувств, голос Педро вырывался из горла и множился пещерным эхом. Никто не понимал слов забытого языка. Люди не понимали, но постигали их; постигали язык древних богов Африки.
Когда Педро закончил песнь, жаркий холодок в последний раз пробежал по спинам и спрятался в чреслах. Пришли покой, облегчение и радостное смирение. Педро вновь стал седоволосым чернокожим охотником; он оперся на мушкет и, мягко улыбаясь, проговорил:
– Vamos, Pescadores.
Соломенных богородиц кинули в воду, люди зажгли фонари, запалили факелы, вытащили мачете и осторожно вошли в воду – хоть и по колено, течение здесь очень быстрое. Встревоженная рыба в замешательстве всплывала на свет и слепо извивалась меж рыболовами. Все, мужчины и женщины, били по одной рыбине – больше не разрешалось, – и брели на берег поджидать остальных. Ловить рыбу таким способом – дело совсем не простое: нужно учесть преломление света, а главное, помнить, что широченное лезвие мачете в воде сбивается с курса, и запросто можно поранить себе руку или ногу. Не шуточки – бритвенно-острым лезвием лупят со всей силы; в мгновенье ока перережешь мышцу, а то и вообще без ноги останешься.
На берегу определялась удача ловца на следующий год; везение зависело от того, что поймалось: паку, сом, читари или комелон. Таким образом, удача сопутствовала всем, только одним больше, чем другим, – подход оптимистический и притом трезвый. Когда все поймали по рыбе, толпа двинулась в поселок, угостившись по дороге винцом дона Эммануэля, который тоже присоединился к процессии; его рыжая борода блестела в свете факелов, а от его скабрезных шуточек женщины постарше восторженно взвизгивали. Но в целом настроение было неспокойное: все уже знали, что военные снова объявились в округе и придут на праздник.
Когда жители вошли в поселок, солдаты уже были там. Народ вливался в единственную улицу, а команданте Фигерас, опасавшийся, что его узнают, надвинул фуражку на глаза и скомандовал двум шеренгам солдат "смирно". Процессия остановилась, люди взволнованно зашептались. Фигерас выступил вперед и отдал толпе честь; жест всем показался ужасно смешным, но больше – нелепым.
– Граждане! – выкрикнул Фигерас со всем возможным пылом. – Не тревожьтесь! Мы направляемся в другое место, но перед уходом примем участие в вашем празднике и надеемся, вы проводите нас с наилучшими пожеланиями!
Он повернулся кругом, щелкнул каблуками и рявкнул:
– Товсь!
Солдаты нестройно вскинули винтовки к плечам и, выставив вперед ногу, ткнули стволы в небо.
– Пли! – выкрикнул Фигерас, и стая стервятников поспешно сорвалась с дерева неподалеку.
Он еще дважды кричал "пли!", затворы лязгали, и выстрелы разрывали ночь. Потом Фигерас вновь повернулся к ошеломленной толпе и прокричал:
– Vamos!
Дон Эммануэль пробормотал по-английски себе под нос:
– Двадцать один, блин, орудийный залп, – а Хосе подтолкнул Хекторо плечом:
– Сегодня быть беде.
– Ладно, – ответил Хекторо.
Поначалу на празднике все шло как нельзя лучше. Учитель Луис подключил к ветряку проигрыватель, чтобы народ танцевал под пластинки. Ветер менялся, музыка играла то быстрее, то медленнее, но это ничего: в конце концов, совсем не трудно плясать пошибче или потише.
Танцплощадку выгородили прямо на улице, и вскоре танцоры подняли столько пыли, что ничего не разглядишь. В те дни рок до поселка еще не добрался, и все сходили с ума по "бамбуко" и "вальенато" – двум видам танцевальной музыки с пленительной путаницей синкоп; исполняется она на типле – десятиструнном инструменте, вроде небольшой гитары, только играют на нем, как на мандолине или бузуки. В то время был популярен танец "Elle Polio Del Vallenato" – такое подражание цыпленку. Танцоры скребли пыль ногой, ища червячков, выступали с потешной важностью, словно драчливые петушки, дергали головой, будто клевали, да еще махали руками. Когда музыка заканчивалась, танцоры поднимали жуткий гвалт – кудахтали и кукарекали, и потом с радостным хохотом отлучались за новой бутылочкой "Агила".
Стояла ночь, от выпивки все расслабились, от марихуаны раскрылись души; в общем, никто не узнал Фигераса, который вскоре свалился носом в землю перед борделем Консуэло, чей небольшой штат был дополнен целым автобусом молоденьких шлюх из Чиригуаны. Шлюшка в семье – предмет большой гордости, поскольку обеспечивала прекрасный доход, и многие девочки начинали в двенадцать лет; однако девушкам, которые шлюхами не становились, полагалось оставаться девственницами до шестнадцати, а потом выходить замуж. С отклонениями от этого правила разбирались с помощью пули. Ну, а той ночью шлюхам пришлось потрудиться, надо сказать, на славу, и многие девушки, измочаленные и заезженные, вышли на улицу потанцевать.
Время близилось к полуночи, веселье достигло той точки, когда никто уже не понимает, что происходит, и тут один припозднившийся пастух решил лихо обставить свое появление в духе ковбойских фильмов – старья, которым только и пичкали зрителей городские кинотеатры. Верхом на лошади он галопом ворвался в поселок, улюлюкая и паля в воздух из револьвера.