Остаток вечера я провел за практикой фэн-шуй: начертил карту циркуляции энергии ци по квартире и пытался устанавливать в разных местах двушку с пивом, потом банки керосин дринка, но магия моя почему-то не действовала, никакого облегчения не приносила и кризис не останавливала. Я пробовал стучать в бубен даже махать оставшимся от Джимми жезлом, но толку не было никакого.
В вечерних новостях по тотему сообщили, что Священный Пантеон Саэймы всерьез пытается решить проблему кризиса, разбирается с кредитами, с долгами и энергетическими дырами в финансовой ауре страны.
Для этого духи Пантеона одолжили семь с половиной миллиардов евро.
Родина
– Дай корочку хлеба, Ящик… – просил Боря. Он уже совсем весь от голода сморщился, глаза выпучились, начали выпадать волосы. Боря напоминал скелет, оживленный каким-то милосердным некромантом.
– Соси старые носки и тараканов ешь, – угрюмо отозвался Ящик из своего темного угла. – О хлебе он тут размечтался. Корочку ему. Буратино…
Я прошел дальше по коридору и чуть не наступил на Элли. Она лежала на полу и не двигалась. Ее чудесная грудь и округлая попка исчезли, а волосы почему-то были не черные, а красные. Я перешагнул через нее и попал на кухню.
– О, а вот и ты, Степа! – махнул мне рукой сумасшедший Джимми. Он сидел в углу с Жезлом Северного Сияния в руках и что-то к нему прикручивал. Джимми был живой, без ожогов и следов разложения. На нем был черный балахон, лицо скрыто под капюшоном, и на коленях у него сидел Серафим.
– Чего делать, Джимми? – пробормотал я. У меня тряслись руки. – Это конец… Конец света?
– Степа!!! – вдруг радостно завизжал Джимми, спрыгнул со стула, отбросил жезл и обнял меня. Тело его, тонкое, изморенное, напоминало тело Серафима – одни только ребра и косточки под мягкой оболочкой. Однако же силы в нем было много: этими своими костями он так сильно сжал меня, что стало трудно дышать.
– Помоги мне, – попросил я. – Джимми, что делать? Что делать с кризисом?
Он сжимал меня все крепче и крепче и не отвечал. Я попытался вырваться, но ничего не вышло, да и неоткуда было вырываться – вокруг осталась только сжимающая меня черная пустота кризиса. Именно: пустота. Пустота…
– Критический удар, – прохрипел Джимми.
В следующее мгновение я проснулся, вскочил в кровати, весь в холодном поту. Александр уже спал, но тотем был включен. По тотему продажная колдунья ставила диагнозы: ей звонили, и она сообщала: у вас есть порча. У вас порчи нет. Ооо, а у вас очень серьезная порча! У вас тоже порча.
Я достал рюкзак и наспех сложил туда нужные вещи.
– Ты куда? – сонно спросил проснувшийся Александр. – Бледный какой…
– Мне одному в этом всем не разобраться. Нужно ехать за советом.
– Аа… Это толково ты придумал. Едь.
Затем я вломился в комнату Ящика и вытащил из его крепких объятий Элли. Она была одета во что-то красное, полупрозрачное и французское, с перьями и пухом. Ящик даже не проснулся, а Элли долго не могла понять, чего я от нее хочу, но когда я влил в нее третью кружку кофе и снова все объяснил, все же сообразила.
– Значит, я временно замещаю шамана, – проговорила она.
– Правильно. Что надо делать?
– Серафима кормить, смотреть тотем, если что случится – с умным видом стучать в бубен морского змея и ни в какие авантюры не ввязываться… Все правильно?
– Умница. – Я чмокнул Элли в щечку. – Если обо мне спросят?
– Сказать, что ты ушел тропой… тропой предков?
– Ну вот, все запомнила. Если что – звони, а я побежал.
И я вышел в ночь и снег и направился на вокзал.
С тех времен, как я переехал в Ригу, билеты на поезд подорожали в два раза. Ехать же до Даугавпилса на автобусе теперь вообще стоило семь лат; это еда на неделю, если брать в Супер Гетто, или на три дня – если в нормальном супермаркете.
Я сел в поезд в семь утра и в одиннадцать я был на родине.
Даугавпилс – это уже провинция, хоть и второй по величине город в Латвии. Кризис тут выражался гораздо сильнее и четче, чем в Риге, – росла безработица, уменьшались зарплаты, городские газеты с перепугу одичали и гавкали во все стороны. Некоторое время я провел в центре, предаваясь ностальгии, – встретился со старым приятелем, посидел с ним в баре, прогулялся по парку. Насытившись родным городом, я купил немного продуктов и поехал к отцу. Добрался до него к четырем вечера: отец жил в семи километрах от Даугавпилса, ехать надо было на автобусе.
Я давно не навещал его. Все шестнадцать заговоров, сдерживавших входную дверь, вспомнил с трудом, один даже пришлось сымпровизировать. Дом у отца был небольшой, двухэтажный, но удобный и тепленький.
– Паап?
Отца внутри не оказалось; я вышел во дворик и осмотрелся. Тут все осталось по-прежнему: японский садик камней, за ним – огород, возле дома старый сарай, чуть дальше – банька, над ней поднимается густой серый дым. Я бросил вещи, прихватил в холодильнике пару бутылок пива и вошел в баню.
Отец был все такой же: худощавый, лохматый, как черт, с веселой искоркой в глазах. Он сидел в предбаннике и пил пиво.
– Кого я вижу! – возликовал отец. – Степан! А я как раз думал, кто бы мне тут спину веником попарил, – вот меня духи и услышали. Давай, раздевайся, хватай веник, пиво открывай!
– Это я мигом.
– Баня – святое место, – говорил отец. – В бане всегда чистота должна быть, даже рожали раньше – в бане. И все эти гадания святочные, знаешь, ой… Ой! Давай поясницу, поясницу, Степа! Отлично! В бане особый дух живет: банник. Волосы у него длинные и рыжие, и весь он долговязый такой, а ежели его уважать да жить с ним в дружбе, пиво оставлять – так и он тебе отплатит: как баню запаришь, воздух особый в ней будет, чувствуешь? Воо, вот там, да еще крепче бей!
Когда отец напарился вдоволь, он достал новый веник и попарил как следует меня. Чувство было хорошее: я дышал в щель между двумя досками, чтобы не умереть от жары, и все мое тело приятно ломило от ударов веника, и запах в носу стоял хороший, запах березы, сосны, дуба и раскаленных камней. Отец плеснул пива на камни, и в воздух тут же поднялось облако шипящего и пьянящего пара.
– Хорррошо-то, а? – воскликнул отец.
– Хорошо. Только я, пап, уже двигаться не могу. Пошли в предбанник…
И мы пошли в предбанник пить пиво. В бане оно всегда имеет другой вкус, какой-то чистый, свежий, необычный – будто даже не пиво вовсе, а что-то вроде кваса или медовухи.
– С чем пожаловал? – поинтересовался отец.
– Есть у меня пара вопросов. Проблемы… Но давай после бани?
– Это верно, – согласился отец. – Неча баню тяжелыми разговорами осквернять.
И мы с ним сидели, остывали, пили пиво.
– Про Тунгусский метеорит слышал? А про Николу Теслу? – болтал отец. Я не успевал ничего ответить, но этого и не требовалось. – Никола Тесла как раз серьезный магический ритуал проводил: транспортировал энергию на большие расстояния – место безлюдное выбрал, чтобы никого не покалечить, вот так этот метеорит и получился. Ведь не нашли до сих пор ничего, никаких остатков, только кратер.
Хорошо было у отца: семь защитных кругов по периметру, духи все свои: домовой, сарайный, банник, пчелиный дух, огородный, энергоинформационное поле в радиусе километра чистое, и никакой кризис сюда не проникает. Все-таки шаман с опытом и в третьем поколении; знает, как вокруг дома все обустроить, мне до такого еще расти и расти.
– Сосед, Михалыч, вчера зашел – говорит, глянь, мол, участок мой, аномальная зона появилась: снег там растаял, земля черная, собаки туда идти боятся. А я как с нашим Тузиком пошел, с лозой побродил там – и правда, черная земля. Пару заговоров прочел, камень гранитный туда притащил, чтобы воронку энергетическую заглушить, – так Михалыч мне бутылку самогона подарил, да какого самогона! Михалыч в этом деле большой спец. Вот попробуешь вечером – ничего больше в жизни не захочется.
Потом отец еще раз попарился, вышел на улицу и хорошенько натерся снегом.
– Ээх! Ну пойдем в дом, п #243;лно уже.
Я оставил бутылку пива для банника, оделся, и мы пошли в дом. Устроились на кухне; отец поставил жариться шкварки и гордо продемонстрировал бутылку масла.
– Видишь? Мое, рапсовое! Сам жал. На нем теперь и котел отопительный работает, и машина ездит, и жарю, и в курения добавляю – отменный продукт! А жмых Михалычу на корм коровам продаю: прибыль!
– Что за масло-то такое?
– А ты что, не видел? Пошли-ка покажу!
Отец накинул свой старый серый тулуп, я надел куртку и последовал за ним. Он отвел меня в сарай и показал свое новое приобретение: пресс для отжима масла.
– Раньше все поле фацелией засеивал, мед с нее хороший. А нынче думаю: половину рапсом засею. Масло отличное, на все годится, да еще жмых после отжима Михалыч берет, выгода-то очевидная! Безотходное производство, и духам в радость: экологично! Вот тут он, вишь, отжимается, вот тут масло вытекает. Соображаешь?
– Это ты хорошо придумал, – улыбнулся я.
– А то! Пошли, на тотем новый глянешь, небось, не видел еще.
Новый тотем представлял из себя угрюмое чучело. С художественными способностями у отца всегда было туго, но делал он от души. Расправив руки в приветственном жесте, чучело смотрело на бескрайнее батькино поле, упиравшееся где-то вдалеке в заиндевелый еловый лес.
– Это я огороднику поставил, чтоб рапс хорошо рос. Он малый сговорчивый, живо оценит, как весна придет! Ну пойдем, пойдем, как бы там шкварки не пригорели…
Мы поели шкварок и устроились в комнате, отец – на диване, я – в кресле. Папка "Дело №_" немного распухла, на полке появилось несколько новых деревянных магических статуэток, которые отец вырезал для разных ритуалов, но в остальном его комната была почти такой же, как и полгода назад.
– Как Серафимка поживает? Чего не привез?
– Я в спешке ехал. Черный сон сегодня ночью увидел, страшный сон – решил, нужен совет твой. Собрал вещи и приехал на первом же поезде.
– Зря ты Серафимку так. Инициация все же, сам помнишь.
– Помню. Но обстоятельства…
Отец достал хваленую самогонку Михалыча и поставил на стол две стопки.
– Ну давай. Рассказывай.
И я поведал отцу все, как было, – с самого начала, с самого моего появления в квартире на Дзирциема, в племени хорька.
Самогон Михалыча и вправду был отличный.
– Я-то, видишь, по-своему живу, со своими духами, – сказал отец. У меня и телевизор-то ваших не показывает, а только все Дискавери, и потому помогать я тебе не возьмусь. Но кое-что расскажу, а остальное ты уже сам, камлать будешь – поймешь.
Он поднял стопку, и я взял свою.
– Давай за Джимми твоего выпьем. Храбрый был, видно, человек.
Выпили не чокаясь.
– Храбрый, да безрассудный, – продолжал отец. – Нельзя в одиночку все вот так решить, целую страну спасти. Думаю, он какой-то радикальный ритуал хотел провести и не справился. Такие вещи надо вместе делать, собирать круг шаманов: три, семь или девять человек. Девять – лучше всего. Во все времена шаманы считали большой честью сойтись вместе и помолиться духам о благе своей страны, а в наши странные годы, в эту эпоху… Настала Эра Водолея, многое изменилось, Степа…
– Ну неужели ты совсем не сможешь помочь?
Отец покачал головой.
– Я не возьмусь, я старый уже. Да и духи это не мои, и познаний в этой области у меня мало, ты – и то лучше меня тут разбираешься. А других шаманов я теперь почти никаких не знаю, кто умер, кто уехал, а кто и пропал вовсе… Но вот что запомни: один не берись, не хватит сил, да и ни у кого не хватило бы. Верно вашего Джимми сумасшедшим звали. Есть, сынок, такие сущности, что нам и вовсе неизвестны и так могущественны, что нашему пониманию неподвластны. Когда против такой сущности пойдешь – нипочем не выстоишь…
– Этот Бес, хочешь сказать? Но он не такой древний, не такой уж сильный, я думал.
– Думал! Может, нет его вовсе! Ты дневник дочитал?
– Не дочитал еще. Там запутано сильно.
– Вот то-то же. Как дочитаешь – тогда и думай, и решай.
Выпили еще самогона.
– Жезл этот с собой у тебя? – поинтересовался отец.
– С собой.
Я достал из рюкзака тряпичный сверток, развернул его и вынул Жезл Северного Сияния. Отец его рассмотрел, поводил над ним ладонью – проверял ауру.
– Шибко серьезная вещь. Разобраться надо, – сказал. – Сегодня ночью посижу, поговорю с духами, в астрал выйду. Ложись-ка ты спать, а к утру видно будет.
– Так девять еще только, пап.
– Ложись, ложись. Если черный сон приснился – значит, нечисто дело, духи злые над тобой вертятся. А сейчас после баньки очистился, у меня тут энергия хорошая, поспишь, окрепнешь, вот тогда и будешь свою философию разводить, а покамест ложись, сил набирайся. Вишь, выпил, уже и глаза у тебя слипаются.
Я отправился к лестнице на второй этаж. В сон после бани и выпивки и вправду клонило основательно.
– Степ! – крикнул мне вдогонку отец.
– А?
– Ты чего, серьезно, что ли, пиво по фэн-шуй расставлял?
– Да.
– И энергетики?
– Ну да.
Отец захохотал.
– Учиться тебе еще и учиться! Водку ставить надо. Или самогон. Я тебе одну бутылочку михалычевскую в дорогу дам, проверишь – работает отменно, если в правильную зону установить!
Простыня была белая, небо за окном – чистое, и заснул я быстро.
Так хорошо я уже давно не спал.
Нина
Она приехала через три дня после меня.
Я выпил чашку кофе на кухне, сонно забил трубку и направился к новому тотему огородника. Мне нравилось курить рядом с этим добродушным страшилой, сидя на маленьком бревнышке. Бесконечная долина отца, родная земля; раньше я часто видел радужный даль именно здесь. Этим летом к пурпуру фацелии присоединится рапсово-желтый, и я обязательно приеду, и обязательно вот так же сяду под пугало, и покурю, и на душе полегчает, разольется что-то сладкое, разноцветное, теплое и живое, и все в мире будет хорошо.
Чучело, словно бы в согласие моим мыслям, улыбалось: за ночь на его черном пустом лице откуда-то появился озорной зеленого цвета смайл. Так на моей памяти рисовал только один человек.
– Нина! – радостно закричал я, осматриваясь по сторонам. – Эээй, Нина!
Среди старых отцовских лип шевельнулось темное пятнышко, и я направился туда.
Нина сидела на маленькой табуретке и что-то черной краской рисовала в своем альбоме. Увидев меня, она отложила альбом и пошла навстречу. Мы крепко обняли друг друга. Она была выше меня и на четыре года старше.
– Ну пойдем в дом, расскажешь, что и как там у тебя!
– Иди чай ставь. Сейчас дорисую и приду, – улыбнулась Нина.
Когда я поставил чай, послышались шаги в прихожей: пришел отец. Привез из города целый мешок сладких ватрушек, которые Нина всегда жутко любила.
– Она ночью приехала, мы тебя не будили, – сказал отец. – Куда-то ушла уже… Небось, племянника Михалыча повстречала – там будь здоров парень! Загуляет с ним как пить дать!
– Рисует она, возле лип! – Я засмеялся. – Сейчас придет.
Нина изучает эволюционную психиатрию и социобиологию за границей. Пытается временами что-то объяснить мне – я слушаю, это достаточно интересно. Отцу она ничего не пытается объяснять, ей шаманские занятия не по душе, а отцу не особо нравится весь этот эволюционный подход и научный атеизм, однако в целом они ладят. Сближаясь до минимума, находясь на одной кухне или в комнате, они, конечно, вечно спорят и ссорятся, но я знаю: отец от души радуется, когда Нина защищает научную работу или публикуется в журнале, а Нина с улыбкой вспоминает колдовские занятия отца и его возню по хозяйству.
– Ватрушки! – объявил отец и протянул вошедшей Нине ватрушку. – Кризис, конечно, но это мы себе позволить можем.
Уселись за чай, Нина принялась рассказывать о загранице.
– Безработица страшная: устроиться работать почти невозможно. Один из главных банков страны национализировали…
– Так это и у нас так.
– Пап, не перебивай.
– Я и не перебиваю… Чаю еще налей.
– Ну вот. Часто время рабочее уменьшают, работать не дают. И хорошо еще, если просто так часы урежут. У меня одну подружку на месяц в неоплачиваемый отпуск отправили. У всех долги, все чего-то зашевелились, как будто вдруг сообразили, что кредитов до черта набрали.
– Это год Быка настал, – заметил я.
– По календарю инков, конец света вообще, если посчитать…
– Паап, – хором заныли мы с Ниной.
– Молчу, молчу.
– Что еще, – рассказывала Нина. – Еще я статью пишу о депрессии как стратегии выживания. Пытаюсь доказать, что депрессия – не патология, а скорее адаптационный механизм слабых особей. Но это вам, наверное, скучно слушать. Подрабатываю вот: одному мужику русский язык преподаю. Болела недавно – врачи там бесплатные, но очень бестолковые. В газетах и по новостям – террористы всякие, взрывают что-то постоянно…
– Видишь, это тебе высшие силы показывают: надо домой возвращаться, – сказал отец.
– Не хочу. Там возможностей больше.
Все замолчали, тема была больная. Я знал, что Нина не вернется, и отец на самом деле тоже это знал, но не хотел признавать и все никак не мог с этим смириться.
– А едят как, – добавила Нина, глядя куда-то в окно. – Фастфуды сплошь, и сорят, картошку фри, стаканчики, гамбургеры недоеденные прямо на улице выбрасывают. Грязно везде.
– В самый раз тебе на них свою эволюцию изучать, – сказал я, и все засмеялись, даже отец.
– Кушай ватрушки, – сказал он. – Кушенькай. Там у вас все синтетическое, ватрушек нету таких, небось. Я тебе целый мешок купил.
– Спасибо, – улыбнулась Нина.
Нина всегда точно знала, чего она хочет. Всегда целилась в маленький красный кружочек посередине мишени и, если не попадала именно в него, считала попытку проваленной. Она никого не слушала, расставляла свои цели и стреляла по ним, пока не добивалась своего. Может, именно из-за этого она и уехала. В ней не было чувства племени, чувства социума; она этот социум изучала, как толпу мартышек, еще не до конца отвыкших от лазанья по деревьям.
Я хорошо помню вечер, когда Нина уехала за границу, хоть это и было довольно давно.
– Крестик возьми, – предлагал отец перед отъездом. – А то складываешь паспорт, билет, сертификат школьный – хлам!.. Хоть бы, честное слово, крестик взяла, если икону не берешь. Не в тягость ведь, маленький, медный, от бабки твоей остался, а она знатная была колдунья, одним взглядом хворь снимала…
– Зачем мне лишние провол'очки на металлодетекторе? – отмахивалась Нина и паковала свои чемоданы. – Ты чемодан с одеждой в машину отнес уже?
– Несу, несу.
Отец напихал ей в тот чемодан несколько икон, крестик и какие-то амулеты еще, за что Нина потом долго злилась, но на больших-то расстояниях любое чувство приравнивается к любви.
– Это кризис, – сказала она.