Главный герой романа Вадима Чекунова "Шанхай" преподает русский язык в одном из шанхайских университетов. В российском прошлом остались: взрыв на Каширке, после которого герой принял окончательное решение уехать из России, любимо-постылая бывшая жена и вся русская культура в целом, обращениями к которой наполнен роман.
Он - русский "angry writer" начала нового столетия, - "рассерженный". Его не устраивает новый мир российской действительности, потому что здесь нет ничего стоящего и искреннего, все в разной степени гадко и фальшиво.
Герой необщителен, замкнут, мелочен, подозрителен, агрессивен при похмелье и патологически лжив с раннего детства; наряду с этим бывает развязен, инфантилен, сентиментален и склонен к душевному эксгибиционизму. Эдакий романтичный подонок. И вдруг, нечаянным даром небес, в жизнь подонка приходит любовь к юной китайской девушке, в платье из красных шелков, где золотом вышиты осы, цветы и драконы. Любовь, которая прекрасна, как жизнь, и неотвратима, как смерть… Тема смерти - будущей, неизбежной - постоянно присутствует в тексте, начиная от взрыва на Каширском шоссе и заканчивая страшным землетрясением в Сычуани.
Из путевых шанхайских заметок автор создал исповедальный роман о жизни и любви маленького русского человека за границей.
Содержание:
力不从心 - Вместо пролога 1
外国 - Заграница 4
阴雨天 - Ненастье 6
高兴 - Радость 8
老外 - Заморский черт 10
焦虑 - Тоска 11
市郊 - Окраина 12
约会 - Свидание 13
上海 - Шанхай 14
爱情 - Любовь 14
白酒 - Водка 22
初爱 - Влюбленность 22
无所适从 - Замешательство 24
礼物 - Подарок 24
餐馆 - Ресторан 26
深思熟虑 - Раздумья 28
壹场旅行 - Поездка 29
小心 - Осторожно! 31
会面 - Встреча 34
傍晚 - Вечер 37
清晨 - Рассвет 39
忧愁 - Тоска 40
上帝 - Бог 42
海滩 - На пляже 43
清醒 - Отрезвление 44
爱人 - Любимая 45
灾难 - Беда 48
归途 - Путь домой 50
Эпилог - Деревня 51
Вадим Чекунов 53
Примечания 54
Вадим Чекунов
Шанхай. Любовь подонка
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно - колокольчик фарфоровый в желтом Китае
На пагоде пестрой… Висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая легкие, легкие звоны.
Н. Гумилев
力不从心
Вместо пролога
Москва
- Мне надо п-позвонить… Домой, - говорит Инна и пьяно смотрит на меня. - У тебя есть телефон?
Меня злит, когда она напивается так быстро. Раздражает ее пристрастие к пойлу в жестянках, в которых нет ничего, кроме голимого спирта и химии. Любой идиот это знает, но она уверена, что это все несерьезно: "винтаж" и "ром-кола" благороднее, чем очаковский "джин-тоник", хотя еще год назад хлестала хининовую дрянь каждый день.
- Ты меня напоил… Или отвези меня домой, или дай телефон. У тебя есть мобильник?
У меня нет мобильника. Ни дорогого, ни дешевого. Потому что дешевых мобильников не бывает. У меня нет машины. По той же причине. Я почти никому не звоню, сильно пью и езжу на троллейбусе и метро.
Но у меня есть дом. Крохотная "двушка" на Развилке. Я живу в ней всего месяц. Первый месяц самостоятельной жизни. Бегство от матери, от пейзажа за окном, от пустого отцовского места за столом.
Переезд на место, где расходятся Варшавка с Каширкой, а между ними куда-то на юг тянется ветка железной дороги, виделся мне судьбоносным.
Открытые пути.
Жизненный выбор.
Все по плечу.
Выбор оказался предсказуемым. Все оказалось по одному месту.
Отмечали с коллегами на факультете первое сентября, новый учебный год. Результат - двухнедельный запой, чудом прерванный звонком Инны.
Так и не могу понять - она действительно случайно нашла мои книги и в порыве благородства решила вернуть, или это был всего лишь предлог.
- Нет. Дома есть телефон, обычный. Поехали ко мне, оттуда позвонишь.
Мне самому непонятно, зачем я это ей говорю. Вообще часто не понимаю своих поступков.
Тем более - в отношении жены.
Бывшей жены.
- Наверное, я скоро уеду.
Придвигаю к себе пакет с книгами и смотрю на Инну.
Она делает движение бровями.
Пытаюсь понять - означает ли это "куда?" или простое "ну и?"
- В загранку. Приглашают поработать, по специальности. Сеять разумное и доброе. В общем, в Китай зовут. Я, правда, не знаю… Не отказался пока… Но стремно как-то. Все чужое совсем…
Инна едва заметно усмехается.
- Ты там будешь как Гулливер… А поприличней страны не нашлось? На сколько ты едешь и когда?
- Зимой. Документы оформить, туда-сюда… На один семестр. Летом вернусь. А может, понравится - тогда останусь. Кстати, Китай страна приличная. Просто совсем другая.
Снова усмешка, уже явная:
- Сомневаюсь. Впрочем, может быть. Может быть…
Пальцами она барабанит по пластику стола - я слышу легкие щелчки.
- А я, если все сложится, перееду в Питер. Там проще, и работу предложили хорошую. Не спрашивай, что и как. Пока не срастется, не могу сказать.
Киваю.
И не собирался спрашивать.
Питер, так Питер.
Так даже лучше.
"Дан приказ - ему на запад. Ей - в другую сторону…"
В нашем случае наоборот - мне в другую сторону.
Сидим молча, не глядя друг на друга.
Одно радует - музыку уже выключили. Разговор у нас все равно не клеится, но без музыки - лучше. Как разговаривать, когда она кивает дурацкому "часики тикают - тик-так"?.. Что в ее голове?
Замечал за собой: как только надираюсь, теряю адекватность, и мне начинает нравиться наша попса. Нахожу в строчках глубинный смысл, тонкую душевность и даже подпеваю, пугая соседние столики.
Сейчас я не трезв, но и не пьян настолько, чтобы сожалеть о ночной тишине.
К черту музыку. К черту все…
Попсу она всегда слушает с удовольствием. Ссорились с ней из-за этого не раз, смешно сейчас вспоминать. "Как ты можешь слушать людей, которые издеваются над твоим родным языком?" Один из ответов мне запомнился. "У тебя физиономия и замашки дворового гопника, просто курьезно, когда сквозь это пытается вылезти преподаватель-филолог".
К нашему столику подходит официантка с усталым некрасивым лицом. В руках у нее замызганная тряпка. Прямо перед моими глазами.
Я - такая же тряпка. Мокрая, безвольная, грязная. Мною уже и не вытереть ничего. К чему ни прикоснусь - лишь испачкаю.
- Молодые люди, мы закрываемся.
Кроме нас, в кафешке только два толстых мужика за угловым столиком
У меня нет даже наручных часов. Но я знаю, что уже второй час.
Завтра на работу.
За широким окном дождливая темень.
Погасшая буква "М" над подземным переходом и входом в метро.
По мокрой Профсоюзке, желтой от фонарей, катят машины.
Блестят, переливаются отраженным светом.
Притормаживают, зажигая красные огоньки, на светофоре.
У меня нет машины. И, наверное, никогда не будет. Но у меня есть место, где можно жить. Главное - не упустить шанс на эту жизнь.
Выбрать правильную дорогу, свернуть в нужную сторону.
Расплачиваюсь. Осталось совсем немного на тачку и, если повезет, - на троллейбус завтра.
На работе у кого-нибудь займу. Если одолжат, конечно.
Еще есть заначка, маленькая совсем, но она - на крайняк, "н/з".
Инна наклоняется над столиком и выставляет указательный палец.
- Только не приставать. Я поеду к тебе, но ты должен обещать, что не будешь.
- Что не буду?
Смотрит удивленно.
- А ничего не будешь.
- Хорошо. Обещаю. Поехали. Что?
Откидывается на спинку стула и корчит гримаску.
- Ну, ты такой неинтересный…
Началось… Не сдерживаюсь, закипаю:
- Блядь, что не так?! Ты просила - не приставать. Я сказал - хорошо, не буду. Что теперь?
Ее лицо мгновенно принимает знакомое выражение - жесткое, волевое.
Последний раз я видел его таким полгода назад, при разводе. А раньше - почти каждый день.
- Если ты еще раз матернешься при мне… - тянет она сигарету из пачки. - Если хоть один раз еще… Я встану и уйду.
Пальцы ее, длинные, с аккуратными ноготками, подрагивают и все никак не могут ухватить тонкую сигарету.
- Прости, - накрываю ее пальцы ладонью. Они, к моему удивлению, холодные и совершенно чужие. Как будто не их целовал совсем недавно еще, не они сжимали и гладили меня, не они пробегали по моим плечам и спине…
Вырывает руку и убирает сигареты в сумочку. Отворачивается к окну. Интересно, пытается она там разглядеть что-нибудь или просто смотрит на свое отражение?..
- Давай поедем уже. Поздно. Мне на работу завтра, - встаю со стула и надеваю куртку. Ту самую, что она мне купила.
Официантка что-то говорит мужикам в углу. Те, коротко стриженные, в кожаных куртках, отмахиваются. Показывают на недопитую бутылку коньяка.
У меня кожаной куртки нет: я хожу в поношенной джинсе, пошедшей уже бахромой по краю рукавов.
На спине вышит крыластый орел с растопыренными когтями.
Нитки на одном крыле истерлись, и сквозь них видна джинсовая плешь.
Я не пью коньяк.
Вдоль стены на моей кухне стоит ряд пустых бутылок из-под "Белого Орла".
Продавщица Таня в магазине у остановки уже выучила за этот месяц мои вкусы и даже нашла связь между аппликацией на спине и сортом водки.
Дура, конечно…
Инна бросает внимательный взгляд на мою куртку. Теперь мне кажется, что она и не пьяная вовсе. Я так и не научился ее понимать, предугадывать. Так и не привык к ее резким переменам.
- Я вообще с тобой встретилась, чтобы всего лишь передать вот это! - говорит Инна и похлопывает по лежащему на столике пакету. - Я же твоя должница…
Сразу после развода она купила машину, "восьмерку", а через месяц влетела на ней в затормозивший на перекрестке "ЗиЛ". Разбила нос, сломала ключицу и ногу. Позвонила почему-то мне: "Понимаешь, всего-то одну баночку и выпила… Теперь с ГАИ проблемы… Из дому не выйти мне, из-за гипса…"
Я дал, сколько смог насобирать - две с половиной штуки баксов.
Предложил помочь по дому, в магазин сходить…
Отказалась.
А деньги взяла.
- Я тебе говорил, тогда еще - ничего ты мне не должна. Но вот за книги - спасибо большое. Мне их не хватало. Да и нужнее они мне.
Инна встает из-за стола. Отстраняет меня рукой и сама надевает плащ.
- Конечно, ты же у нас интеллектуал. Писатель… - усмехается она и мне опять не понятно, зачем я тут.
"Ты никогда не станешь писателем!" - говорила жена не раз. "Пойми, писатель - прежде всего человековед. Главное в писателе - умение понимать людей. Ты же не можешь понять даже самого себя. Ты вообще ничего в жизни не понимаешь!"
"Я буду непонятливым писателем, - отвечал я. - Таких, как я, много. Они будут меня читать и радоваться, что не одни. Другие тоже будут читать и радоваться, что не дураки. Не вижу проблемы".
"Вот и я о том же, - усмехалась Инна, - не видишь ты ничего".
Выходим из кафешки под облегченный вздох официантки.
Мужики в кожанках торопливо допивают коньяк.
Все в жизни нам приходится делать суетливо, кроша, проливая, судорожно глотая, на ходу закусывая, занюхивая, поспешно затягиваясь…
Это я философствую и понимаю, что все-таки пьян.
А утром на работу - липовый мой больничный закончился в пятницу.
На улице морось.
Холодно.
Надеялся, что освежит, но нет, не тот холод.
Сырой и угрюмый.
Осень, сука.
- Сентябрь какой-то мерзкий… Помнишь, когда женились, какой был? - спрашиваю преувеличенно бодро.
Не отвечает.
- Пойдем на ту сторону, через подземный переход. Сейчас без пробок за десять минут доедем.
- Посади меня в машину. Я хочу домой, - хрипло говорит она.
- В Зеленоград? Сколько сейчас?.. Полвторого, не меньше… Совсем уже, да? - стучу пальцем по лбу.
Пожимает плечами.
- Ты можешь поехать со мной. Я одна сейчас живу. Бабушка у мамы, еще неделю пробудет там.
- Спасибо. Мне к девяти на работу. Точнее, сегодня уже. Инн, хватит… Поехали, переночуешь, а завтра решишь, как и что.
"Что она может решить завтра?" - спрашиваю себя.
- Завтра уже наступило.
Инна роется в сумке.
- Я сигареты забыла.
- Да в сумке они у тебя. Потом покуришь.
Хлопаю по карманам. Нащупываю пачку "орбита", вытаскиваю и выдавливаю Инне на ладонь пару подушечек. Своей рукой подношу ладонь к ее губам. Губы - те самые насквозь знакомые губы… Четкие, резные, слегка изогнутые капризно, послушно открываются…
Главное - добраться до дома.
Тащу ее за руку в переход. На скользких ступеньках придерживаю за локоть и талию. Неожиданно Инна прижимается ко мне бедром и выдыхает прямо в лицо:
- Поехали быстрей.
Запаха коктейльного спирта я не чувствую, внутри самого пол-литра водки и не помню сколько пива.
Инна пахнет "орбитом". И каким-то парфюмом - я не разбираюсь.
Крепкое и теплое, даже сквозь плащ, бедро.
Наглые пьяные глаза. И губы.
Она знает, что со мной делать.
Проводит рукой по моим джинсам и деланно удивляется:
- Ой, а там у нас что?..
Там у нас все то же, детка. То, что относится к ней без перемен. Как при первой встрече нашей. Ожидающее и напряженное.
В переходе холодно и сыро. Двери на вход в метро закрыты. У закутка между киосками сутулый мент носком ботинка лениво пинает уснувшего или умершего бомжа.
Выходим на другую сторону.
- Это хорошо, что ты недалеко живешь, - влажно шепчет в ухо бывшая жена.
Ловить тачку приходится долго.
Машин на Профсоюзке резко убавилось.
Ночь.
Пару раз останавливались, "волжана" и старый "опель", но оказалось не по пути.
- Давай я договорюсь, у меня всегда получается, - говорит вдруг Инна и глупо улыбается. Пьяно и самодовольно, как знающая себе цену шлюха.
На секунду я даже опускаю руку от накатившей злости. Спуститься снова в переход, оставить ее тут одну и пойти домой хоть пешком, лишь бы не с нею. Но губы вот эти, бедро… Голос, походка…
Что-то поменялось за полгода, неуловимо сдвинулось, и все же многое столь узнаваемо, желанно опять…
Хотя бы в виде иллюзии обладания.
Иллюзия подчас важнее реальности, мне ли этого не знать.
Поднимаю руку снова.
Редкие машины проезжают мимо.
Наконец, из второго ряда подруливает "шестерка", с хачиком за рулем, конечно.
Армянин, с ходу определяю я и зачем-то спрашиваю:
- Ара, вон цэс? Лав эс?
Хачик - крупный, носатый - смотрит оторопело.
- Лав эм, - отвечает. - Куда?
- На развилку, Каширского и Варшавки.
- Что дашь?
- Жена тебе твоя даст.
"Интересно, а мне моя? Хоть и бывшая…"
- Полтинник - поедем?
Можно и за тридцатку доехать, но я боюсь, что водила заупрямится.
Хачик открывает заднюю дверь.
Инна, скорчив брезгливую мину, подбирает полы плаща и забирается внутрь. Жду, когда она подвинется, и тоже сажусь.
Едем. В салоне у хачика стоит смесь запахов: бензин, турецкая кожанка и мудацкий освежитель воздуха у лобового стекла.
Само стекло все в длинных трещинах.
Сворачиваем на Нахимовский.
- Откуда язык наш знаешь? - разглядывает меня в зеркало водила.
- В армии скучно было, - отвечаю, ловя на себе Инкин насмешливый взгляд. - Ты извини, устал. Вот жену встретил, после долгой разлуки.
Инна прижимается ко мне плечом и ногой.
- Шноравор лини! - улыбается хачик и сосредотачивается на дороге.
Мое ухо ловит шепот:
- А ты там, в Китае… найдешь себе подружку… В шелковом платье, смуглую, с миндальными глазами и черными косичками… и меня забудешь…
- Нет, - качаю головой. - Не забуду. Наоборот, в гости позову…
- А тихая девушка в платье из красных шелков… где золотом вышиты осы… - дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза.
- Перестань.
Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает:
- Да, моя господина!
- Я серьезно.
Молчание.
Едем без музыки, и то хорошо.
Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые "дворники".
Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных… Отсырела душа блядского города, плесенью изошла… Да, я здорово пьян, похоже…
Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин.
Кладу руку ей на колено.
На Варшавском напротив "Шалома" разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки.
- Там после моста "кирпич" висит, нам как раз туда, под него, - объясняю.
- А, "платный поворот", - кивает водила. - Знаю, тормознули гаишники меня там однажды…
- Сейчас нет никого, не бойся.
Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место.
Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь.
- Бари гишер! - говорит мне армянин.
- Луйс бари! - отвечаю. - Спокойной ночи.
Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей "шестерке", хмыкает:
- Ты бы лучше китайский учил…
- Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы - нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился - скучать больше не пришлось.
Ее лицо каменеет.
- Ты что этим сказать хочешь?
Открываю дверь:
- "Велкам" хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски - "хуаньин-гуаньин!" будет.
- Ты-то откуда знаешь?
- У меня группа китайская сейчас. Научили.
В лифте едем молча.