– Ну-ну, чего ты мне сделаешь? – с улыбкой спросил Андрей. – Неужто драться решил?
– Нет, – ответил Антон, садясь на стул, – просто не надо меня раздражать своими шуточками.
– Гм, а когда это Андрей шутил над тобой? – удивился Вася.
– А ты вообще помолчи, метр с кепкой! – зло сказал Антон Васе.
– М-да, это так мы развлекаемся в ресторане? – с сожалением произнес Андрей.
К трем друзьям подошел опьяневший молодой бритоголовый человек. Он минуту стоял молча, лицо его по-прежнему было угрюмое. Потом бритоголовый поднял правую руку и громко проговорил:
– Но пассаран!
Антон встал, пожал руку бритоголовому, повторяя: "Но пассаран!".
Бритоголовый представился:
– Меня зовут Ильей.
– Да? А я меня Антоном, – сказал Антон, продолжая стоять.
– Враг не прорвется! – изрек Илья, кому-то грозя кулаком.
– Именно так, – кивнул Антон, улыбаясь. – Зуб даю!
– А мне твой зуб не нужен, – ответил Илья.
Андрею надоело общение Антона с выпившим молодым субъектом, поэтому он холодно произнес, смотря на Илью:
– Сударь, мы желали бы провести вечер в своей дружеской компании.
Илья икнул, тихо выругался, после чего ответил:
– Это, как понимаю, пошел вон?
– Ну, так я не сказал, но смысл вы поняли.
Антон горячо вступился за Илью:
– Нет, не надо моих друзей гнать!
– Гм, это когда он стал твоим другом? Только что? – удивился Вася.
– А хоть бы и так, – ответил Антон. – Может, с нами посидите? – спросил он Илью, жестом приглашая сесть рядом с ним за столик.
Однако Илья отрицательно качнул головой, отходя к своему столику.
– Нехорошо получилось, – тихо произнес Антон. – Хорошего человека прогнали.
– А кто его гнал? Мы ж хотели провести вечер в своей компании или нет? – возразил Андрей.
– Да, правильно, но…
– Ладно, давай выпьем! – предложил Вася, поднимая рюмку.
– За что?
– А за нашу гламурную жизнь, каковая сейчас якобы у нас, – усмехаясь, ответил Андрей, тоже поднимая рюмку с водкой.
Минуту друзья просидели молча.
– "И невдомек ему, что счастье – тут, – процитировал Андрей стихи поэта Бернса:
Предчувствия счастливых не терзают.
Они конца мучительно не ждут.
Безоблачно не зная о начале".
Антон подозрительно посмотрел на друга, после чего спросил:
– А ты на что намекаешь?
– Ни на что.
– Неужели?
Беседу друзей прервал голос из громкоговорителя, очень похожий на голос бывшего генсека Брежнева:
– Уважаемые товарищи! Уважаемые наши гости! Сейчас вы сможете увидеть на сцене нашего ресторана небольшое театральное представление. Надеемся, очень надеемся, что вам оно понравится. Заранее просим извинения, если представление покажется вам несколько примитивным или наивным, но мы очень старались! Итак…
На небольшой сцене ресторана зажглись красные огни, а за сценой зазвучал очень громко "Интернационал":
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим...
Кто был ничем, тот станет всем.
Это есть наш последний
И решительный бой:
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Услышав звуки "Интернационала", пожилая пара встала и захлопала, молодой бритоголовый Илья тоже вскочил и захлопал.
Антон засиял, перестав грустить, тоже начал хлопать, но Андрей и Вася сидели неподвижно, не хлопали, лишь смотрели без всякого выражения на сцену.
– Вы чего? Чего не хлопаете? – спросил тихо Антон друзей. – Хлопайте, а то вас не поймут.
– Ничего, нас прекрасно и здесь поймут, – обнадежил друга Андрей, – мы гости, гости, которые платят немалые денежки в этом ресторане.
На сцену вышли трое артистов.
Один из них, выйдя вперед, пожилого возраста моряк в поношенной тельняшке, с маузером в правой руке, внимательно оглядывал посетителей ресторана. Двое других артистов были тоже пожилого возраста, одеты в кожаные черные гимнастерки, черные кожаные фуражки; лица артистов показались Андрею и Васе очень мрачными, злыми, чего не скажешь об Антоне, который продолжал хлопать в ладоши, сияя, словно ему только что улыбнулась сама Памела Андерсон и пригласила на белый танец.
Моряк повернулся к артистам в кожаных гимнастерках и стал декламировать белый стих, поднимая руки высоко вверх, будто искал помощи у бога, всемогущего бога, которого никогда не видел и никогда не увидит, как бы он рьяно ни молился, ожидая помощи свыше:
– О, отечество утраченное нами!
Утрата, стоящая многим жизни!
Где ты, мощная держава?
Мы слезы льем, ведь нет тебя!
Мы сейчас эмигранты,
Никому не нужные таланты,
Мы ищем, потеряли свою страну!
А новая страна идет ко дну, ко дну!
Мы эмигранты в своей же стране!
Но то произошло не по нашей вине.
За сценой послышался барабанный звон, а артисты стояли, не двигаясь.
Андрей поморщился, буркнув:
– Какой-то театр декаденса.
– Чего, чего? – не понял Антон.
Но Андрей махнул рукой в его сторону, даже не пытаясь ему что-то объяснять.
– Брезгуешь, да? – проворчал Антон. – Не можешь ответить такому необразованному другу?
– Отвечаю, – постарался как можно спокойнее ответить Андрей, – были поэты-декаденты, а стихи со сцены мне показались очень похожими на стихи тех поэтов.
Пожилая пара захлопала артистам. Дама, оставив своего пожилого мужа за столиком, подбежала к артистам, что-то горячо сказала им и стала жать им руки. Артисты поклонились публике.
– Браво! – заорал с места угрюмый Илья. – Но пассаран!
Артисты снова поклонились публике и удалились за сцену.
Свет на сцене погас, на сцену влетела вся в белом девушка, очевидно, профессиональная балерина – уж очень хорошо выходили у нее прыжки, пируэты под музыку из балета "Лебединое озеро".
Услышав музыку, Андрей усмехнулся, прошептав:
– Гм, неогэкачеписты, что ли…
А балерина подняла правую ногу высоко вверх и застыла, стоя на одной левой. Казалось, вроде правая нога ей на минуту и не нужна, ан нет, через минуту она снова стоит на обоих ногах, вся устремленная вверх, к самому небу, поднимает белы ручки, словно ожидая услышать откуда-то сверху похвалу своему танцу; через следующие полминуты она поникла, стала танцевать помедленнее, будто обиделась, что никто не похвалил и не похлопал ей. Потом балерина стала вертеться, подпрыгивать, будто детская игрушка волчок, который вертится и вертится, не зная ни минуты покоя. Андрей еле сдерживал смех – он недолюбливал балет и считал, что намного лучше смотреть оперу или драматические спектакли.
На сцену вышла вся в кожаном хмурая дама лет под пятьдесят с маузером в правой руке.
Дама сначала внимательно смотрела на молчащую балерину, продолжающую вращаться и подпрыгивать, дергая то одной, то другой ногой, словно они ей на минуту стали не нужны, потом перевела тяжелый и скорбный взгляд в зал, после чего раздался почти душераздирающий ее вопль:
– Товарищи!! У нас боль по утраченному, фантомная боль и скорбь!! Мы все скорбим по прошлому времени, в котором мы были молодыми, полными надежд!
Мрачной истеричной даме, как видно, были безразличны мнения посетителей ресторана, которые вздрогнули, услышав ее крик; она смотрела далеко вдаль и словно не видела никого в ресторане. Послышался выстрел из маузера – это мрачная дама выстрелила в воздух, но выстрел показался всем очень правдоподобным, словно у нее в руках находился настоящий маузер.
Весьма примечательно, что балерина продолжала бесстрашно танцевать даже под выстрел маузера – вот такая оказалась она смелая и прыткая!
– Вот птица гармония, – показала мрачная дама на кружащуюся балерину, продолжающую поднимать то одну, то другую ногу кверху или в стороны, изображая безмолвную тоску и невиданную печаль, – облетающая свою родину, которая лишь в своем прошлом находит счастье!
Балерина внезапно остановилась, прекратив танцевать, видно, как следовало из слов мрачной дамы, обрела истинное счастье всей своей жизни именно в прошлом, и поклонилась публике.
Андрей и Вася смотрели этот абсурдный театр декаденса с ухмылкой, чего не скажешь об Антоне, который не обращал внимания на друзей и вдохновлено ловил каждое слово со сцены, держа ладоши наготове, чтобы в любой миг похлопать актерам.
Балерина удалилась, но мрачная дама продолжала стоять на сцене со скорбным лицом, словно ей не досталась в старом совковом магазине дешевая водочка по 3 рэ и докторская колбаса по 2 рэ. Однако она не стала говорить о водочке и колбасе; она подняла дрожащие руки вверх и стала декламировать под тихие звуки музыки за сценой стихи неизвестного автора:
– Вернись ты, старое мгновенье!
Вернись, былое наслажденье!
Ох, молодость, мой красный галстук,
Ох, надежда жизни – рабочий фартук!
Ты, прошлое, вернись на миг!
В нем, прошлом, многое постиг.
И был велик народ. И велика страна.
Кому ж она сейчас нужна?!
Былое, боль моя!
Без этого не прожить и дня.
Ох, время! Хоть на миг остановись!
Капиталист, поберегись!
Народный гнев всё нарастает,
Телевранье уж не спасает!
Выдержав долгую томительную паузу, мрачная дама снова выстрелила в воздух. А за сценой вновь зазвучал очень громко "Интернационал".
Пожилая пара и угрюмый бритоголовый Илья захлопали.
Антон сидел, не шелохнувшись, впившись глазами в мрачную даму. А Вася с Андреем вздыхали, думая, что могли бы скоротать воскресное время и поинтереснее.
Андрей наклонился к Васе и прошептал ему, чтобы не услышал его слов Антон:
– Homo postsoveticus безутешно скорбит по совкому прошлому…
Вася кивнул, а Андрей продолжил шепотом:
– Ты обратил внимание на мрачность этой дамочки? Характерная черта того времени – неулыбчивость, угрюмость.
Однако Вася с ним не согласился, возразив:
– Нет, ты неправ.
– Это почему?
– А потому, что еще в старину люди были угрюмыми, не улыбались. Ведь считалось, что если ты улыбаешься, значит, ты бездельник, лодырь, лежащий на печи без дела. А работяга зря не смеется, он работает без устали.
– Но это ведь не означает, что люди вообще не улыбаются! Я говорю конкретно о прошлом совковом времени.
На сцену вразвалку вышел толстый человек в черном фраке, белой сорочке, черном цилиндре. В руках он держал трость, недовольно глядя со сцены на посетителей. Увидев его, мрачная дама зашипела, показывая на человека во фраке, как на животное в зоопарке в клетке:
– Глядите, товарищи дорогие, вот это буржуин, который только грабит наших граждан!
– Да, я буржуин, – признался человек во фраке, хохотнув, – и что из этого плохого?
– А что ты делаешь хорошего для людей? На что живешь? – допытывалась мрачная дама, словно допрашивала его в следственном изоляторе.
Буржуин нагло усмехнулся, погрозив тростью мрачной даме:
– Трости захотела?.. Это я могу!.. У меня целая фабрика.
Буржуин стал танцевать, поигрывая тростью и задорно смотря на посетителей ресторана. Мрачная дама испепелила своим ненавидящим взглядом буржуина и продолжала его допрашивать, повысив голос:
– Неужели? И что она производит?
– А производит она туалетную бумагу, – с небывалой гордостью сообщил буржуин и достал из кармана рулон круглой розовой туалетной бумаги.
– Как интересно! – воскликнула мрачная дама, вращая маузером. – Для народа стараешься, значит?
– А зачем для быдла стараться? – хохотнул буржуин, продолжая танцевать. – Для себя, дорогого и любимого, стараюсь, только для себя.
Мрачная дама выхватила из рук буржуина рулон туалетной бумаги и громко прочитала:
"Мягкая гламурная туалетная бумага для вашего удовольствия. Такая мягкая гламурная бумажка будет служить вашим самым неотложным потребностям".
– Позор! – заорал с места Илья.
– Да, позор! – повторила мрачная дама. – Народ для него всего лишь быдло! Таких буржуинов надо расстреливать на месте!
Антон выкрикнул с места, захлопав:
– Верно! Стрелять таких надо!
Ему вторил с места угрюмый Илья:
– Смерть буржуям! Но пассаран!
Мрачная дама направила маузер в сторону буржуина, прицеливаясь.
Буржуин испуганно попятился назад, крича:
– Как… как это?
– А вот так, наш суд суров, но справедлив! – воскликнула мрачная дама, после чего выстрелила в буржуина.
Раздался за сценой громкий звук выстрела, буржуин покачнулся и упал.
Вновь послышался "Интернационал", на сцену вышли моряк и двое в черных гимнастерках. Моряк вынес тело буржуина за сцену, а двое в черных гимнастерках сжали кулаки и сказали почти одновременно:
– Товарищи, наше дело правое! Победа будет за нами!
Пожилая пара захлопала.
– Чекисты всегда придут и наведут порядок, – продолжали двое в черных гимнастерках,
– Они всё видят, ведь везде один упадок!
Чекисты – ум, совесть, уши наши.
А буржуины сидеть будут у параши!
Андрей вспомнил старую шутку:
– ВЧК – всякому человеку конец.
Антон повернулся к Андрею, нахмурился:
– Замолчи, буржуин! И тебя надо раскулачить.
– Меня? – усмехнулся Андрей. – Нет, пока я не такой богатый, как кое-то в Москве.
– Гм, это ж кто такие? – Антон пристально глядел на усмехающегося Андрея. – Ну, отвечай!
– А вот такие, которых все у нас в стране знают… Некоторые даже в бега подались.
– А-а, налогов не платят и скрываются, – произнес Антон то, что слышал недавно в теленовостях, – или своровали и скрываются.
Андрей продолжал усмехаться, решив не вступать в лишние пререкания с другом.
Двое в черных гимнастерках вместе с мрачной дамой стали петь "Интернационал", показывая посетителям ресторана, что надо подпевать вместе с ними. Слова известной революционной песни подхватили все посетители ресторана, кроме Андрея и Васи; с каждым аккордом музыка звучала все громче и также громче пели артисты и посетители ресторана:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим...
Кто был ничем, тот станет всем.
Припев песни артисты пели, начав стрелять из маузеров в воздух:
Это естьнаш последний
И решительный бой:
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Антон обратил внимание, что его друзья не поют, и сказал:
– А ну пойте с нами.
– Нет, петь мы не будем, – ответил Андрей.
Антон махнул рукой и продолжал петь с вдохновением со всеми:
Никто не даст нам избавленья -
Ни бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,
Отвоевать свое добро,
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
Но паразиты – никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас все так же солнце станет
Сиять огнем своих лучей.
– Всем лежать! – послышалось со стороны входной двери ресторана.
Глава 3
Маски-шоу
В зал ресторана с шумом ввалились десять человек, одетых в зелено-пятнистую армейскую униформу, черные солдатские высокие ботинки, в черных масках и с автоматами в руках.
Руководил ими незнакомец в штатском, человек лет тридцати с небольшим, с коротко подстриженными черными волосами; лицо его было с резкими чертами, морщинами на лбу и возле глаз, хищными, круглыми глазами. Одет незнакомец был весьма официально: в синий костюм, белую сорочку, синий галстук. Его штатская одежда явно не вписывалась в армейскую форму его свиты с автоматами.
– Всем лежать! – приказал незнакомец в штатском. – Оружие класть на пол!
Андрей усмехнулся, прошептав Васе и Антону:
– Ну, как вы? Еще живы?
– В… вро… вроде, – еле выговорил, заикаясь, Вася.
– Чего смеешься? – вяло протянул Антон. – Такой концерт только что посмотрели, а теперь…
– А не кажется ли тебе, мой дорогой коммунистический, – с издевательской ухмылкой прошептал Андрей, – что современные маски-шоу – логичное продолжение ностальгического концерта? Только вот здесь и сейчас ностальгией вовсе не пахнет…
– Не понял… – также протянул Антон, морща лоб.
– Тебе не понять, мой дорогой коммунистический, – с издевкой ответил Андрей. – Это наше новое дежа вю.
– Чего, чего?
– Новое дежа вю, – повторил Андрей.
– Зуб даю…
– Не нужен мне твой зуб, Антон, – усмехнулся Андрей, – думай над моими словами.
– Сов…совок и по… полицейщина вместе, – пояснил Вася, поняв мысль Андрея.
Люди в масках грубо тыкали автоматами в посетителей, приказывая им лечь всем на пол. Через минуту посетители и артисты на сцене лежали на животах, подняв руки и расположив их за головами.
– Почему была стрельба в ресторане? – прокричал незнакомец в штатском, озираясь по сторонам.
Мрачная дама, лежа на полу, попыталась ответить:
– У нас был концерт, мы играли революционеров и чекистов.
– Концерт, значит, был? – спросил незнакомец и подошел к мрачной даме. – А ну встать!
Она охотно встала, отряхивая одежду от пыли.
– Имя, фамилия?
– Это что… это допрос? – удивилась мрачная дама.
– Имя и фамилия! Отвечай мне быстро! – приказал незнакомец в штатском, закуривая.
– А-а… А почему так грубо?
– Что-о?!
– Почему мне тыкаете?
– Черт, я всех здесь могу посадить за решетку за сопротивление властям! – заорал незнакомец в штатском. – Имя и фамилия!
– Коровкина Мария…
– Ты директор?
– Нет.
– Так, значит, тебя зовут Мария? – незнакомец специально пустил дым от сигареты в лицо Марии, усаживаясь на стул.
– А мне сесть можно или вам только здесь сидеть?
– Значит, Мария…
– Мария Алексеевна, – уточнила мрачная дама, но, кажется, незнакомец в штатском не услышал ее и продолжал:
– Значит, просто Мария, чего ты здесь играла? И зачем здесь была стрельба?
– У нас такой концерт… Революционеры… Моряк с маузером… Бутафорское оружие.
– Да неужели?
– Да, не настоящее.
– Это проверим, – сухо сказал незнакомец, вертя в руках маузер.
– А вас как звать? – спросила Мария.
Мария продолжала стоять, а рядом с ней стояли люди в масках с автоматами.