Меня в таких случаях колбасит: я же привыкла говорить все, что я вижу и думаю. Мне за это деньги платят. А те, кому я деньги плачу, тоже слушать вынуждены, хочешь – не хочешь, я начальник. Подругам я тоже говорю все, что думаю, таков у нас альянс. Мы с ними видели, кого выбирали в друзья. А Милана мне не платила, и я ей тоже не плачу. И в подруги свои она меня не выбирала. Поэтому молчать приходится. Скоро чесаться, наверно, буду от этого и покроюсь коростой. Лопну, в крайнем случае. В общем, стресс.
Жизнь удалась, одним словом. Домой я пришла в два часа ночи. До трех по этому поводу ругалась с Юрой. Ну, может, не ругалась, но пререкалась. Все равно неприятно – только встречаться начали и уже собачимся. Ужас. Он еще и домостроевец?
Современные женщины к шести вечера не торопятся домой ужин готовить. У нас тут пробки на каждом шагу и дел невпроворот. Мы все деловые. У меня студентка одна так и написала в резюме: "Работаю деловой колбасой". Я тут же взяла на вооружение.
До четырех ночи мы занималась сексом. Ну а как же? Интересно, насколько нас хватит в столь интенсивном режиме?
Встали в восемь и пошли на работу.
И вот так всю неделю. Страшно. Пью ноотропил, чтобы меньше хотеть спать. Меньше спать не хочется.
Во вторник Родион тоже не пришел. И в среду. Телефон попрежнему "вне зоны доступа". Мы начали его искать. До четверга обзвонили всех, кто мог на него вывести. Его бывших коллег, друзей, партнера, с которым он над журналом работает, знакомых друзей, знакомых бывших коллег и знакомых партнера, имеющих отношение к дизайну… Никто даже не знает, где он живет. Никто у него не был. Вообще никто из общих знакомых и никогда. Представляю, какой у него дом.
Сначала мы психовали, что работа встала, а потом уже просто за него волноваться начали. Мало ли что с этим ненормальным может произойти.
Нашли его личную карточку у бухгалтера, списали адрес и в пятницу поехали искать. Конкретно я поехала. Почему-то мне не хотелось никому поручать это дело. Ощущения были такие. Со мной поехал Леша, мой стажер. Конечно, он мне и партнер, но сегодня он поехал как стажер.
С утра все складывалось донельзя нервно. Мы с ним обнаружили, что Игра опять заблудилась и надо выводить ее из лесу, выяснили, что опять друг друга бесим и работаем не как команда, а как соперники. Опять. Уже в который раз наши амбиции нас съедают.
Нужно было серьезно поговорить с Лешей о нас, принять ряд решений об Игре, и я решила совместить два дела в целях экономии времени. Всю дорогу мы, понятное дело, злились, ругались и упирались.
По месту прописки оказалась типичная мамуля, которая, не пуская нас на порог, сказала, что не видела Родиона две недели и что он не больно-то внимательный сын – звонит, когда в голову взбредет.
– А что случилось? – встревожилась она. – Вы не из милиции?
– Да ничего, все нормально, – успокоили мы ее, удивившись вопросу, и соврали, что хотим ему хорошую работу предложить.
– А, ну тогда ищите его как-нибудь. До свидания.
Я еле успела ногу вставить в дверной проем, так резво она дверь начала закрывать. Прямо детектив начался какой-то.
– Эй! – заголосила она. – Ногу убери!
После этого мы потратили минут сорок, чтобы убедить ее в том, что она должна нам рассказать, где он живет вообще. Мы поочередно выдвигали разнообразные версии, которые, по нашему мнению, могли бы повлиять на ее решение. Мы были то веселыми, то печальными, то униженными, то наглыми, то сюсюкали, то наезжали. В общем, перепробовали все варианты. Осталось только спеть, станцевать и прочитать стихи.
– Фу, как вы мне надоели! – заявила в конце концов зловредная тетка, сказала адрес и захлопнула дверь.
Мы переглянулись и захохотали. От нашей злости друг на друга не осталось и следа. Вот что значит совместное достижение цели!
Нам повезло в любом случае, что мамаша тут оказалась, а то у меня сложилось ощущение, что в Москве никто никогда не живет по месту прописки.
Посмотрев атлас, мы поехали на злостную окраину в другой конец Москвы. Нашли там облезлый дом, зашли в облезлый подъезд. Вот, блин! Он же денег зарабатывает немерено! Чего он тут живет? Впрочем, мне кажется, ему без разницы, где и как жить, он все равно не замечает вокруг себя ничего.
Хорошо бы еще, чтобы адрес был верным.
На лестничной клетке оказалось темновато. В глазке горел свет. Дверь, тем не менее, никто не открыл, и мы пошли по соседям.
Дверь напротив стремительно открыла пожилая женщина. Даже звонок толком не успел отзвенеть. Что она делала у двери? В глазок глядела?
– Скажите, пожалуйста, не живет ли в квартире напротив молодой человек по имени Родион? – вежливо начал Леша.
– Не знаю уж, как его имя, – заворчала соседка сварливо. Ну, везет нам сегодня на вредных старух!
– Но молодой человек живет?
– Ну, живет какой-то, блесовый, – и она тут же предприняла попытку захлопнуть дверь, приговаривая при этом сакраментальное "ходют тут всякие".
Блесовый, между прочим, по-сербски – сумасшедший, безумный. Я тут же перешла на сербский язык и поинтересовалась, как ее дела. Мой парень, тот, что с портсигаром – сербом был. И остался. И шеф-повар у меня серб. В целом фразой "как дела", названиями продуктов и абсолютно всеми существующими матерными словами мой сербский почти и ограничивается, но это не беда, ибо он похож на русский. А зная его хотя бы на моем уровне, понимать речь можно, если, конечно, не о квантовой механике разговор вести.
Старушка мгновенно просияла и распахнула дверь. Из последовавшего сербского монолога, который я изо всех сил стремилась направить в нужное мне русло, я поняла следующее.
Старушка – сербка, тридцать лет назад вышла за русского, который, сукин сын, ежедневно треплет ей нервы. Дети – суки, картошку копать не хотят, все бы им деньги тратить. Нет бы, своими руками каждую картошечку огладить. Соседи не хотят порядок в коридоре соблюдать. Путин – зараза, но молодец, сербов поддерживает. Старший сын дом купил за городом и скоро их туда увезет. На родине не была уже два года, и как там ее школьная подруга Зорица поживает, непонятно. Мужика ейного зовут Михаил и все бы ему в шахматы с хирургом сверху играть. Нет бы ремонт в прихожей сделал. А что касается соседей всяких блесовых, то – да, живет тут один псих, а может, и наркоман. Волосатый. Домой через раз ходит, по ночам шляется. Одет как босяк. И волосы – во-о-от такие волосы. И росту – как вы показываете. И взгляд отсутствующий, чисто наркоман.
От чая мы сумели отказаться, но пришлось пообещать, что, когда придем в следующий раз, непременно зайдем в гости.
Слово "наркоман" меня прямо выбило из колеи.
– Пипец, – произнесла я одно слово, когда старушка наконец закрыла дверь.
– Чего? – удивился Леша, простоявший весь наш "диалог" с открытым ртом.
– Наркоман! Она высказала предположение, что он наркоман.
– Да ладно, мало ли чего она высказывает.
– Ты знаешь, а вдруг? Чего он такой странный? Тупит периодически. Пропадает. Все складывается в нехорошую картинку.
– Творческий человек.
– Это только усугубляет. Непременно гей или наркоман должен быть. На гея не похож – за палец меня хватал. А как наркоманы выглядят, я толком не знаю, как-то меня проносило до сих пор. Наверно, вот так странно и выглядят. Как он.
– Ты дура, что ли? Ты же писатель! Тоже творческая натура. Ты думаешь, ты нормальная?
– Думаю, да.
– Еще и неадекватна в оценке себя. Ты же ебанько! Разве не знаешь об этом? У тебя за спиной половина народу крутит пальцем у виска.
– Где? Кто?
– Ну, кто… Разные знакомые. В основном не со зла, с юмором. Хотя некоторые бесятся от твоих заскоков.
– Так. Все. Началось, – надоело мне про заскоки слушать. – Это не заскоки никакие, просто я рассеянная. Ну, ладно, пошли.
– Пошли, командир.
Я встревожилась. Леша меня не убедил. Все же я не такая, и одеваюсь нормально, и бизнес свой, хоть не самым лучшим образом, но веду.
А это чудо дизайнерское и правда не от мира сего. А ведь я его уже полюбила по-человечески.
О, боже! А вдруг он там умер уже от передоза? От такой мысли я стремительно ломанулась к его двери и начала звонить как сумасшедшая. Дверь не открылась. Я начала стучать кулаком – никакого эффекта. У меня уже истерика началась, слезы полились ручьем. Я стала представлять себе ужасные картины – мертвый синий Родион, валяющийся в собственной рвоте.
– Спокойно, спокойно, малыш, – Леха испугался и начал меня оттаскивать от двери.
– Да пусти ты! Дай телефон, вызовем кого-нибудь!
Я схватила трубку и начала набирать Юру. Ну конечно, а кого еще? Когда плохо, в голове только одна мысль – позвонить любимому человеку, покричать, пожаловаться, порыдать, – он непременно что-нибудь придумает, решит, организует и спасет меня от всех напастей земных.
– Юра, караул! – заорала я. – Тут ужас-ужас, я не знаю, что мне делать…
В этот момент Леха зажал мне рот и показал на дверь и на свое ухо. Я прижалась к ней и услышала шорох.
В этот момент Юра, видно с перепугу, заорал мне в ухо:
– Наташа, что происходит? Алле! Что случилось? С тобой все нормально?
– Да, да, – я зашептала в трубку. – Я перезвоню, все хорошо со мной, жива-здорова.
– А где псих твой волосатый? Не любит он Родиона.
– Пока не знаю. Перезвоню попозже, ладно?
– Давай, – буркнул недовольно Юрик.
Леша позвонил и закрыл ладошкой глазок. Потом позвонил еще несколько раз. После нечетких звуков и щелчков, дверь, наконец, открылась и на площадку высунулась опухшая морда Родиона.
Мы тут же запихали его в квартиру и просочились сами. Господи, слава богу, что Леша со мной поехал.
– А… – Родион вытаращил глаза и не смог сказать ничего больше.
– Ты чего? Ты как? – мы набросились на него и потащили в комнату на свет.
– Да отстаньте вы… – начал отбрыкиваться он.
В комнате он с трудом отлепил от себя наши пальцы и, обессиленный, упал на диван. Я огляделась. К удивлению моему, под диким бардаком угадывалась приличная квартира. С прекрасным ремонтом. С отличной мебелью. Ну, не красное дерево, но очень прилично. Все это было покрыто толстым слоем шмоток и объедков. Не удивлюсь, если в ванной окажется здоровенная джакузи с гидромассажем, наполненная окурками.
На столе – единственном месте, где царил хоть какой-то порядок, – стоял великолепнейший компьютер. Я подошла и пошевелила мышкой – спящий экран сразу загорелся и показал мне совершенно невообразимое чудовище черного цвета, местами смахивающее на кошку. Чудовище тащило за собой русские сани в диком хайтековском варианте. В санях оказались фигуры людей самой разнообразной расовой принадлежности. Их в основном выдавали орудия производства: каменный топор, электродрель, гаечный ключ. На небе светило коричневато-золотистое солнце. Снег золотыми искрами отражал его свет. Морда чудовища выражала доброжелательную снисходительность и легкое презрение. И даже некоторую иронию. Ирония совершенно явственно читалась в коричневых глазах, образующих некую художественно-логическую связь с солнцем. Вообще выглядело это так, словно кошка знала чего-то, чего не знаем и, возможно, никогда не узнаем мы.
С художественной точки зрения картинка была абсолютно гармоничной и невообразимо прекрасной. Хотелось смотреть на нее, не отрываясь. Тем не менее психически здоровый человек, как мне кажется, нарисовать ее не мог.
– Чья? – с надеждой в голосе спросила я зевающего дизайнера.
– Моя! – гордо ответил он, руша надежду на выздоровление. – Круто? Полистай, там еще штук двадцать.
Я полистала. Некоторые были еще круче. Кошки присутствовали везде.
– Ну, ладно. – Я села на стул. – Ты здоров?
– Да… – удивился он вопросу.
– А на работу почему не ходишь?
– Занят.
Родион подошел ко мне, взял мышку и начал открывать какие-то файлы и папки, приговаривая:
– Сейчас еще покажу, подожди, вот тут, ага…
Я просто взяла и задрала рукав на руке, которая вдруг оказалась на уровне моих глаз. Без предисловий. Он дернулся, но я в его руку уже вцепилась и вену разглядела. И ничего там не нашла.
– Ты чего? – Родион растерялся.
– Ну, мало ли чего.
Он задрал другой рукав, продемонстрировал другую руку и сел обратно на диван с перекошенным лицом.
Он окончательно проснулся, и глаза у него тоже оказались совершенно ясные и нормальные. Я на всякий случай огляделась еще – в поисках признаков наркоманского притона. Не знаю, что я ожидала увидеть, может, кокаиновые дорожки? Или кучи окровавленных шприцев? В общем, ничего такого не обнаружилось. Мусор – да. У меня, если домработница пару недель не придет, будет так же.
Родион проследил за всеми моими взглядами, посмотрел на офигевшего Лешу и покрутил пальцем у виска.
– А я тебе что говорил? – возрадовался тот.
– А какого хрена ты на работу не ходишь? – заорала я.
– У меня несчастье, – грустно произнес Родион. – Даже горе.
– Какое?
– Кошка умерла, – и он вдруг заплакал, клянусь! Понастоящему. Сотрясаясь от рыданий. Вздрагивая плечами. Кошмар. Не прерывая плача, Родион махнул в сторону окна, на картину висящую там. Поскольку напротив света оказалось ничего не видно, я встала и подошла поближе. Это оказалась не картина. Фотография кошки в рамке с черной траурной ленточкой. Тут мои нервы не выдержали, и я тоже разревелась.
Терпеть не могу плакать при подчиненных. Ну и денек! Ну, хорошо, может, он не наркоман, а просто шизофреник. Это не намного лучше, но все равно все усложняет.
– Ты понимаешь, – Родион вытер слезы, – я тринадцать лет с ней вместе. Я еще когда подростком был, все секреты ей рассказывал. Даже онанизмом при ней занимался. А потом и сексом. Она была маленьким котеночком сначала, ее пацаны положили в пакет пластиковый и били об стену. Я отобрал и спас. У нее почти все было сломано, только хвост один – в шести местах. Она рожать не могла потом, но была очень веселая. И добрая. У меня девушки менялись, места жительства, работы, а кошка всегда со мной была. И вот умерла.
Я разревелась еще сильнее. Мне вдруг стало жалко кошку и Родиона. И себя.
– От чего она умерла?
– Ни от чего. От старости.
– Как ее звали?
– Мухомор.
– Почему… Мухомор?
– Я сначала думал, что она мальчик, а потом, уже через пару месяцев, когда выяснилось, что девочка, поздно было менять имя. Привыкла.
– Аа. А что, она пятнистой была?
– Да нет, почему? – удивился Родион. – Черной. Действительно, чего это я?
– Тебе чем-то помочь?
– Да нет. Я похоронил ее. Поспал. Напился. Потом захотел ее порисовать. И как-то забыл про время совсем, извини. Увлекся. Я приду завтра, ладно?
– Ладно.
А, ладно. Сейчас половина учредителей будет орать, что таких сотрудников увольнять надо и все такое прочее. Сотрудники тоже обидятся – как же так, они себе такого не позволяют, ужас-ужас. Особенно всякие правильные корректоры обозлятся. Они всю жизнь по секундной стрелке на работу приходят, а тут такое. Правы они, вообще-то. Да и хрен с ними! И их правотой.
– Пойдем? – спросила я у Лехи.
Он героически старался не вмешиваться, ибо это не игрок, а мой сотрудник и мне разбираться с этим, но эмоции на его лице прослеживались отчетливо. Мне кажется, он меня понял.
– Пойдем, – вздохнул Леша.
Родион вдруг вскочил и умоляюще посмотрел на Леху. Я не особо поняла, что это значит, а Леха спросил:
– Где у тебя туалет? – и смылся в направлении взмаха дизайнерской руки. А Родион покраснел и начал топтаться передо мной. Только этого мне не хватало сегодня.
– Я хочу спасибо тебе сказать, – произнес он наконец, протягивая руку и пытаясь меня потрогать за локоть.
– Скажи.
– Спасибо.
– Пожалуйста. А за что?
– За то, что ты приехала.
– В Москву?
– Нет, ко мне.
– А. Так ведь работать некому, – я это сказала, чтобы сразу отбить у него охоту за мной ухаживать.
– А так бы не приехала?
– Нет. – Мне аж плохо самой стало от своего сучизма. Ну зачем я так?
– Врешь, – печально сказал Родион, неловко обогнул меня и пошел в прихожую.
Я, понятное дело, пошла за ним. Там мы повстречали Лешу.
– Пока, Родион, – тепло попрощался с ним Леха. Родион ему кивнул, а мне сухо сказал:
– До завтра.
И дверь закрыл за нами. Мы с Лешей переглянулись, обнялись и немножко так постояли, переваривая впечатления.
– Ну, пипец… – произнес он, и мы пошли в машину.
В сумке, которая все это время провела в прихожей Родиона, я нашла свой телефон с восемнадцатью пропущенными вызовами. Все от Юры. Да, я же в неадеквате звонила. Парень, наверное, уже в истерике. Я набрала его номер.
– Наташа!!! – заорал он. – Какого черта ты не перезваниваешь? Я тут переживаю!
– Не могла.
Переживает он. А я тут веселюсь.
– Ты охренела?! Ты себя слышала вообще, когда звонила?
Блин, ну все я понимаю, но у меня, кажется, просто эмоциональное истощение произошло. Недосып, дурацкие капитанские звонки, ругань с Лехой, пляски перед маменькой, сербская тетя, психованный дизайнер с Мухомором, – слишком много для одного дня. В общем, принятие закончилось, и я не смогла быть доброй, мудрой и принимающей женщиной. Смогла быть только нервной истеричкой.
– Я не охренела. Ты со мной так не разговаривай, психопат!
– А как с тобой разговаривать, бестолочь?!
Разговор продолжался долго, дошел до взаимных оскорблений, после этого мы бросили трубки, и я снова разревелась. Леша остановил машину, обнял меня и долго, терпеливо слушал о том, что эта сволочь не имеет права со мной разговаривать таким тоном и обзывать такими словами, что я уважаемый в обществе человек и вообще женщина.
Бедный Леша. Поехал со мной, чтобы поговорить про Игру.
Голова заболела так, что чуть не треснула. Ужас. Причем она у меня за всю жизнь до этого болела-то раз восемь.
– Как у тебя дела с Миланой? – спросила я, вспомнив, что сегодня даже не поинтересовалась его жизнью, сука эгоистичная.
Он только рукой махнул. Я даже уточнять не стала – по какому поводу. Хватит с меня на сегодня.
Вечером ругань с Юрой продолжилась.
– Ты как со мной разговариваешь? Ты совсем, что ли?
– А ты как себя ведешь? Ты хоть понимаешь, что я волновался? Ты голос свой слышала, когда звонила?
Юра обрушивает на меня энергичный и эмоциональный монолог, из которого в общем-то следует, что с ним все отлично, а я – дура.
Я, конечно, понимаю, что он волновался за меня и должна, наверное, радоваться этому, но что-то не выходит. Пытаюсь отстоять свои права, но вставить хоть словечко некуда. В результате я психую и ору, а непосредственно после этого опять плачу.
Нервы ни к черту, устала, а ведь после отпуска чуть больше месяца прошло.
– Ну ладно тебе, не реви, – Юра расстроился, но сдаваться не собирается. Он вообще не покупается, похоже, на слезы. Это я заметила. И ни на какие манипуляции.
– Почему это мне не реветь?
– А почему тебе надо реветь?