- Ну, ребята, если говорить честно, откровенно, то Париж, конечно, красивый городишко. И куда ни плюнь - обязательно попадешь в какой-нибудь памятник архитектуры, не промахнешься! Одних этих памятников перечислять - язык устанет. Первым делом - это Эйфелева башня, ее сразу видно. Ну, дальше там Лувр, Дворец Шайо, Тур Монпарнас - это новый небоскреб, его тоже отовсюду видно. Ну и там - разные соборы Парижской Богоматери, отель Инвалидов, Пантеон... Между прочим, в соборе Парижской Богоматери очень рекомендую обратить внимание на химер - это такие хреновины, что с крыши свисают, а рожи у них - как бы это точнее обрисовать, - ну вот, если вы двенадцать дней подряд с утра до вечера будете глушить водяру, а потом на себя в зеркало посмотрите, вот, точная химера! А отель Инвалидов - это вроде нашего Мавзолея, но малость повыше и получше, там они своего товарища Наполеона держат, не живого, конечно, и не мумию, а прах, даже часть праха, какую именно часть - не помню. Но вообще в отеле Инвалидов - военный музей, а в боковых пристройках - общежитие самих инвалидов, по-нашему это - "отставных военнослужащих". Нет, ребята, я в архитектуре не спец, но кое в чем разбираюсь. Например, когда я впервые попал в Сан-Шапель - это церковь такая на территории Дворца Правосудия, и туда, заметьте, без пропусков пропускают, - так вот, в этой самой Сан-Шапели такие витражи цветные, что меня даже слеза прошибла! Однако с этими памятниками архитектуры надо держать ухо востро. Решил я как-то пойти в Оперу. Здание нарядное, ничего не скажешь, - крыша зеленая, скульптуры, балюстрады... Но билет там стоит - ахнете! Да за эту цену можно фирменные "Левис" купить, и их около любой московской комиссионки за двести рэ у тебя с руками оторвут. Нет, подумал я, пускай лучше французы повесятся на своей опере. Я лучше в Москве в Большой театр пойду, все равно наш балет - лучший в мире...
И все-таки Париж хорош. Будь я вольным туристом да имей в кармане пачку валюты - гулял бы да гулял по Елисейским полям и по Большим бульварам. Да ведь, ребята, мы тут на службе находимся, особо не погуляешь. И потом, не положено нам поодиночке шляться. Официально такого запрета нет, но уйдешь раз, уйдешь два, а на третий тебя к парторгу вызовут и вежливо скажут: "Что же это вы, Эдуард Иванович, от коллектива отрываетесь?" Гулять с коллективом, оно, конечно, сподручнее, да как собьешь этот коллектив? Кто у телевизора сидит, кто в зале Посольства кино смотрит, а если соберется тройка мужиков, то, ей-богу, глупо тащиться куда-то, поллитра сама в руки просится, и как приятно раздавить ее в теплой компании... В воскресенье и в субботу - гуляй где хочешь, но ведь потащат тебя на организованную экскурсию или в культпоход - в большой универмаг "Галери Лафайетт", "Самаритен" или "Тати". В "Тати", кстати, самые низкие цены, там за десять франков пять пар женских колготок можно купить. Но народу - как в нашем родном ГУМе, не протолкнешься! Негры, арабы, азиаты - бегут они из всех развивающихся стран, из своего "третьего мира", - и прямиком в "Тати"! Однако после "Тати" можно как бы ненароком, вроде бы случайно прошвырнуться на Пигаль. А там - на каждом углу, у каждого подъезда, в каждой подворотне - словом, на каждом шагу такие архитектурные сооружения стоят! Закачаешься! Юбка выше пупа, ноги загорелые, подмигивают, зазывают, глазки строят... И еще там секс-шопов видимо-невидимо! - и все это в огне реклам, а аппетитные бабы на фотографиях в таких позах!.. И зазывалы буквально силой внутрь тащат. Но мы народ ученый, знаем, как отбиваться. Скажешь ему - "я совьетик", и он от тебя отпрыгивает, как ошпаренный... В общем, ребята, как сказал Владимир Маяковский: "Я хотел бы жить и умереть в Париже...", если бы Москва нам побольше валюты давала.
- Эдуард Иванович, - не выдержал я, - простите, вы, кажется, отвлеклись от темы. Ведь разговор шел о парижской архитектуре.
- Да что архитектура! Вот, например, витрины магазинов - они тоже, можно сказать, к архитектуре относятся. Витрины! - слов нет, завлекательные, но посмотришь на цены - жить не хочется!.. Ну да ладно, вернемся к архитектуре. Вы знаете, чем меня Париж разочаровал? Копают его, гады, как в Москве, - то одна улица перекрыта, то на другой строительный забор. Нет, это великая иллюзия, будто только Москву перекапывают. И Париж тоже! Правда, канавы быстро зарывают - это уже не в пример нам. И потом - опять же прав Владимир Маяковский, который писал: "Архитектура - она разная, какая пролетарская, какая - буржуазная". В рабочих кварталах - улицы узкие, белье с окон свисает. Правда, настоящие рабочие в "ашелемах" живут, это такие специальные дома-новостройки. А в бедных кварталах - опять же Азия, негры, арабы. Нам туда ходить не рекомендуется. Подальше, говорят, от этих французских коммунистов - все они чистые евреи... пардон, оговорился, не евреи, а еврокоммунисты, да еще с каким-то там непроверенным лицом.
- Эдуард Иванович, снова вы от темы отвлеклись...
- Нет, ребята, я все время об архитектуре талдычу. Архитектура в Париже первое дело. Без понимания архитектуры в Париже пропадешь. Допустим, занесет вас в квартал - солидные, респектабельные дома, с гарсоньерками и узорными решетками, лепные украшения, круглые балкончики... - мой вам совет, ребята: ноги в руки и бегом! Не дай Бог вам в лавку или продмаг заглянуть - там не цены, а грабиловка. А вот там, где дома попроще, без всякого выпендрежа, - там все: яблоки, помидоры, масло, - все значительно дешевле. Да если повезет - и дубленку почти задарма достанешь.
Но если уж говорить совсем начистоту, то больше всего мне нравится новое здание нашего советского Посольства. Хороша архитектура - строгая, выдержанная, прямо как в Кремлевском Дворце съездов. А главное - наше Посольство занимает важное стратегическое место. Ведь с одной стороны - бульвар Переферик, ихняя окружная автомобильная дорога, а с другой стороны Маршальские бульвары, тоже основная транспортная артерия Парижа. Ежели заварушка какая случится и начнем поливать из окон, то весь город вмиг закупорим!..
* * *
Нас поселили в доме, который я назвал "общежитие советского торгпредства". В нем жили только сотрудники советских торговых фирм и представительств, и хотя у каждой семьи была своя отдельная однокомнатная или двухкомнатная квартира, порядок сохранялся, как в обыкновенном советском общежитии студентов или строителей. На ночь входная дверь запиралась, внизу круглосуточно сидела дежурная, которая отвечала на телефонные звонки, соединяла по коммутатору с городом, а также фиксировала в журнале время прихода и ухода всех жильцов. Посторонних, то есть французов, я ни разу в общежитии не видел.
Мы с Женей как будто снова оказались в привычной уже для нас комнате подмосковного "спортлагеря" - те же две кровати, две тумбочки, шкаф, небольшой письменный стол, но плюс к этому мы имели душ, туалет и кухню с электрической плитой, достоинства которой мы оценили впоследствии, когда стало плохо с деньгами. В этой плите, в духовке, мы зажаривали курицу (самую доступную по нашим средствам еду), вернее, курица жарилась сама, надо было лишь нажать соответствующие кнопки, а получалось весьма вкусно.
Однако на ипподром мы попали не скоро. Эдуард Иванович объяснил, что нам надо иметь "крышу", то есть какое-то приличное занятие. Мы числились как консультанты от Министерства сельского хозяйства, и нас возили на какие-то выставки тракторов, комбайнов, крупного рогатого скота, приглашали на вечерние коктейли, где мы вели глупые разговоры о погоде с представителями французских фирм.
Рабочий день начинался с того, что мы приходили в Посольство или торгпредство и направлялись прямехонько в буфет пить пиво. Потом туда заглядывал Эдуард Иванович и сопровождал нас в очередной кабинет, хозяин которого задавал нам дурацкие вопросы о чем угодно, только не о деле! У меня создалось впечатление, что к нам продолжают присматриваться или еще не прибыли окончательные инструкции. Во всяком случае, никто (кроме, естественно, Эдуарда Ивановича) решительно не хотел знать, зачем мы сюда приехали.
Однажды в кабинете Первого секретаря Посольства Женя не выдержал и перевел разговор на ипподромную тему. Лицо Первого скривилось, как от зубной боли, а Эдуард Иванович сделал страшные глаза. Женя заткнулся.
Вечерами, как и большинство советских товарищей, мы смотрели французские и американские фильмы в кинозале Посольства, бесплатно. И все меньше гуляли по парижским улицам. Витрины лавок, огни ресторанов и кафе светились заманчиво, однако мы очень быстро поняли, что товары нам не по карману, а от кафе мы держались подальше. В один из первых дней мы имели несчастье там поужинать, и счет, который нам дали, протрезвил нас надолго.
Конечно, мы пили, но поздно вечером, закрывая на ключ дверь нашей комнаты.
- Как же можно жить в Париже при таких ценах? - спросил я Эдуарда Ивановича.
- А кто вам сказал, что в Париже легко жить? - ответил он.
Я не мог определить - прикидывается ли Эдуард Иванович дурачком специально, или таким является в действительности.
* * *
Но вот кто явно не был дураком - так это Борис Борисович. Даже внешне полная противоположность Эдуарду Ивановичу. Эдуард Иванович - круглая добродушная русская рожа, колобок, облаченный во французский костюм. Борис Борисович - западный деловой человек с властными манерами директора банка. Он словно сразу и родился в рубашке от Пьера Кардена. Подтянутый, элегантный, чем-то напоминающий инструкторов из "спортивного лагеря".
- Ну что, - спросил Борис Борисович, как только мы появились на пороге его кабинета, - давите втихаря водяру?
- А что нам еще остается? - ответил я. - Как же можно жить в Париже при таких ценах?
- В Париже жить можно, - усмехнулся Борис Борисович, - и весьма припеваючи. Французы-гады, вы их так называете? - (мы с Женей переглянулись) так вот, французы получают ежегодно "поправку на вшивость", то бишь прибавку в зарплате, равную проценту инфляции. А мы не получаем этой прибавки вот уже много лет. Ни в Посольстве, ни в торгпредстве. В нашей стране плохо с валютой. Попробуй французам не плати - они сразу объявят забастовку. У них профсоюзы очень свирепые. А наш профсоюз ни мычит ни телится. Так, Эдуард Иванович?
- Зато у нас полная свобода, - ответил Эдуард Иванович. - Недоволен можешь возвращаться в Москву и подыскивать работу получше.
Я покосился на Эдуарда Ивановича. За добродушной маской колобка угадывалось сейчас нечто другое. Пожалуй, он дурак-дурак, а совсем не дурак.
- Но я еще не слыхал, - продолжал Борис Борисович, - чтоб кто-либо из посольских по собственной инициативе торопился из Парижа к родным березкам.
По тону беседы чувствовалось, что между ними продолжается какая-то игра, в которую я предпочел не втягиваться. И Женя (надо отдать ему справедливость) тоже уловил некий подвох или напряженку. Он помалкивал.
Наше молчание было оценено. Не знаю, по какой шкале, но какую-то оценку нам выставили.
- Эдик, - сменив тон, сказал Борис Борисович, - пускай ребята отоварятся в палатке. Отведи их в наш распределитель. А то у ребят финансы поют романсы.
- На кого ссылаться? - бесстрастно спросил Эдуард Иванович. - Ведь они не штатные. Им не положено.
- А сошлись на меня, - сказал Борис Борисович. - Чай, не обеднеем, если ребята приобретут виски и сигареты со скидкой. А потом возвращайтесь, я вас жду.
- Что это за "палатка"? - спросил Женя у Эдуарда Ивановича, когда мы оказались в коридоре.
- Палатка? - Эдуард Иванович многозначительно хмыкнул. - Палаткой Боря называет наше Посольство. А чтобы попасть в распределитель, надо подняться на второй этаж.
* * *
Однако вернулись мы к Борису Борисовичу только через два с половиной часа. Дело в том, что в этом закрытом распределителе толпилась уйма народу, в основном бабы - как мы поняли по разговорам, - сотрудницы Посольства и жены посольских работников. Впустить-то нас впустили - Эдуард Иванович долго шептал что-то на ухо суровому товарищу, караулившему двери, пока тот наконец не смилостивился. Но выходить обратно мы боялись. Эдуард Иванович смылся, а кто нас без него снова впустит? На полках за прилавком сверкали бутылки виски, водки, коньяка, блоки американского "Мальборо", "Уинстона", французские духи, но бабы покупали трусики, бюстгальтеры, ночные рубашки - покупали пачками. Мы пытались протыриться без очереди, объясняя - благо кругом были свои, русские, что нам этого добра не надо, нам лишь виски и сигареты, но бабы подняли такой крик! - прямо как в Москве, в каком-нибудь овощном отделе, - что мы подумали: сейчас нас вытолкают в шею. Пришлось честно выстоять. И дали всего по блоку сигарет и по бутылке виски на рыло. Но скидка была в два раза.
- Где вы так застряли? - раздраженно спросил нас Борис Борисович и, присмотревшись, добавил: - Случайно, не из бани?
Мы устало плюхнулись на стулья.
- Из бани, женской.
Борис Борисович все схватывал на лету:
- Что же там сегодня выбросили?
- Женское нижнее белье, - ответил Женя.
- Видимо, в Париже дефицит трусиков и бюстгальтеров, - добавил я.
Борис Борисович развеселился:
- Да, опозорились наши бабоньки перед московскими гостями. - (В другом, резком тоне.) - Мешочницы вонючие! Тишинский рынок по ним плачет. - (Прежним, веселым тоном.) - Это, ребятки, поступили сольдированные шмотки из фирменных магазинов. Кстати, французские дамы тоже выстраиваются в очередь, когда объявляют дешевую распродажу. - (В другом, резком тоне.) - Но те хоть сотни выгадывают, а наши - копейки. За франк удавятся. - (Прежним, веселым тоном.) С таким народом мы коммунизма не построим!
Мы с удивлением внимали этому театру одного актера. После заключительной глубокой паузы Борис Борисыч перешел на спокойный, деловой тон:
- Ладно, товарищи, как говорится, - ближе к телу. Вам ваше пребывание в Париже пока что кажется идиотизмом. Но и настоящие (слово было подчеркнуто) командировочные проводят время не лучшим образом. Пользы от их поездок - кот наплакал. Кроме, конечно, подарков родным и близким. Командировочная загранка в капстрану в большинстве случаев является наградой за примерное поведение. Мы это знаем, и французы это знают. Поэтому вы должны быть похожи на всех. Ваша деловая активность кой-кого бы насторожила. А я не хотел, чтобы на вас обратили внимание.
- Борис Борисович, - прервал его Женя, - я хорошо усвоил уроки спортивного лагеря. Может, я ошибаюсь, но клянусь, слежки за нами я ни разу не обнаружил.
...Гляди-ка! Женька отличился! А я, признаться, и позабыл про такие тонкости!
Борис Борисович выслушал, подумал и продолжил, не меняя голоса:
- Если верить продажной французской прессе (разумеется, я ей не верю), то, по подсчетам специалистов, в Париже на сегодняшний день находятся четыре с половиной тысячи разведчиков из СССР и стран социалистического лагеря. У них всех различное официальное прикрытие, но для французского ДСТ* род их деятельности загадки не представляет. Таким образом, число людей, которых французская разведка подозревает, превышает личный состав французской службы безопасности. Кроме того, в Париже резвится огромное количество ливийских, палестинских, израильских, латиноамериканских и прочих агентов. Прибавим к ним еще корсиканских и баскских террористов. Все они причиняют французскому ДСТ больше головной боли, чем так называемые шпионы из восточноевропейских стран. Я не завидую французским "товарищам", при такой нехватке кадров им главное успевать следить друг за другом, чтобы кого-нибудь из их коллег не завербовали. Для вас удостоиться персональной слежки - великая честь. Для этого надо, по крайней мере, громко по-французски объявить в кафе, что вы готовите покушение на жизнь президента республики. И то могут не поверить. Позвонят мне и спросят, не сумасшедшие ли господа и не лучше ли вас по-тихому вернуть в столицу нашей родины. Короче говоря, гуляйте, ребята, привольно по Парижу и не поправляйте шнурки у зеркальных витрин. Но... (пауза на полминуты!) каким-то чудом они многое узнают. Вроде бы разведка ни при чем, но желтенькая газетенка типа "Франс суар" или "Либерасьон" вдруг напишет о ваших подвигах, с фотографиями крупным планом. Страшного ничего не произойдет, но мне будет как-то неуютно. В воскресенье ваш первый рабочий день на Венсеннском ипподроме. Штудируйте прессу. Я вам выдам по тысяче франков для пробы. Вопрос чисто личный - вы можете не отвечать, - сами-то верите в ваши грядущие подвиги?
- А иначе зачем мы приехали? - пробурчал Женя.
Борис Борисович посмотрел на Женю, потом на меня. Никаких эмоций на его лице не читалось.
- Лично я вам не верю. То есть я абсолютно не верю в успех вашего абсолютно безнадежного дела. Французы не дураки, чтобы не поднять деньги, если они валяются. Однако я высказал только свое персональное мнение. Кашу с вами заварил другой отдел. Им и расхлебывать. Мое дело - обеспечить вам прикрытие. Всегда к вашим услугам.
глава четвертая
Значит, так: Венсеннский ипподром, конечно, больше нашего, вполне ничего, но какой-то неуютный.
Мы пришли за час до первого заезда и долго бегали по этажам, разбирались в лабиринтах ипподрома. Важно было изучить заранее, где какие кассы, а их было много, и все они разные. В одних играют только экспресс или пару, в других можно ставить на лошадь, взявшую одно из первых мест или выигравшую заезд. Еще одна касса, где принимают ставки на трех первых лошадей, называется трио, но трио играется не в каждом заезде.
Купили мы пачку специальных билетов и металлические щипцы. Нам объяснили, что щипцами отмечаешь номера выбранных тобой лошадей, а потом билетики протягиваешь в кассу. Иначе ставки в паре, экспрессе и трио не принимают. Каждая ставка стоит десять франков. Таким образом, в переводе на наш привычный язык, мы имели каждый по сто рублей - сто ставок. С такой огромной суммой я на ипподроме никогда не играл.
Заездов было всего восемь. Это - по 12 ставок на заезд. Казалось, вскоре все деньги французских банков перейдут в мой карман. Да хватит ли карманов? Не послать ли Эдуарда Ивановича за мешком? Впрочем, это успеется, Эдуард Иванович - вот он, хвостом ходит за нами, почтительно посапывает - понимает: профессионалы вышли "на дело"!
С поля дул холодный ветер. Французы на трибуны почти не высовывались, стояли в залах у касс, изучали газеты. Газеты эти мы проштудировали утром. Конечно, кое-какие интересные подробности в газетах имелись, и французы дураки будут играть, следуя напечатанным прогнозам. Однако, рассудили мы, наездники тоже прочли газеты и заранее знают, на кого будет ставить публика. А если публика разбила лошадь вдрызг, стоит ли наезднику ее трогать? Ехать на фаворите за полтора франка? Короче, мы решили придерживаться нашей испытанной московской системы - играть против фаворитов! Публика верит напечатанному слову, а мы своему глазу. Мы на разминке все увидим.
Странно было лишь то, что лошади на разминку не выезжали. Проплелись несколько упряжек без номеров (кто? из какого заезда? - поди угадай!), и на дорожке медленно двигались машины, ровняя боронами гаревое покрытие.
Женя был, как всегда перед игрой, холоден и сосредоточен, но что-то таинственное мелькало, весело плясало в его глазах. Я же чувствовал радостное волнение, чуть ли не дрожь, которую с трудом сдерживал.
- Старик, - сказал я, - Хемингуэй был прав, когда назвал Париж праздником, который всегда с тобой!