Комплимент Антона возымел и другое действие – Людмила вдруг ощутила себя и такой симпатичной и такой одинокой.
А хорошо все-таки иметь мужика, который может "потянуть" ресторан, отдых на Лазурном берегу или колье с бриллиантами. Хотя, колье не надо, шея уже не та… Другим не видно, но я все замечаю… Уж лучше браслет… Или диадема… Диадема слишком претенциозно… А можно черную блузочку с кружевным воротничом-стоечкой под подбородок и сверху кулон на цепочке… Или нитку жемчуга… Вот Антон потянет или не потянет нитку жемчуга? Похоже, поднатужится и потянет.
У выхода Антон и Виталий обнялись.
– Нежные приветы Ксюше и Елизавете! – пожелал Антону Виталий .
И пояснил Людмиле:
– Ксюша – маленькая, но прелестная дама в мохнатой шубке, которую она не снимает ни зимой, ни летом, нашла Антона в трудный момент его жизни на улице, у павильона пиво-воды, и стала ему верной подружкой, а Елизавета – маленькая леди, совсем крошка, но возвела, как королева, сэра Антона Григорьевича в ранг дедушки.
– Приветы-Елизаветы! – кустистые брови Антона полезли вверх. – Приветы пишут настоящие поэты. Водкой их не пои, дай порифмовать…
Настоящие друзья… Всю жизнь рядом, вместе…А не хватило бы у них денег за сегодняшний обед, я бы своих добавила…
Мне бы такого, как они, в мужья…
И была бы такому верной женой, не просила бы купить кулон, только блузочку с кружевным воротничком-стоечкой. Кулончик у меня уже есть. Да и с блузкой не проблема при моем бизнесе.
Только где же такого взять все-таки?.. Нет их, разобрали всех…Опоздала я, ох, опоздала… Раньше надо думать было! А где же я была раньше? Или мне не попадались интересные люди?
Или я неинтересная? А может слепая была, только себя видела?
И нахлынули. потекли рекой воспоминания…
Эпизод второй. КОРНИ
Верь в героев, бери с них пример.
"Рецепты выживания и процветания"
Находясь в благодушном состоянии вкусной сытости и легкого опьянения после встречи с Антоном и Виталием и распрощавшись с ними, Людмила шла по улице вечернего города.
Все-таки как изменилась Москва, особенно в последние годы! Не сравнить со столицей страны развитого социализма или времен перестройки, не говоря уж о послевоенной Москве. Тогда гранитные набережные кончались около Киевского вокзала, дальше Москва-река лукою изогнулась после Окружного моста, с одной стороны которого Дорогомиловский химический завод, переименованный местными жителями в Дорхимвонючку, а с другой стороны – тусклые купола Новодевичьего монастыря и Лужниковские деревянные склады. Тут же впадала в Москва-реку тихая грязная Сетунь и источал одеколонные ароматы парфюмерный завод, как бы компенсирующий запахи Дорхимзавода. Дальше шоссе взбиралось на пологие Воробьевы горы, заросшие сиренью и мелким подлеском и раскопанные под огороды с картошкой.
Отсюда разноцветными букетами в вечернем небе хорошо смотрелась панорама главного салюта страны – салюта Победы. Люди радовались, плакали, верили, что наступит яркая, зажиточная жизнь, что придет покой и радость в каждый дом.
Главного салюта Людмила не могла помнить, она родилась позже, но тоже в своего рода пригороде, там, где платформа Сетунь и завод-институт ВИЛС – Всесоюзный, а ныне Всероссийский институт легких сплавов. Все-таки есть какая-то географическая закономерность в судьбе человека – те места, с которыми прочными невидимыми нитями связывают его и родители, и учеба, и работа, и любовь. Для начала, конечно, родители.
Людмила достала мобильник и набрала номер мамы. Людмила звонила маме каждый день, иногда по два-три раза.
– Ты где дочка? – услышала она ее строгий и такой родной голос. – Приезжай, я сырники наготовила. Со сметанкой, с вареньем, а?
– Сыта я, только что из ресторана, – улыбнулась Людмила. – Да и поздно уже.
– Что ж, как хочешь, – в голосе мамы прозвучали холодные нотки разочарования. – А тебе что, завтра опять на работу? Учти, всех денег все равно не заработаешь. Приезжай, отоспишься.
Людмиле вдруг действительно захотелось беззаботно уснуть, а с утра понежиться в постели, полениться, потом сесть за уже накрытый стол, приготовленный мамиными руками. Мама Людмилы всегда готовит вкусно. Это у них семейное.
– Ну, хорошо, хорошо, мамуля, – чуть капризно сдалась Людмила.
Платформа Сетунь отделяла ВИЛС с его цехами, лабораториями и бассейнами для охлаждения воды от жилой части и была по сути своей городом. Так и звалась эта местность прежде – город Кунцево. На самом деле все-таки не город – городок. Еще было тогда в употребление название таким районам – соцгородок. С присущими соцгородку каменными однотипными домами, скверами, продуктовыми магазинами и прочими бытовыми учреждениями, чтобы обеспечить жизнь населения, которое поголовно работало на ВИЛСе и также почти поголовно ходило на первомайские и ноябрьские демонстрации. Здесь же Дворец культуры, куда Людмила бегала на концерты и в кружок кройки и шитья, и Дворец спорта "Крылья Советов", куда Людмила бегала бегать на коньках.
А жизнь-то у меня была с дворцами связана, усмехнулась Людмила, подъезжая к дому матери. За несколько десятилетий сетуньский пейзаж мало изменился, разве что разрослись деревья на бульварах, появились многочисленные разноцветные рекламные щиты, во Дворце культуры выступают современные поп-звезды, а во Дворце спорта само собой расположился рынок.
кстати, надо бы заглянуть в родные Пенаты, может, и здесь местечко стоит арендовать, вещевые рынки отсюда далеко, а потребность в нарядах у женщин и для девочек всегда есть
Людмила хорошо помнила свое первое настоящее платье. Розовое. Его купили маленькой синеглазой девочке и она пошла в нем в детский сад. О, это был праздник! Праздник в детском саду и праздник для Люсеньки, именины сердца.
И целый день она боялась присесть, чтобы не помять розовое чудо, но на прогулке оседлала любимые качели, расшалилась, разбегалась и шлепнулась, поскользнувшись, в лужу. Слез было больше, чем воды в луже, чем в реке, чем в океане! К тому же оказалось, что качели были недавно выкрашены и на розовом платье, как глаз светофора, зажглось зеленое пятно. Пришедшая за своей девочкой мать ахнула и на глазах у всех сильно отшлепала дочку. Обида, горькая обида так переполнила сердце Маши, что одевать выстиранное, но с бледно зелеными разводами платье она отказалась наотрез!
Наверное, именно после этого случая Людмила так тонко и остро почувствовала тягу женщине к обновке. Кстати, и сайт Людмилы в Интернете называется Ludobnovka.ru.
– Привет, мамуля, – чмокнула маму в щеку Людмила.
Мама, как всегда, критически рассмотрела дочку. Хмыкнула:
– Хороша. Но толстеешь, Люська. Это все из-за ресторанов.
И тут же прищурилась:
– Что-то я не видела у тебя эти сережки… Дай поносить?
Людмила страсть как не любит, когда ее называют Люськой, как кошку какую-то, но молча вынула сережки из ушей и вложила их в мамину ладонь.
И почувствовала, как дрогнула мамина рука в ответ. Мама даже глаза спрятала и голос строгий потеплел:
– Марш руки мыть!
Под сырники мама, как обычно, выставила бутылку кофейного ликера "Айриш крим", подаренную Людмилой после какой-то из своих зарубежных поездок. Сам ликер был давно выпит и под красивой этикеткой скрывался напиток собственного изготовления. Самогон или самопляс, как его иначе кличут, всегда был в обиходе семьи.
Людмила, конечно, рассказала маме про встречу, перемыв косточки Антону и Виталию, особенно Антону за кличку Люси, и вдруг спросила:
– Мам, они как стали вспоминать, я даже позавидовала им, а ведь ты мне никогда не рассказывала про своих и папиных родителей, про их судьбу, про наши корни.
– Корни, говоришь? – задумалась мама. – Смоленские наши корни, крестьянские… Как у всей России…
– А вы были богатые? Кулаки?
– У тебя одно на уме – богатство! Какие кулаки, самые обыкновенные крестьяне. Правда, корова была. Когда голод был после коллективизации, съели ее. Может, и спасла она тогда нам жизнь.
– Как же вы из деревни в Москву попали?
– Ты-то, слава Богу, не знаешь, как это в колхозе горбатиться, а вот мне еще досталось. Мы же хуже крепостных были при советской власти, паспортов даже не было. А как в Москву попали – длинная история. Как сказка… Жили-были Иван и Малаша, твои дед да бабка, истовые крестьяне, работали не за страх, а за совесть. А все равно еле-еле концы с концами сводили. Да нас еще пятеро по лавкам, я старшая. Вот и решили родители в соседний совхоз податься, там все-таки хоть что-то платили за каторжный труд. Не тут-то было. Председатель наш, конечно, был против, кто ж таких работников отпустит, вот и удумал он – обвинил Ивана, что вредитель он, что клевер колхозный сгноил. И неизвестно чем дело бы кончилось, но тут война началась финская и Ивана в почти сорок лет воевать забрали. Пришлось председателю ему паспорт отдать. На войне Иван был ранен дважды, в бедро и в руку, рука не действовала. А перед уходом на войну он сына заделал, сам того не зная… Да еще дом наш сгорел… Вот и пришлось беременной Малаше самой строиться. Ей выделили лес и она ходила и пилила деревья после трудодня. Когда отец вернулся, увидел, старого дома нет, а новый без крыши, даже дверь не навешена, а просто приставлена. Кроме того, ушел без сынка, вернулся – готов приплод. Председатель к тому времени помер и стали Ивана, как военного героя, выдвигать на эту должность. Вот тут Малаша и бросилась в ноги к Ивану, умоляла его уйти в город. А ведь она была женщина с сильным характером. Помню, как она в семьдесят лет гонялась по огороду с вилами за мужем, чем-то он ей не угодил. Что-то от нее и мне досталось. Я в драку всегда первой полезу. Да и ты дочка нашенской породы, а?
– Яблочко от яблони… – не закончила Людмила.
– Во-во, у всех нас корни одного дерева. Иван тоже был крутой, когда ему шлея под хвост попадала. Он же на Малашу обиделся, сказал, что она гуляла с кем-то, раз гонит его из дома. И никуда я не поеду, заявил, пока дом не дострою. И сделал, как сказал. Крышу покрыл, стены прошпаклевал, дверь навесил. Для нас дом всегда был главным…
дом – главное для человека
– Как же без дома? – в тон матери задумчиво сказала Людмила и подумала, что может и это свойство – тяга к обустройству своего дома, своего гнезда идет у нее от ее крестьянских корней, от дедов.
– А Малаша понимала, – продолжила мать, – что ему надо уезжать, пока документы на руках. Так и попал он в Москву, в Кунцево, где ВИЛС, ему, как солдату, выделили в общежитии, в бараках койку и дали работу вахтером. Мне уже к тому времени пятнадцать было, отец вызвал меня и устроил нянькой. Для меня началась безумно красивая жизнь после деревни-то. Сортир в доме, водопровод, горячая и холодная вода. Пальто мне купили, воротник до сих пор помню.
Так вот откуда у меня тяга к верхней женской одежде, к моему бизнесу. Еще один корешок моего генеалогического дерева.
– Весной сорок первого вернулась я в Смоленскую область, где помогала в хозяйстве матери. Тут началась Отечественная война и попали мы в оккупацию, но не надолго. В сорок третьем освободили нас. Нищета, бедность, голод. Спасибо отцу – приехал и забрал нас в Кунцево, устроил меня работать на ВИЛС. Когда я в кадры пришла, там засомневались, худая уж очень, куда ее, и определили меня ученицей токаря. Я до работы всегда жадная была, ты же знаешь.
– Это у тебя по гороскопу заложено, – подтвердила Людмила. – Скорпиониха. Если я огурцы мариную баночку, то ты – бочку.
– И то верно, – рассмеялась мать. – К тому же страх был, что в деревню вернут. Скоро я вышла в передовики, и в сорок восьмом, мне уже двадцать было, комнату мне выделили. В тех же бараках и с отцом твоим познакомилась, год с ним встречались, расписались, а в пятидесятом ты появилась на свет. Так что повезло тебе, а то маялась бы всю жизнь в колхозе…
Людмила и сама ощутила верность материнских слов, вспомнив врезавшуюся в память неприглядную картину из времен застоя. Послали их в колхоз работать, как это делали со всеми сотрудниками научно-исследовательских институтов. Осень, ветер холодный и дождик мелкий, бесконечный моросит. На пригорке дом, не дом, сарай, не сарай – развалюха, птичник называется. От него полоса жидкой грязи вниз к пруду, на берегу которого сбились в кучу утки, штук пятьдесят или сто. Они образовали живой холм из своих тел. Холм этот, похожий на студень, трясло мелкой зябкой дрожью, потому что утки были голые. Не хватало им корма и чего-то, отчего перья растут. Вот кого бы обвинить во вредительстве и судить – строй наш колхозный, СИСТЕМУ.
– О чем задумалась, дочка? Люся, я тебе постелила на тахте. Твоей любимой.
Людмила почувствовала себя утомленно после длинного дня и с удовольствием нырнула в прохладу чистых простыней на этой верной, как старый слуга, тахте. На которой ей виделись детские и девичьи сны, на которой стала она женщиной, на которую положила своего сына, вернувшись из роддома…
…Девочка в розовом кружевном платье, белых чулочках, с бантом в соломенных золотых волосах бежит по пляжу, радуясь теплому солнышку, шуму веселой волны, синему небу. Людмила знает, что эта девочка – она сама, что зовут ее ласково Люсенька. И в то же время видит себя со стороны, видит как ей навстречу, потрясая бубном, идет черный африканский шаман. Лицо у него скрыто размалеванной оскаленной маской, из головы торчат разноцветные перья, на груди – ожерелье из акульих зубов, на бедрах, похожая на пачку балерины юбка из длинных зеленых листьев. Шаман извивается в танце, ритм которого подчинен грохоту бубна. И сердце у Люсеньки колотится также, как бубен, от ужаса неизвестности. Люсе страшно и где-то в глубине души, неожиданно любопытно. Страшно любопытно. Она падает на колени и, протягивая руки, просит, ждет пощады Она готова на все ради этой пощады. Шаман возвышается над ней. Он огромен, он все ближе и ближе. И бубен оглушителен. Колотится сердце, в танце крутятся бедра шамана. С шипением уходит в море волна прибоя, которая оставила на мокром золотом песке маленьких черных крабиков. Их целая армия и они, выставив по-боксерски свои клешни бегут по ногам, по телуЛюдмилы. От уколов их острых ножек Людмилу охватывает дрожь, постепенно переходящая в странную истому…
Людмила проснулась и сбегала в туалет. А когда нырнула в теплую постель, спать почему-то расхотелось. Людмила нередко видела сон про шамана и каждый раз удивлялась, что во сне она – девочка. Ну, откуда розовое платье, понятно, это уже на всю жизнь – самое яркое воспоминание детства. И обида на мать за то, что она так сильно ее отшлепала тоже на всю жизнь. Это сейчас Людмила стала понимать мать и простила ее, а раньше…
В альбоме у матери храниться фото – Люся в детском саду. Челочка, бант, стоит около аквариума и в руках блюдечко с кормом для рыбок. Только губы надутые, блины печь можно, смеялась мама, и глаза, полные слез. Опять на что-то обиделась. На что, Людмила не могла вспомнить.
Помнила, что обижалась каждый раз, когда ее наказывали. А наказывать было за что. Непоседа, энергия била через край, не ходила, бегала и вела себя, как мальчишка. Как озорной мальчишка. Отец, возвращаясь с работы, увидел, как Люся во дворе бегала по лужам, топоча их ногами, в восторге от разлетающихся брызг. И, конечно, мокрая с головы до ног. Отец привел ее домой, переодел в сухое и поставил в угол. Ему надо было еще куда-то уйти и он велел стоять Люсе в углу до тех пор, пока не вернется. Когда он ушел, Людмила подумала, что папа все равно не видит и легла на диван. Согрелась и уснула. А когда проснулась, увидела гневного отца. Вот тут уж ей досталось!
Отец Людмилы был такой же, как и она, Водолей, авантюрист по натуре, легкий на подъем. Мальчишкой двенадцати лет сбежал к своему отцу, уехавшему на заработки на ВИЛС. С заводом попал в эвакуацию, в уральский город Салда. У него была бронь от службы, но как-то он не удержался с голодухи и украл в цехе бутылку масла. Его поймали. Он испугался, что посадят, пришел в военкомат и отказался от брони. Стал танкистом, в сорок четвертом был ранен, его демобилизовали, в сорок восьмом встретился с матерью.
Что по-настоящему объединяло Люсю с отцом – так это страсть к чтению. Ох, как же Люся любила читать! Даже во время обеда открывала перед тарелкой супа книгу. Уроки делала легко и быстро и опять за книгу.
Людмила, зная, что мать возвращается с работы в шестом часу, садилась за пианино. Жили они скудно, денег всегда было в обрез. Но какие-то вещи Люсе покупали не жалея денег, в том числе коньки "фигурки", они до сих пор сохранились, велосипед и, главное, пианино немецкое "Беккер". Чтобы девочка музыке училась. Мама приходила с работы и видела, что Люся занимается музыкой. А Люся знала, что иначе ее заставят чистить картошку или пошлют в магазин.
Барабанить по клавишам тоже надоедало и Людмила придумала – поставит книжку на пюпитр и читает, а руками гаммы, не глядя, повторяет. Но как-то ее поймали и стали проверять, нет ли книжки среди нот.
А библиотека на ВИЛСе была прекрасная. Дюма, Гюго, Жюль Верн… Мать, кстати, чтения не одобряла и на то была своя причина. Как-то Люся в романе Золя прочла сцену, сильно потрясшую ее девичье воображение. Сцена, где взбунтовавшиеся женщины отрезали и водрузили член их обидчика на пику. Или у Бальзака, где паж читал вслух книжку принцессе, она вздремнула, а паж стал ее целовать между ног. Люся рассказала про эти литературные изыски двум школьным подружкам, они не нашли ничего лучшего, как поведать сей страшный секрет родителям, а они явились с претензиями к матери, что это у вас Люся читает? Мать спросила, где взяла? В библиотеке? В библиотеку больше не ходи.
Так к обиде на мать прибавилась обида на подружек. С тех пор Людмила перестала делиться с кем подряд своими переживаниями.