* * *
Кржижановский явился вовремя. За пару часов до сеанса к Богеме приехал юный кржижановец, забрал договор и скоренько вернул с подписью шефа. И даже печать какую-то свою шлепнули.
Сначала в мастерскую вошли парни, в костюмах и при галстуках. Потом за порог зашагнул Кржижановский. Бросил вялое "всем привет", неторопливо огляделся и, зафиксировав на стенах обилие живописных полотен, принялся их разглядывать. Закинув руки за спину, он медленно передвигался, а за ним мелкими шажками, храня молчаливую солидность, двигалась свита, среди которой Богема увидел и Бестужева.
Несмотря на летнюю жару, Кржижановский был в пиджаке. Ворот рубахи расстегнут, узел галстука неряшливо приспущен. Пословица "… идёт, как корове седло" идеально подходила к его очкам, которые были ему малы, словно он занял их у кого-то временно поносить, и которые смотрелись на его одутловатом лице инородным, несуразным предметом. Не хватало только, чтобы дужка была сломана и перемотана синей изолентой. Богеме подумалось: неужели некому подсказать, что необходимо подобрать оправу посолиднее и поприличнее? Молодые мужики из свиты вряд ли на это сподобятся – они робеют и заискивают перед шефом, но есть же у него какая-то женщина – жена или еще кто-нибудь.
– И что, всё это нарисовал ваш художник? – наконец нарушил затянувшееся напряженное молчание Кржижановский, обращаясь к Бестужеву. – Своим этим… уникальным методом?
– Нет, Эдуард Бенедиктович, это совсем другой художник, – откликнулся Бестужев. – Да вот, Виктор Алексеевич всё вам и расскажет, – и махнул рукой в сторону Богемы.
Маленькие, пронзительные глазки сквозь толстые стекла очков уставились на Богему.
– Да, другой, – подтвердил Богема, чувствуя себя кроликом перед распахнутой змеиной пастью. – Кстати, он свои картины продает. Выбирайте любую.
– Антураж, значит? – саркастически осклабился Кржижановский. – Создали соответствующую обстановочку?
Богема понял, что ничего хорошего не предвидится.
– Нет, так получилось. Не специально, – мило улыбнулся он и взглянул на часы. – Сейчас должен подойти Анатолий Петрович, надо успеть подготовиться. Прошу вас встать на этот коврик, а остальных подождать за дверью.
– А вы кто такой? – спросил Кржижановский.
– Я? Организатор процесса, если коротко, – ответил Богема.
– Послушай, организатор, массовик-затейник, охрана останется со мной. Понял? – набычился Кржижановский. – Вдруг вы тут захотите меня придушить. – И он выразительно посмотрел на Петю, который, будучи в этот день ответственным за порядок, тихо и скромно замер возле мольберта, скрестив на животе большие, волосатые руки.
Свита издала подобострастный смешок.
Богема пару секунд подумал и решил не заморачиваться насчет охраны Кржижановского. Хотелось как можно скорее закруглить общение с общественным деятелем.
– Хорошо, пусть охрана будет при вас. Остальных прошу удалиться. Николай Иванович, а вы бы не уходили, а то вдруг… – У Богемы вертелось на языке "а то вдруг кому-нибудь захочется нас тоже придушить", но он сдержался.
Бестужев и двое молодых людей остались. Богема позвонил Сидорову, который сидел в машине у подъезда.
– Анатолий Петрович, всё готово. Вы скоро к нам?
– Витя, растудыть тебя в коромысло, сколько можно тянуть? Это же издевательство над моим организмом! А если однажды он не выдержит? Смотри, дождешься.
– И мы вас ждем с нетерпением, Анатолий Петрович, – радушно заверил его Богема.
– "С нетерпением", – передразнил его Кржижановский. – Что у вас тут за балаган? Где шляется этот Петрович? Почему я должен его ждать?
– Встаньте на коврик, пожалуйста, – снова попросил Богема.
– Почему именно на коврик? А рядом нельзя? А здесь? А тут? – Кржижановский, придуриваясь, стал переступать вокруг коврика. – Разве нельзя? Шаг в сторону – расстрел?
Вошел Сидоров.
– Здравствуйте! – бодро провозгласил он и быстрым шагом прошел за мольберт.
– Ага, еще один массовик-затейник нарисовался, – прокомментировал Кржижановски и, обращаясь к Бестужеву и охранникам, добавил с ухмылкой: – У меня складывается впечатление, что меня принимают за идиота.
– Эдуард Бенедиктович, вы действительно хотите, чтобы сделали ваш портрет? – учтиво спросил Богема.
– Портрет? Да! Конечно! Делайте, делайте, а я посмотрю, что у вас получится.
– Тогда, чтобы хорошо получилось, вам нужно встать на коврик и всего лишь минуту постараться не шевелиться, – сказал Богема.
– Ладно, – неожиданно согласился Кржижановский и встал на коврик. – Вот я стою, уже не шевелюсь. Где там ваш художник?
– Он уже работает.
– Работает? – Кржижановский громко, по-театральному расхохотался, хлопнул ладонями по коленям и закричал: – Это ж надо же, что творится. Он работает! Нет, о чем мы говорим? Люди, опомнитесь! Что мы делаем? У меня в голове не укладывается! Вот вам наглядный пример, как надо дебилизировать общество! Они хотят меня сделать дебилом! Понимаете? Дебилом! Не выйдет! Ну-ка, что он там наваял? – он решительно двинулся в обход мольберта и ширмы, но на его пути встал Петя. – Убери руки! – рявкнул Кржижановский, хотя его никто и пальцем не тронул.
Охрана подскочила к шефу, но пребывала в некотором замешательстве.
– Петя, уйди, – попросил Богема, плечом отпихивая его в сторону.
– Зови всех сюда, – скомандовал Кржижановский охраннику.
Он бесцеремонно вошел в закуток, где Сидоров в это время застегивал штаны.
– Ну что, художник, ждешь миллион алых роз? Сейчас оформим, – произнес Кржижановский. – И чего ты тут наделал в буквальном смысле слова?
Богема встал между ними.
– Эдуард Бенедиктович, что вы в самом-то деле? – жалобным, примирительным голосом сказал он. – Так ведь не делается. Мы же вас не заставляли делать портрет. Мы никого не заставляем. Вы сами пришли. В чем же дело? Николай Иванович, повлияйте на Эдуарда Бенедиктовича, у нас всё по-честному, мы никого не заставляем.
– Да всё нормально. – Бестужев протиснулся к ним, нервно посмеиваясь. – Эдуард Бенедиктович хочет посмотреть свой портрет, только и всего. Всё нормально.
– Прочь с дороги, подлец! – крикнул Кржижановский Богеме, брызнув слюной.
Богема отступил, заслоняя собой Сидорова. Кржижановский обратил внимание на короб, шагнул к нему.
– Ну-ка, ну-ка, поглядим, чего он тут нахудожничал, – зловеще изрек он.
Из короба на него смотрела искаженным отражением отвратительная рожа – позорные очёчки на мясистом носу, оскаленный в крике рот, всклоченные волосы. Карикатура была выполнена в духе Кукрыниксов, изображавших с такими рожами проклятых злобных и пузатых буржуинов, которые пытаются обхватить длинными обезьянными руками беззащитный земной шар. Богема успел подумать: "Дядя Толя, конечно, гений, но как же это всё не во время!".
– Ах ты, гнида! – заорал Кржижановский.
Он ступил в короб и стал неистово и безжалостно топтать уникальное художественное произведение.
Богема неожиданно услышал за спиной странный, болезненный вопль. Он оглянулся и увидел Сидорова в тот момент, когда он, размахнувшись совковой лопатой, опускал ее на голову Кржижановского. Совковую лопату они держали в хозяйстве, потому что ею было удобно разравнивать сахар в "песочнице" и по завершению сеанса грузить его, уже использованный, обратно в мешок. Но лопата не долетела до головы общественного деятеля – охранник подставил руку, а потом ловко двинул Сидорова ногой, и дядя Толя улетел в угол.
– Что? – Кржижановский замер в высочайшей степени изумления. – Ты меня хотел ударить? Меня? Да я тебя на зоне сгною! Будешь жить у параши!
– Что же это такое? – запричитал Богема, всего ожидавший, но только не подобного развития событий. – Почему вы к нам пришли и безобразничаете? Вы же не у себя дома, в конце концов. Это же элементарное хулиганство, и Анатолий Петрович, естественно, вынужден оказывать сопротивление. Николай Иванович, помогите! Надо полицию вызывать!
– Полицию? – пуще прежнего вызверился Кржижановский. – Я тебе покажу полицию! Мошенники! Пидорасы! Я вас выведу на чистую воду!
Он кинулся на Богему, целясь кулаком ему в лицо. Однако люди из свиты удержали его от рукоприкладства, мягко, но настойчиво оттеснив в сторону.
– Ну их, Эдуард Бенедиктович! – уговаривали они шефа. – Не связывайтесь с ними, Эдуард Бенедиктович! Посудите сами: кто вы и кто они. К тому же, вас народ ждет, уже опаздываем. Пора ехать, Эдуард Бенедиктович.
Кржижановский сбил ногой мольберт, повалил ширму.
– Я им покажу! Они у меня увидят небо в клеточку!
На пороге он обернулся и погрозил пальцем:
– Вы хотели полицию? Считайте, что она уже к вам спешит. Вы ко мне еще на коленях приползете, подонки.
* * *
До дачи добрались вдвоем на машине Богемы. Сидоров за рулем ехать отказался, его авто осталось ночевать у мастерской, и не потому, что у Сидорова болели ребра, а из-за морального состояния. Боялся в кого-нибудь врезаться. Маруся, когда увидела их серые, трагические лица, бутылку водки в руке у мужа и не увидела своей машины, так сразу и подумала: авария!
– Ты почему безлошадный? – с тревогой спросила она. – Что случилось?
– Ничего не случилось. Неси быстро рюмку и занюхать чего-нибудь, – мрачно ответил Сидоров.
– Что с машиной?
– Нормально всё с машиной. Неси быстро, говорю.
– Дядя Толя чуть Кржижановского не убил. Лопатой, – сообщил Богема, нервно ухмыляясь.
– Ох ты, господи! – Маруся побежала в дом.
Они сели за столик под навесом. Закурили.
– И что теперь? Нас повяжут? Здесь тоже найдут? – спросил Сидоров.
– Везде найдут, хоть под землей, – сказал Богема. – Чего ты за лопату-то схватился?
– Сам не пойму. Ведь не пьяный был. Понимаешь, когда он начал топтать рисунок, у меня такое чувство появилось, как будто… это… – Сидоров чуть подумал. – Как будто моего родного ребенка убивают, что ли. Ну, что-то вроде этого. Вроде бы как защитить надо. Причем, не то, чтобы я психанул, нет. А именно защитить. Сейчас удивляюсь даже, как это я. В общем, наломал дров.
Прибежала Маруся – с рюмкой, с тарелкой, на которой зеленый лучок, нарезанные редиска, хлеб, сало. Сидоров торопливо налил в рюмку водку, выпил, крякнул.
– Витька, жаль, что ты не пьешь, – сказал он, зажёвывая луком.
– Да, уж я свою дозу выпил, – заторможенно откликнулся Богема.
– Ну, и чего он учудил-то? – спросила Маруся.
– Если коротко, то этот Кржижановский вел себя по обыкновению как последняя свинья, и дядя Толя захотел огреть его лопатой, и уж совсем было огрел, но охрана помешала, – сказал Богема.
– Ой, батюшки, – покачала головой Маруся. – И что теперь будет?
Мужики промолчали.
– Эх, а все-таки жаль, что я чуток его не достал, – сказал Сидоров. – Даже обидно. Этого гада давно надо проучить. И, кстати, зря мы видеонаблюдение в мастерской не устанавливаем. Сейчас бы разместили в Интернете, как я его… пытаюсь лупануть. А то когда Кржижановский кого-нибудь за волосы таскает, по всем каналам показывают, а как ему самому морду бьют, я ни разу не видел.
– Ты гляди, чтобы тебя не посадили, герой кверху дырой, – сказала Маруся. – Витька, что ему будет?
– Не знаю, – ответил Богема. – Они должны были бы сразу вызвать полицию, составить протокол, то да сё, как положено, но они этого не сделали. С другой стороны, они и задним числом могут оформить так, что мало не покажется.
– Его самого надо оформить, – мстительно произнес Сидоров, наливая вторую рюмку. – Он же, тварь, у нас там всё порушил. Его надо самого садить на пятнадцать суток.
– Ага, его посадишь, – сказала Маруся. – Ты зачем водку-то пьешь? Она тебе поможет, что ли?
– Маша, я стресс снимаю. Думаешь, легко мне сейчас? – Он опрокинул рюмку в горло, понюхал хлеб и продолжил: – Слушай, Витька, хочу признаться тебе. Сегодня у меня получился, наверное, самый лучший портрет. Я никогда не испытывал такого огромного вдохновения. Я всю душу вложил.
– Да? – удивился Богема. – Почему, интересно?
– Кажется, я сделал для себя открытие, – сказал Сидоров, накладывая розовый ломтик сала на кусок хлеба и с удовольствием откусывая. – Чтобы получилось настоящее произведение искусства, надо знаешь что?
– Что?
– Надо любить или ненавидеть, презирать или обожать, желать зла или добра, в общем, испытывать какие-то настоящие, искренние чувства, а не просто так взял и помахал. Тогда может получиться что-то стоящее. Тогда я сам удивляюсь, откуда это взялось, как будто это не я сделал. В этот раз так и вышло, Я проникся насквозь этой противной харей, мною управляла какая-то торжествующая ненависть, я ощущал себя всесильным волшебником, типа: ах ты, так? Так на ж тебе! Вот и получилось! Потому-то когда он узнал свое истинное лицо, он и закуролесил, шибко ему оно не понравилось. Ну, а мне, конечно, жалко стало моего труда, я всю душу вложил, а он ногами… До сих пор дрожь по телу.
– Ишь ты, слов-то каких поднабрался. – Маруся бесцеремонно взяла со стола бутылку. – Хватит пить! Думаешь приятно на тебя смотреть, как ты напиваешься.
– Да я только начал, а ты уже "напиваешься". – Сидоров погрустнел. – И здесь нет свободы, не разбежишься. А свобода должна быть. Понимаешь, Витька? Я хочу творить свободно, от души, чтобы я свои чувства выражал, а не просто раз-два, получите, распишитесь. Эх! Маша, ты хотя бы третью налей для ровного счета, а потом забирай. Не издевайся над человеком, и так тошно.
Маруся налила ему еще рюмку и унесла бутылку в дом.
У Богемы заиграл мобильник. Звонил юный кржижановец. Ему было велено забрать обратно деньги, уплаченные за портрет.
– Хорошо, буду в мастерской через час, – сказал Богема.
– Ох, и веселые же вы ребята, – заметил кржижановец, посмеиваясь.
– Вы тоже не промах, приятно было познакомиться, – сказал Богема.
* * *
Миновал день, другой, третий, никто не приходил их арестовывать. Дважды пытался дозвониться Бестужев, но Богема каждый раз сбрасывал, не в силах побороть обиду и неприязнь. Тем временем заявки поступали. Они обслужили залётного клиента – нефтяного начальника с Северов, еще наклёвывалась супружеская пара из Германии, и целая делегация швейцарских уфологов, путешествуя по России, планировала заглянуть на огонек к художнику Сидорову.
Бестужев с чужого телефона всё-таки дозвонился и, пока Богема соображал, нажать отбой или нет, быстро проговорил:
– Виктор Алексеевич, зря вы на меня обижаетесь. Наоборот, вы должны мне спасибо сказать.
– За что это?
– За что? Вы могли бы загреметь под фанфары за хулиганское нападение на видного общественного деятеля. Не хочу хвастать, но ваш покорный слуга сделал всё – подключил все свои связи, нажал все рычаги, чтобы этого не произошло и вас оставили в покое. Так что можете спокойно продолжать трудиться в том же духе.
– Уж и не знаю, сможем ли после таких потрясений, – сказал Богема. – Интересно, если бы нас начали убивать, вы бы также нас успокаивали, типа, всё нормально, не волнуйтесь, потерпите, этот не больно?
– Напрасно драматизируете, Виктор Алексеевич. Жизнь не бывает постоянно ровной и гладкой. Да, случилась неприятная история. Но и с вашей стороны реакция была неадекватной. Причем здесь лопата? Ваш уважаемый Анатолий Петрович своим поступком, мягко говоря, всех удивил. И вам повезло, что я там был, всё видел и потом сумел конфликт уладить. Анатолию Петровичу и вам, как подельнику, могли впаять кое-что и посерьезнее. Вы понимаете? Я вообще-то ожидал от вас услышать слова благодарности.
– Николай Иванович, когда мы работали сами по себе, без вашей помощи, у нас не случались подобные кошмарные инциденты, – сказал Богема.
– Непременно случились бы, уверяю вас. В общем, Виктор Алексеевич, предлагаю забыть обиды, как дурной сон. Жизнь продолжается, наши договоренности соблюдаются. Жду от вас информацию. Хорошо?
– Мы подумаем, – сказал Богема.
– А тут и думать не надо. Это в ваших интересах. – И Бестужев положил трубку.
Богема погрузился в размышления, испытывая противоречивые чувства. С одной стороны, ему надоело бояться, нервы стали ни к черту, он по-дурацки пугался дверных звонков, ночами плохо спал, и теперь, узнав, что всё благополучно обошлось, словно сбросил с плеч свинцовый груз. А с другой, как же достал его этот назойливый чиновник! Почему они с Сидоровым должны кого-то информировать, как будто обязанные отсчитываться о проделанной работе? Чушь какая-то! Кроме того, Богема был уверен, что если бы не Бестужев, он бы нашел возможность сразу же, как и хотел, отбояриться от Кржижановского, элементарно отказать ему в портрете.
Он позвонил дяде Толе, который последние дни тоже жил неспокойно, с оглядкой, и сообщил, что с Кржижановским дело уладили, опасаться нечего, можно спокойно работать.
– Мне вчера приснилось, что я его все-таки лопатой-то отоварил. И почему-то по спине, но зато несколько раз, – сказал Сидоров. – Оскорбил он меня до глубины души, сволочь.
Богема решил больше не информировать Бестужева. Если уж тот сам позвонит, то тогда Богема, ладно уж, ему что-нибудь скажет, а так – ну его на фиг.
Через неделю Сидорова арестовали.