Теперь, при ближайшем рассмотрении, он уже не был похож на грозного кирасира. Примечательно было его лицо. Голова, на макушке узкая, иссеченная из неживого камня, спускаясь ниже, постепенно расширялась, размягчалась, наполнялась цветами жизни. Губы, окруженные фиолетовой кожей, шевелились, словно постоянно процеживали воду. Щеки завершались толстым отвислым подбородком, в котором не было челюсти, а в кожаном розоватом мешке что-то переливалось, студенисто плескалось, перекатывалось желеобразными комьями. Нос, мясистый, лиловый, свисал наподобие короткого хобота, который при желании мог удлиняться, чутко щупал пространство. Во лбу, в выточенных каменных нишах, окруженные белыми ресницами, ярко блестели глаза – два немигающих черно-зеленых слитка. Это была голова осьминога, и Стрижайло не удивился, если бы под столом свивались тяжелые, покрытые присосками щупальца.
Чем дольше они молчали, тем безвольней становился Стрижайло, попадая под воздействие загадочного магнетизма, свойственного существам подводного мира. Недаром моряки вдруг ощущают беспричинный ужас, или мертвящую усталость, или безумное беспричинное веселье, когда их корабль проплывает над незримым чудовищем, которое посылает из бездны свой поцелуй.
– Я отложил все дела, чтобы поближе познакомиться с одним из самых блестящих интеллектуалов, чье влияние на российскую политику оценивается не долларами, а каратами, – прервал молчание Потрошков. Его голос донесся до Стрижайло, как из-под воды, в которой колыхалось всплывшее из преисподней чудовище.
– Я не смел и подумать, что моя скромная личность заинтересует столь выдающегося политика и стратега, коим являетесь вы, – пролепетал Стрижайло, едва справляясь с цепенящими силами, от которых язык с трудом выговаривал слова.
– Я не торопился познакомиться с вами лично. Долгое время наблюдал ваши успехи со стороны. Изучал ваш стиль, проверял ваши методики и прогнозы. Сейчас наступил момент, когда я счел за благо лично познакомиться с вами и изложить ряд идей, чтобы услышать ваше мнение…
Стрижайло понимал, что находится под воздействием гипноза. Лицо Потрошкова обладало гипнотической силой, природа которой крылась в непрерывном шевелении губ, слабом подергивании носа, блеске немигающих глаз, но главное – в странном поведении подбородка. Кожаный мешок раздувался, опадал, менял оттенки, от нежно-розового до изумрудно-зеленого, повторяя галлюциногенные цвета ночных дискотек, в которых наркотическая молодежь погружается в транс, управляемая переливами лазерного луча, порхающими зайчиками света.
– Наш Президент – непредвиденное чудо России. Нежданное избавление от неминуемой гибели. Страна сгнивала дотла, в ней не было ни единой здоровой клетки, ни одной жизнеспособной молекулы. Все кипело в смраде распада. Наш Президент – последнее зерно в драгоценном генофонде Вавилова, хранящее бесценные свойства пшеницы. Это зерно мы прятали в самых секретных, потаенных отделах ФСБ, где оно дремало, сбереженное Великим Генетиком. Наш Президент – носитель небывалого "Плана России". "Плана", о котором никто не ведает, основанного не на мертвенной "красной пыли" исчезнувшего коммунизма, не на "белой пудре" навсегда испарившегося царизма, а на сакральной философии XXI века, собравшей в себя идеи генной инженерии, разгаданного генома, "молекулярной музыки", неисчерпаемой энергии искусственно сотворенной, бессмертной плоти. Этому "Плану" чинятся препятствия. Международные террористы с бородой ваххабита и выучкой ЦРУ пытаются убить Президента. Олигархи ненавидят Президента, который стремится вернуть нефть народу, использовать ее для создания гигантов генной индустрии. Губернаторы, привыкшие к анархии, боятся централизма, без которого неосуществим "План". Либералы, вечные враги России, продолжают отравлять организм страны, натравливают на Президента Америку. Коммунисты, пользуясь несчастьями предшествующего правления, готовят всенародный бунт. Все вместе объединяются, входят в заговор, готовы реализовать его на предстоящих думских и президентских выборах. Или они победят, сорвут "План России", приведут страну к необратимой гибели. Или мы победим и продолжим готовить условия для осуществления великого "Плана"…
Стрижайло испытывал гипнотическое опьянение. Подбородок Потрошкова мягко увеличивался, разбухал, перетекал с одной стороны лица на другую. То становился багряно-красным, как вечерняя заря, то начинал зеленеть, как зимнее небо, где загорается первая ледяная звезда. Переливы цветов сопровождались музыкой, исходившей то ли из глубины подбородка, как печальные вздохи раковины, то ли из сердца Стрижайло, являясь "музыкой влюбленных молекул". Опьянение было сладостным, побуждало любить таинственного гипнотизера, который выбрал его из тысячи, приблизил к себе, открыл сокровенную тайну, наградил безграничным доверием.
– Мне известны ваши последние деяния. Вы сошлись с коммунистами, получили от Дышлова заказ разработать предвыборную стратегию, чтобы "красные" получили большинство в Думе и выдвинули Дышлова в Президенты. Мне известен ваш визит к Маковскому, этому агенту Демократической партии США, который ненавидит Россию, стремится лишить ее политической воли, превратить в жалкое подобие парламентской республики с вечным хаосом обезумевших партий, и, став Президентом, передать иностранцам нефтяные кладовые России. Мне известен ваш разговор с Верхарном по "секретному" телефону, номер которого давно уже значится в моей телефонной книжке. Верхарн, люто ненавидящий Президента, спонсирующий киллеров, которых мы регулярно отлавливаем на маршрутах президентского кортежа, – этот лондонский шизофреник хочет использовать ваш ум, талант, непредсказуемую изобретательность, чтобы сокрушить Россию, не дать осуществиться "Плану". И вот я думал: кто вы? Сознательный враг страны или творец, который нуждается в творчестве и поэтому, как великие художники Ренессанса, принимает заказы, не задумываясь, от кого они исходят? Как поступить с вами? Сделать так, чтобы ваш "фольксваген-пассат" упал с эстакады и взорвался? Или чтобы в вашей квартире обнаружился след цианистых испарений, а ее хозяин лежал в постели с мертвым оскаленным ртом? Или чтобы вы бесследно исчезли, погребенный на свалке под грудой гнилого мусора, и над вами ходил каток, утрамбовывая пластмассовые бутылки и гнилые молочные пакеты? Как мне быть?..
Стрижайло испытал космический ужас. Подбородок Потрошкова увеличился до невероятных размеров, черно-лиловый, с дрожащим ртутным отливом, как гневная морская пучина, над которой несется буря, как кромешный космос, где мерцают зарницы иных миров. Музыка, которую издавал черно-синий раздутый кошель, была "музыкой ужаснувшихся молекул", симфонией гибнущего мироздания. В ней отчетливо звучала мелодия большевистской песни: "Мы железным конем все поля обойдем". В парализованном разуме, среди разбухших, готовых лопнуть сосудов пучились реликтовые страхи, метались генетические ужасы. Тюремные камеры, полные стонов. Ночные допросы в свете слепящей лампы. Гулкие шаги коридоров и сиплые крики охраны. Этапы и пересылки, лесоповалы и гнилые бараки. Изможденные лица истребленной родни, и кто-то приставляет к затылку холодный ствол нагана, и кто-то командует "пли". Стрижайло умирал под взглядом жутких немигающих глаз всплывшего из бездны чудовища.
– Но нет, вы – не враг, вы – гений. Непревзойденный художник, импровизатор, побеждающий энтропию омертвелых форм своей пассионарной экспансией. Ошибка власти, что она до сих пор не предложила вам богатырскую задачу, которая была бы по вашему молодецкому плечу. Этот Чебоксаров выродился в жалкого манипулятора и софиста. Догоняет события, пытается дать наименование тому, что уже совершилось. Вы не просто угадываете будущее, вы его формируете. Управляете будущим, когда оно еще во чреве матери, искусственно оплодотворяете его своими идеями. Вы – мистик, религиозный мыслитель. Вовлекаете в политику природные коды, реликтовые знаки, культурные прототипы. Гениален проект, когда вы решили для создания партии использовать русский тотемный образ медведя, пригласили на партийный съезд тяжелоатлетов с фамилией Медведев, провели учредительный съезд в Медведкове, изобразили на партийной эмблеме Большую Медведицу, – вот и родилась самая перспективная "партия власти". Великолепна выдумка, когда на выборах в Нижнем Новгороде вы напугали избирателей тем, что в случае победы прежнего губернатора наступит конец света, случится падение звезд. Лучшие астрологи и звездочеты предрекали губительный звездопад, огненный метеорный дождь, от которого вскипит Волга и сгорят хлеба. За несколько дней до выборов подняли ночной самолет, распыливший в небе кристаллы магния. Сгорая, они наполняли небо бесчисленными бенгальскими огнями, прекрасными и в то же время ужасными. И ваш недруг-губернатор не прошел. Или снятый по вашему заказу блестящий фильм "Бампер" с поэтикой уголовного мира. В нескольких регионах, где крутили этот фильм, к власти пришли "братки". Нам пришлось их убирать где с помощью суда, а где и с помощью снайпера. Вы лучший из всех, кого я знаю. Восхищаюсь вами. Вы – национальное достояние, как Волга, как "Евгений Онегин", как автомат Калашникова…
Ужас, который минуту назад испытывал Стрижайло, сменился ликованием и восторгом. Подбородок Потрошкова округлился, наполнился ослепительным светом, будто в нем всходило солнце. Был золотой, восхитительный, в нем звучала увертюра Мусоргского "Рассвет над Москвой-рекой". Сердце Стрижайло переполняла бодрость, свежая сила, непочатая радость, а вместе с ней – благодарность к этому прекрасному ликом человеку, очаровательному, благородному, кто угадал его гениальность, назвал великим, протянул свою властную, щедрую руку.
– Хочу предложить вам проект. Неограниченные деньги, помощь спецслужб, телевидение, полномочия – все это будет в вашем распоряжении. Вы должны разрушить заговор, обращенный против Президента. Должны разрушить предвыборные стратегии Дышлова, Маковского и Верхарна. Вы работаете с ними, проектируете их предвыборные машины. Все трое вам доверяют. Заложите в эти машины невидимые дефекты. Пусть они стартуют и после взлета взорвутся. Пусть на предвыборном небосклоне мы увидим три взрыва, и на землю осыплются обломки коммунистов и олигархов-заговорщиков. Вам это под силу. Вы присутствуете сразу в трех проектах и можете поразить их одной ракетой с разделяющейся боеголовкой. Вы ведь сами ракета "Сатана", не так ли? Мы расчистим эти обломки, выиграем выборы, и тогда, утвердив Президента, станем реализовывать небывалые по размаху задачи. Вы получите ведущую роль в трансформации российской власти, в создании централизма, без которого невозможен "План России". Я подробно посвящу вас в этот секретный, грандиозный по глубине и размаху "План", в котором вам уготована роль главного политолога…
Подбородок Потрошкова утратил форму, сверкал, ослепительно сиял, заслоняя этим сиянием остальное лицо. Вместо лица у него была пылающая звезда, плодоносящее светило, из которого рождались вселенские миры и галактики, излетали волны творящего света, звучала оратория "Сотворение мира". Стрижайло испытывал небывалое наслаждение, слепящий восторг. Его переполняли силы космического творчества. Сам Господь сделал его соучастником творения. С той же силой и красотой, с тем же божественным светом происходило зачатие мира, и Вселенная оглашалась музыкой оплодотворенных светил.
Еще находясь под гипнозом, но не в омертвении чувств, а в творческом упоении, Стрижайло воскликнул:
– Я думал об этом. Есть несколько средств, с помощью которых можно оторвать коммунистов от их онтологической основы. Перекрыть доступ космической энергии, и они обессилеют. Необходимо отменить празднование 7 Ноября, сакральный день коммунистической революции. Необходимо снять с кремлевских башен красные звезды. Необходимо вынести из Мавзолея тело Ленина. Если провести эти действия до выборов, они не дойдут до избирательных урн, и их можно будет сметать в совочек, как осенних мух.
– Я знал, что вы полны идей. – Глаза Потрошкова, зеленые, в белых ресницах, были похожи на бронзовых солнечных жуков, присевших в белые соцветия. – Ну а чем же мы заменим звезды на башнях?
– Водрузим морских коньков.
– Вы бьете на лету, как стриж, – рассмеялся Потрошков. – Однако не будем импровизировать. Продумайте проект глубоко и дайте мне знать. У нас на связи будет Веролей. Он надежный человек, безбородый скопец. А значит, противник не сможет подослать ему женщину. Покинем этот кабинет порознь и будем считать, что мы заключили союз. – Он вынул из-под зеркального стола руку, протянул Стрижайло. И тому померещилось, что рука на глазах образовалась из мясистого розового щупальца, покрытого присосками.
Глава 8
Стрижайло вернулся в зал, пребывая в необычайном воодушевлении. Хотелось немедленно покинуть собрание, чтобы приступить к размышлению. Оказаться в тиши кабинета, среди любимых предметов и фетишей. Или в политологическом центре, среди компьютеров, графиков и досье. Или на природе среди весенних рощ и цветущих холмов, где во время прогулки его посетит озарение. Однако клубный вечер продолжался, и Стрижайло, боясь утратить ощущение чуда, уединился в стороне, наблюдая гостей.
Потрошков уже был в зале, окружен вниманием, ничем не напоминал недавнего многоцветного моллюска. Элегантный и светский, говорун и шутник, взял под локти обоих министров Сидоровых, прогуливался и над чем-то заразительно хохотал. Подошел под благословение архиепископа, тучного, в черной рясе, всем видом изображая смирение, готовность подчиниться духовному авторитету. С банкиром Пужалкиным наотмашь ударили по рукам, будто заключали сделку. С советником по информации Ясперсом о чем-то зашептались, и Потрошков покрутил у виска пальцем, называя кого-то сумасшедшим. Не замечал Стрижайло, ничем не выдавал их общую тайну, делавшую обоих почти что братьями.
По-прежнему в разных концах зала две красавицы, балерина Колобкова и Дарья Лизун, поглядывая на огромную, вставшую в вечернем небе луну, обменивались ненавидящими взглядами. Словно использовали одна против другой боевые лазеры.
Стрижайло, ощущая свою молодую силу, неотразимость, плотность и свежесть мускулов, остроту ума, приблизился к Дарье Лизун и галантно поклонился:
– Надеюсь, вы меня помните, Даша?
Лицо красавицы, удлиненное, прелестное, покрытое средиземноморским загаром, капризно к нему повернулось. В розовой мочке уха переливался бриллиант. В тонкую, как лепесток, ноздрю было продето золотое колечко с бриллиантовой каплей. Полуодетая, с округлыми, цвета персика плечами, в нежнейшем, напоказ выставленном бюстгальтере, с обольстительным животом, на котором сверкал алмаз, она узнала Стрижайло, но, раздраженная соперницей, пожелала его уязвить:
– Кажется, вы известный мукомол из Краснодара?
– Почти вспомнили. Я торговец рыбой из Мурманска.
– И почем нынче норвежская сельдь и шведская семга?
– Цены колеблются. Сейчас полнолуние. В цену входят летающие рыбы и танцующие феи.
– Если вы имеете в виду Колобкову, то она принадлежит к классу танцующих слоних.
Мимо них проходил посол Голландии, белокурый молодой человек. Поклонился Дарье Лизун и с акцентом произнес:
– Добрый вечер, Кассиопея.
– Это верно, что Колобкову уволили из Большого театра, потому что все ее напарники-танцоры в конце концов ломали себе крестцы, когда старались ее поднять? – Стрижайло знал, чем расположить к себе Лизун.
– Еще бы, в театре был создан специальный травматологический пункт, – язвительно подхватила красавица, благодарная Стрижайло за колкость в адрес соперницы. – В травмопункте оказывались все балетные танцоры, с кем она выходила на сцену. За один спектакль она ломала хребет двум или трем солистам. Большинство из них ходит в корсетах, а одного похоронили с эпитафией: "Он танцевал легко и лихо, его расплющила слониха".
Мимо проходил вице-спикер Думы, статный, слегка прихрамывающий, похожий на раненного в бою офицера.
– Кассиопея, рад вас видеть, – загадочно улыбнулся он, проходя.
– Я сочинил экспромт, который вам посвящаю. "Среди затмений лун и новолуний мне нравится шалунья из шалуний". – Стрижайло продекламировал случайно сложившийся стих, гадая, почему проходящие мужчины называют Дарью не по имени, а употребляют название созвездия – алмазное "дабл-ю", сверкающее в небесах.
– Как поживаете, Кассиопея? – Это был еврейский миллиардер с двойным гражданством, скупавший якутские алмазы. Мягко прошел, загадочно улыбаясь румяными губами.
– Я ваш платонический поклонник, Дарья. Благородство и пылкость вашего знаменитого отца и несравненная красота вашей матери позволили природе в вашем лице достичь совершенства. – Стрижайло нарочито потупил глаза, как если бы боялся, что Лизун заметит в них необузданную страсть. А сам с усмешкой вспомнил, как в загородном отеле, на пышной кровати обнимал пухлое тело женщины-сенатора, вдовы известного либерала Лизуна, и та издавала пронзительные крики испуганной чайки.
– Мой вам поклон, Кассиопея, – это произнес председатель Центризбиркома Черепов, пронося мимо маску смерти, украшенную голубыми карбункулами.
Стрижайло собирался узнать, как соотносится его собеседница с небесным созвездием, но среди гостей вдруг обнаружилось движение. Все двинулись к стеклянным дверям, стали выходить из зала на воздух.
Там, снаружи, на зеленом вечернем газоне, под огромной круглой луной танцевала Колобкова. Одна, не замечая зрителей, погруженная в сладостное кружение, легко перебегала босыми ногами. Ее длинное, нежно-серебристое платье, с открытой грудью, сшитое великолепным кутюрье, было прозрачно, пронизано лунным сиянием. Она мягко подпрыгивала и мгновение держалась в невесомости, не касаясь травы. И тогда казалось, что ее удерживает лунное притяжение, она стремится к луне, как ночная бабочка. Она была легка, бестелесна, словно дух Елисейских полей, куда прилетает после земной юдоли, освободившись от бренной материи. Ее танец был лунатический. Было видно, что веки ее закрыты, голова склонилась на стройной шее, будто она дремлет в полете. Возносилась, ударяя стопой о стопу, замирала, как если бы ее удерживал лунный свет, а потом приземлялась на гибкие пальцы. Вздымала обнаженную руку, склоняла голову, расчесанную на прямой пробор, и казалось, что это античная статуя белеет на зеленом лугу. Статуя оживала, поворачивалась на одной ноге, восхитительно стройная, грациозная, сотворенная из прозрачных теней. Не было музыки, но чудилось – звучат струнные инструменты, поют нежные мелодичные дудки. Это звучал растревоженный ее движениями воздух, пел лунный свет, струился зеленый луг, трепетало в зеркальном пруду блестящее отражение луны. Хотелось целовать следы ее ног на траве, ловить губами поколебленный ее движениями лунный свет, вдыхать переливы прозрачного платья. Ее танец был исполнен любви. Она призывала любимого, сулила ему блаженство, увлекала в бесконечную красоту весенней ночи, где им вдвоем будет так чудесно.