Правда, сам он не очень распространялся о своих приемах, чувствуя в них некоторые сомнительные оттенки. Ибо оригинальность их состояла в том, что, раскрывая перед очередным клиентом каталоги, он начинал говорить о продукции Ай-Си-Ди как бы с едва сдерживаемым презрением и брезгливостью. ("Вам понравилась эта модель? Сэр, не хочу вас обманывать - это один из наших главных позоров. Полное фиаско. Но это строго между нами. Как можно сбывать покупателям подобную труху - ума не приложу. Только вы уж не выдавайте меня. По правде сказать, если вам нужна аппаратура этого типа, взгляните на страницу тридцать семь. Тоже не блеск, но по крайней мере будет работать. И цена процентов на тридцать пониже того, что есть сейчас на рынке".) После подобного самообливания помоями клиент располагался таким доверием, что через полчаса удавалось сбывать самые залежалые и неходовые приборы.
Время от времени Джерри использовал и другие приемы, дозировал их в разных комбинациях. Главное же - у него были идеи. И был индивидуальный подход. Поэтому и сейчас, кося глазом в карту, выбираясь из переплетения деревенских дорог, проезжая мимо монастырской стены, ветхие камни которой, казалось, удерживались друг на друге только цепкими сетями облепившего ее плюща, сворачивая на подмерзший гравий въезда, поднимавшегося наверх, к домику с зеленой крышей и с пристроенной сбоку часовней, он не столько планировал заранее предстоящую атаку, сколько подтягивал резервы своих идей, выстраивая их в боевой готовности, чтобы затем, следуя вспышке вдохновения (вдохновение-то и было главным ключом к загадке его побед), выбрать наиболее подходящую, безотказную. И тогда - десант, высадка с моря и с воздуха, ракеты "земля-земля", "воздух-земля", "море-земля"! Чья земля? Наша земля! Всесильной Ай-Си-Ди! И новый сборочный завод на ней! И кто в нем директором? Как знать, как знать…
За домом блеснула стеклянная стена оранжереи. Потом выдвинулся розовый бок автофургончика - задняя дверца открыта и почти уперта в ступени крыльца. "Сладкие, незапретные плоды ЭДЕМА". Из-под синих строк французской надписи, как из-под косо отодвинутого занавеса, выглядывали две смеющиеся головы (Адам и Ева до грехопадения?), нацелившиеся впиться зубами с обеих сторон в огромный помидор. Средних лет дама, в платке и потертой дубленке, грузила в фургончик ящики с клубникой.
- Можно помочь?
Подходя к фургону, Джерри старался потверже ударять подошвами о землю, хотя и без этого, конечно же, женщина не могла не слышать его - хотя бы по шуму подъезжающей машины.
- Можно помочь? - повторил он, переходя с французского на русский.
Женщина глянула на него сквозь очки, суховато улыбнулась и повела рукой - сначала в сторону его светлого пальто, потом - в сторону угрожающе сочащихся ягод.
- О, это пустяки.
Он поднялся по ступеням и ухватился за ручки верхнего ящика. Женщина помедлила, потом кивнула, перешла в ароматный сумрак фургона и стала принимать у него ящики один за другим, укладывая Pix в глубине на специальных полках, также не произнося ни слова. Вдруг распрямилась и помахала кому-то.
Он оглянулся.
Первое впечатление было: старик, стоявший в дверях оранжереи, чем-то очень разгневан. Хотя поза его была абсолютно спокойной, седая бородка мирно стекала на рабочий халат, а в руках он держал какие-то уж символически мирные предметы - ведро с нарезанными гвоздиками и пучок (пародия на молнии?) зеленого лука, - впечатление разгневанности не проходило. Потом Джерри понял: цвет лица. Не старческий румянец, не склеротическая сеть жилок, вырывающаяся на поверхность под напором алкоголя, а та сплошная краснота, которой тонкая и нежная кожа отзывается на солнечный жар. Или на жар, идущий изнутри. И даже вопросительно-приветливая улыбка не заслоняла этого ощущения разгневанности.
- Мистер отец Аверьян? Меня зовут Джерри Ньюдрайв. Сегодня утром прилетел из Нью-Йорка. Без предупреждения, простите. Но очень нужно с вами поговорить. Хотя бы полчаса. Правда, если это неудобно, могу приехать и завтра.
Отец Аверьян поднял руку с луковым пучком, сдвинул щекой рукав халата, глянул на часы:
- Нет, ничего, ничего. Время еще есть. Вот только матушку снарядим в дорогу и поговорим.
Он передал Джерри гвоздики и лук, снова ушел в оранжерею и выкатил тележку цветочной рассады. Втроем они быстро закончили погрузку. "Матушка", вылезая из фургона, вручила Джерри плату за труд - гвоздику и клубничину размером с яйцо.
- Ирина, я так думаю, если Жорес заплатит сразу, ты пожалуй, заправься бензином на обратном пути. Только не у Пертье - он воду подмешивает, это уже точно. А там, за железной дорогой, есть бензоколонка поменьше, - знаешь?
Попадья Ирина взяла его за запястье и вопросительно постучала ногтем по циферблату часов.
- Ну ничего, они подождут тебя на вокзале минут десять. Я без вас не начну.
Голос у него был мягкий и тонкий, в паузах между словами взбулькивавший иногда глуховатым смешком. Подставив перегнувшейся из-за руля жене щеку для прощального поцелуя, он осенил крестным знамением мотор, колеса, выхлопную трубу и потом - с особенным чувством - кабину.
Фургончик покатился вниз, и красный помидор на задней дверце запрыгал, уворачиваясь от еще невинных, но острых зубов Адама и Евы.
Джерри с наслаждением высосал остатки клубничины из зеленой шапочки черенка.
- В жизни не пробовал таких ягод. Вы их, наверно, каким-нибудь сиропом прямо на корню поливаете. Со сбытом, я думаю, проблем нет?
- Раньше было лучше, - сказал отец Аверьян, ведя его к дому мимо аккуратной длинной поленницы, потирая захолодевшую на ветру красную лысину. - Сами возили прямо в Париж, в очень дорогие отели. А теперь, когда бензин стал дороже молока, - приходится через посредника. Но мне, по правде говоря, и спокойнее: матушка доедет до станции минут за пятнадцать, сдаст товар и назад. Никаких этих хайвеев с ополоумевшими грузовиками.
- Но прямого шоссе к вам еще нет? Я все кишки растряс, пока доехал.
- Нет, до сих пор нет. Обещают, правда, но все это, знаете, вилами по воде писано.
Они вошли в гостиную. Низкий потолок, четыре медные лампы подвешены на цепочках в четырех углах, икона с распятием подсвечена не лампадой, а крошечным прожектором, спрятанным где-то за книжным стеллажом. Пока отец Лверьян мыл на кухне руки, компьютер в голове Джерри заправлялся новыми сведениями: книги, наваленные на столе, - на русском, французском, немецком; то же самое и журналы, и какие! - и физика, и биология, и астрономия; за стеклами шкафов тома выстроены аккуратно, но без оглядки на декоративность - золоченый переплет рядом с драной брошюрой, если того требует неведомая система; фотография смеющейся девицы, повисшей на плечах попа и попадьи, - должно быть, дочь; за занавесями на окнах видны раздвижные железные решетки; окна выходят - на юг? на запад? Да не все ли равно?! На запад, на запад - грузи все подряд, там разберемся, нужно или нет.
Отец Аверьян, уже переодевшийся в черную рясу, вынес из кухни поднос со стаканами: молоко, пиво, яблочный сидр. На выбор.
- Ну так что же заставило вас лететь ко мне через океан, мистер Ньюдрайв?
Вдохновение, как Наполеон при Ватерлоо, все еще колебалось в выборе направления главного удара.
- Видите ли, мистер батюшка Аверьян, я в большом затруднении. Честно вам сказать, и эту поездку, и это поручение я не полюбил с самого начала.
Белые брови чуть приподняли морщины на красном лбу. Старик реагировал вполне нормально, по-человечески, по-мирски. Похоже, можно было наступать по обычной схеме.
- Они мне все рассказали про вас: и как вам предлагали в свое время лучший дом и лучший участок, и как вы отказались, и как приехала полиция, и как вы отбивались, и какой шум подняли газеты. И я сказал себе: "Если человек, да еще духовного сана, готов идти в тюрьму за свой клочок земли, значит, у него есть на это очень серьезные причины. И не тебе, Джерри-бой, его переубедить". Но не мог же я прямо так отказаться - вы понимаете? Вся моя карьера в Ай-Си-Ди пошла бы прахом. Двенадцать лет карабканья, усилий, изворачивания, лизания важных задниц. Вот я и решил: поеду для виду, посмотрю заодно Париж, а с мистером батюшкой-расстригой хитрить не буду: все начистоту. А вернусь, скажу: уперся старый - извините - хрен и ни в какую. Но если повезет, если он меня не спустит с лестницы (как надо бы сделать) и если для него это не какая-то личная тайна, может быть, он откроет причины, по которым отказывается от полумиллиона долларов. И почем знать, может быть, эти причины будут понятны даже для наших тупиц из зарубежного отдела, почему-то загоревшихся купить ваш участок.
Последнее слово, выскользнув изо рта, так и оставило его приоткрытым. Голова свесилась набок, чубу позволено было упасть на лоб: само прямодушие, открытость, заокеанская наивность на грани глупости.
- Никаких тайн, мистер Ньюдрайв, никаких тайн. Но, с другой стороны, я понимаю, что причины мои мало кому могут показаться уважительными. Поэтому и не люблю рассказывать о них.
Отец Аверьян не спеша расчищал стол, раскладывал книги в стопки, нежно подталкивал, выравнивая по корешкам.
- Все дело в том, что мне было видение. Во сие.
Где-то в подвале автоматический регулятор включил мазутную печь, и вода в отопительных трубах послушно зажурчала, пошла по своему черному круговороту, наполняя дом теплом и едва заметной позвякивающей дрожью.
- Увы, не ангел, не серафим, не Пресвятая Дева. Видимо, не сподобился. Был мне послан всего лишь заурядный немолодой господин, довольно усталый, неприветливый и брюзгливый.
- Но вы сразу поняли, что он был послан? Послан именно к вам?
- Не сразу, конечно. Он так не подходил по виду… Наступал канун Рождества, снег… На нем был какой-то плащик с меховой пристежкой изнутри… Зеленые шерстяные наушники из-под шляпы… Старый рыжий портфель…
- Но хотя бы какое-нибудь сияние? Такое светящееся фрисби над головой, как на старых картинах?
- …И он был очень неприветлив. Как кредитор или сборщик налогов. Достал какие-то бумаги, велел подписать. Я понял, что это было обязательство - построить часовню и проповедовать. Именно на этом месте. Рядом с моим домом. И никуда отсюда не уезжать, чтобы меня всегда можно было найти. "Вот я, Господи…" Я подписал. Как же я могу теперь продать участок и куда-то уехать? Поймут ваши начальники там в фирме такое объяснение?
- Не знаю… Не уверен. И все же я сам… Ведь должен был быть какой-то знак… Что заставило вас поверить?
- О да, знак был. Знак был такой безобманный, что никаким сомнениям места уже не оставалось. Небывалое, наперехват дыхания, счастливое, чуть не до разрыва, расширение сердца в груди. С ним я и проснулся. Никогда в жизни - ни до, ни после - ничего подобного со мной не случалось. Это было как взрыв. Казалось, легкие, печень, селезенка - что там еще в груди? - все стало тесниться к стенкам, как в танцевальном зале. Чтобы дать место тому, кто в центре, - неповторимому, вихреподобному. Думаете ли вы, что старый брюзга с какими-то бумагами в потертом портфеле мог вызвать такой взрыв сам по себе? Или что он мог представить более надежные "верительные грамоты"?
Птичья кормушка за окном качнулась под налетевшим на нее воробьем. Со стороны въезда донеслось тяжелое автомобильное пыхтение, потом колеса прошаркали вдоль стены.
- Съезжаются мои прихожане. - Отец Аверьян нехотя оторвался от дорогого воспоминания, встал. - Хотите остаться на проповедь?
- Очень, очень бы хотел. Но я, во-первых, видите ли, из племени обрезанных…
- Это ничего. И к вам, и к нам Господь говорил через одних и тех же посланцев и переводчиков - от Авраама до Иова. И сохранили вы Его слово бережно - тут ничего не скажешь.
- А во-вторых… - компьютер в голове упорно приказывал "нет-нет-нет", и Джерри с трудом поспевал расшифровывать его резоны (после проповеди атака захлебнется сама собой, роль заокеанского простака потребует впасть в религиозный восторг и как бы забыть про деловые разговоры), - а во-вторых, я просто дико устал. Все же десять часов в гамолете (он спал всю дорогу), организм не верит, что сейчас на улице день. Могу ли я приехать завтра?
- Я-то, может быть, и выдюжил бы служить каждый день. Но прихожанам моим не под силу. Следующий раз будет только в воскресенье.
- Останусь до воскресенья. Нет, для меня теперь все понятно. Я вижу, что продажа и переезд для вас невозможны. Но если я сразу уеду, они заявят, что я не старался. А так… Да, кстати… Мне пришло в голову… Вы сочтете меня идиотом, но все же… Что если вы продаете не землю, а подземелье? Не сам участок, а, так сказать, подземные сферы? Я имею в виду - право проложить под вами туннель?
Отец Аверьян с изумлением уставился на Джерри. Начал тихо смеяться.
- Вы не боитесь предлагать мне такие идеи? Не думаете, что старый хрыч может принять вас за посланца преисподней?
- Но я же, ха-ха, не требую, чтобы вы мне поклонились. А представляете: вот оттуда, прямо под вас уходит четырехполосное шоссе. И тысячи машин проезжают каждый день к заводу Ай-Си-Ди и обратно. И каждый водитель успевает увидеть дом и часовню над головой. И рано или поздно ему захочется свернуть с привычного пути, въехать наверх, послушать проповедь…
- О да, мистер Ньюдрайв, вы опасный искуситель…
- Только я вас прошу, не отказывайтесь так сразу.
- Не так уж глупо ваше Ай-Си-Ди, если выбрало вас в качестве посланца…
- …Подумайте хотя бы до воскресенья, а там поговорим.
- Дом и часовня наверху, над обрывом, а шоссе, значит, под них?!
Они уже стояли на крыльце и, пересмеиваясь, двигали руками, как бы размечая будущее строительство, - два великих хитреца, способные оценить таланты друг друга, получающие удовольствие от охмурения достойного соперника.
Пожилая пара шла от стоянки машин. Мужчина по-военному взял под козырек, дама слала воздушные поцелуи. Отец Аверьян поклонился в ответ, осенил крестом. Розовый фургончик тоже вернулся уже, попадья, придерживая заднюю дверцу ("сладкие, незапретные плоды"), выпускала на свет пропахших клубникой прихожан, видимо тех, кто добирался до станции поездом. Некоторые целовали ее, она жестами отвечала, мягко подталкивала их в сторону часовни.
- Давно с вашей женой это несчастье? - неожиданно для себя спросил Джерри.
- Ваш русский язык очень хорош, мистер Ньюдрайв…
- Вообще-то по деду я - Новодорожный.
- И тем не менее слово "епитимья", наверно, вам незнакомо.
- Нет. Что оно значит?
- Значит, что уже в воскресенье срок наложенной на матушку немоты кончится и вы сможете с ней побеседовать.
Отец Аверьян поклонился, сверкнув своей алой лысиной, и пошел вслед за паствой.
Прежде чем включить мотор, Джерри посидел в машине еще с четверть часа, то ли выжидая чего-то, то ли любуясь проведенной атакой (безуспешно, но какой класс!), то ли действительно борясь с подползающей усталостью. Он даже не услышал, как на площадку вполз последний запоздалый "фиат", и не мог бы объяснить себе, из каких примет в мозгу его сложилась мгновенная уверенность, что вновь прибывшие не обычные прихожане. (Антенна радиотелефона над капотом? Фуражка шофера? То, что он пошел осматривать место, а женщина осталась сидеть? То, как он почтительно окликал ее, найдя вход в часовню: "Синьора Сильвана, синьора Сильвана!"? Величественный проход крутобедрой Сильваны от машины до дверей?) Так или иначе, хитрящий, тонко рассчитывающий Джерри куда-то мгновенно испарился, а вместо него возник правый полузащитник сборной Иллинойского университета - напряженный, сжатый в комок, умеющий в долю секунды заметить, как нападающий противника рвется с мячом по краю поля к воротам его команды, и в ту же долю секунды или каким-то чудом еще раньше инстинктивно, самоотверженно - шлемом и руками вперед - кидающийся наперехват.
2
- …И в этом письме, полученном мною от одного из давних моих слушателей, рассказано о сомнении, мучившем и меня в юные годы, и многих из вас, я думаю, даже и сейчас. Ибо как бы ни была крепка наша вера, разум продолжает вопрошать, а разум дан нам Богом, и потому негоже нам только отмахиваться от его вопросов, и затыкать уши, и топать ногами - "изыди, сатана!". "Если Бог так непомерно велик, так всемогущ, всеведущ и вездесущ, как говорит нам Священное Писание и вера наша, - пишет мой давний слушатель, - а человек так жалок, мелок, ничтожен и быстротечен, какое может быть дело великому Богу до ничтожного человека?"
Из того полутемного угла, куда Джерри удалось протиснуться, женщина была видна ему плохо, почти целиком исчезала за спиной шофера. Но пол в часовне откликался на каждый шаг таким сварливым скрипом, что он пока не решался вновь навлечь на себя горящие взгляды и шипение прихожан. Во всяком случае, не могла же она прямо здесь начать непристойный аукцион (если приехала за этим), не могла начать извлекать из сумки пачки денег (франков? фунтов? скорее всего лир), а значит, можно было пока выжидать, перестраивать войска, спутанные и потрепанные в первой атаке.
- Не о том ли самом сомнении читаем мы и в Книге Иова, глава седьмая, стих семнадцатый: "Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?… Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость?"
На библейской цитате голос отца Аверьяна поднялся до звеняще напряженных всхлипов. Теперь наконец прилив крови к лицу казался оправданным, совпавшим с общим впечатлением разгневанности.
- И вот, дорогие мои братья и сестры во Христе, как было ниспослано мне преодолеть это сомнение: через цветок.
Он извлек из стакана на кафедре тюльпан и нежно повертел в пальцах, показывая то слушателям, то себе.
- Не приоткрывается ли в нашем отношении к цветку подобие - о, только доступное нашему разумению подобие - отношения Бога к человеку? Создали мы этот цветок или он явился на свет сам собой? Сей сорт тюльпана был выведен в Голландии в прошлом веке, значит, в какой-то мере создали. "Цветы уже существовали и раньше", - скажут мне. Но ведь и Бог создавал нас из уже готовых материалов и "заготовок". Зависит ли жизнь цветка от нас? Завтра я отключу отопление в оранжерее - и где его жизнь? Полностью ли он зависит от нас, целиком ли в нашей власти? Если да, почему мы с таким волнением спешим по утрам в цветник, почему не уверены, что цветы откликнутся на все наши заботы, почему радуемся пышно расцветшим, огорчаемся по поводу захиревших? Любим ли мы цветок? Если бы не любили, если бы не радовалось наше сердце от простого вглядывания в эти узоры и переливы, разве смог бы я заработать на них, хе-хе, хоть один франк? Становится ли меньше наша любовь от того, что завтра он увянет и будет выброшен вместе с мусором? Ничуть. Любит ли Бог человека - бренного и недолговечного? Гораздо больше, чем мы цветок, ибо дары Его нам безмерны. Он любит нас, вглядывается, переживает за нас - ничтожных, жалких и быстротечных. А потом - не за что-нибудь, не за вину, а по каким-то непостижимым путям Божественных своих устремлений - может сделать с нами вот так.
Он взял головку цветка в широкую ладонь, с хрустом смял ее и открутил от стебля.
Кто-то негромко вскрикнул.
По часовне прошел гул.