Иногда посреди ночи она с криком просыпалась, а иногда будила меня, потому что никак не могла заснуть, хотя от чтения у нее уже слипались глаза. Иногда она плакала по ночам. Я обнимал ее, и, если это был плохой сон, она мне рассказывала то, что смогла запомнить. О других вещах она не желала говорить. И тогда я рассказывал ей всякие истории - истории о тех, кто вернулся домой с войны, истории о битвах и о справедливости, историю о многоречивом Винкельриде в битве под Земпахом, историю о Меннон и Эжене. Обычно она засыпала раньше, чем я успевал досказать историю. Иногда у нее ныла спина или болели руки и ноги, и я делал ей массаж.
Конечно, она говорила и о своем муже. Однако именно того, что мне было интересно узнать о нем, я так и не узнал. Мне было нисколько не интересно, в каком он опасном положении находится сейчас, в какие передряги попадал раньше и как из них выходил. Не хотел я слышать и о том, обязаны ли они оба, заключившие между собой упомянутое соглашение, сохранять надежду, хранить верность и ждать друг друга. Мне хотелось знать, за что она его любила. И любит ли она его сейчас. Она не могла написать ему, что все кончено, потому что некуда было писать. Но что бы она ему написала, если бы все-таки было куда?
19
Его здесь не было, и все же его присутствие постоянно ощущалось. Как раз потому, что его здесь не было. Каждый раз, когда она умолкала, когда о чем-то задумывалась или грустила, я сразу думал, что она думает о нем. Когда она просматривала газету, словно что-то ища в ней, я думал, что она ищет известие о нем. Когда у нее в квартире раздавался звонок и она подходила к телефону чересчур торопливо, я думал, что она надеется - это он ей звонит.
Несколько раз я ставил ей ультиматум:
- Я так больше не могу, Барбара. Если ты не можешь сделать окончательный выбор и насовсем остаться со мной, то решение придется принять мне.
- Но ведь я выбираю тебя ежедневно и ежечасно, все время оставаясь с тобой.
- Нет, твой выбор будет окончательным только тогда, когда ты примешь решение забыть того, другого.
Она грустно взглянула на меня:
- Что мне делать? Написать прощальное письмо, поставить конверт вот тут, перед зеркалом, и молча вручить ему, когда он вернется? Сколько бы я ни принимала это решение наедине с собой, оно станет явью только тогда, когда я ему об этом скажу.
Иногда, ночуя у нее, я просыпался. Что-то послышалось? Хлопнула дверца машины? Отъехал от дома автомобиль? Позвонили в дверь? Кто-то бросил камешек в окно? Я лежал без сна, прислушивался к ночным шорохам, к бою часов на башне церкви Иисуса. Когда дул западный ветер, я слышал звук проходившего поезда, прислушивался к шороху дождя в листьях каштана под окном и ждал, что он, если это был он, позвонит во второй раз, позовет ее, бросит камешек в окно.
- А он знает, где ты сейчас живешь? - спросил я ее, после того как в первый раз проснулся среди ночи и потом долго лежал, прислушиваясь к шорохам и звукам.
- Да, знает. Когда он собирался в Судан, мама как раз умерла, и я тогда решила, что перееду в ее квартиру.
Теперь мне по крайней мере стало известно, что я не совсем напрасно прислушивался к ночным звукам. Иногда, прежде чем снова уснуть, я говорил себе, что должен узнать расписание самолетов и выяснить, когда во Франкфурт прибывает последний вечерний и первый утренний рейс из Африки, чтобы установить время, не позднее и не раньше которого он может позвонить в дверь. Но я так этого и не сделал.
Он появился среди бела дня. В субботу. Мы как раз вернулись из магазина и доставали продукты из пакетов. Четыре упаковки вина, которые мы купили, торговец обещал доставить сам, и, когда в дверь позвонили, Барбара сказала: "Вот и вино прибыло" - и пошла открывать. Однако я не услышал, чтобы она сказала: "Вино надо отнести в подвал, я покажу куда", не произнесла она и других слов, к примеру: "Поставьте здесь, мы сами отнесем вино в подвал". Она никому ничего не сказала, как делала это обычно, - ни торговцу вином, ни посыльному, доставлявшему бандероли, ни владельцу дома, она молча стояла в дверях и прислушивалась - я так думаю - к его шагам в парадном и на лестнице.
Прислушивалась до тех пор, пока я не подошел к ней, а он в эту же секунду появился из-за поворота лестницы. Она коротко вскрикнула, сбежала вниз по ступеням, бросилась ему на шею и заплакала: он уронил сумки, которые с грохотом покатились вниз по лестнице, и подхватил ее на руки. Я на мгновение застыл. Потом я взял плащ и пошел вниз по лестнице, минуя их обоих. Он стоял с закрытыми глазами. Она смотрела на меня, глаза ее были полны слез, она прошептала "нет", и я задержался на секунду, но она больше ничего не сказала, и тогда я пошел прочь. Я задержался еще на секунду, прежде чем захлопнуть за собой входную дверь. Она не побежала вслед за мной и не окликнула меня.
Часть третья
1
Прошло какое-то время, и я научился с иронией рассказывать о том, как пытался восстановить конец одной истории: вернувшись после длительного отсутствия, человек поднимается вверх по лестнице и в дверях видит свою жену, рядом с которой стоит другой мужчина, - и как однажды я сам оказался стоящим в дверях вместе с женщиной, когда ее муж вернулся домой после длительного отсутствия и поднимался вверх по лестнице. Мне обычно задавали вопрос: "Ты не знал, что у нее есть муж?" Я говорил правду: "Я надеялся, что меня она любит сильнее. А она бросилась ему навстречу и обняла его". Тут я обычно делал паузу и продолжал со смехом: "По крайней мере, я теперь знаю конец истории".
История эта пользовалась успехом, особенно у женщин. Им нравятся чувствительные, печальные и, несмотря ни на что, бодро улыбающиеся неудачники.
Однако все это было потом. А в ту субботу я поехал в лес, решив, что пройдусь хорошенько и мне станет полегче, однако заметил, что с каждым шагом, с каждым движением, с каждым вдохом и выдохом мне становится все более тошно. Вечером я попросил своего друга, врача по профессии, выписать мне снотворное и отключил телефон. Я где-то вычитал, что утрату любви переживают примерно столько же времени, сколько длилась сама любовь, и надеялся, что к весне мне станет лучше. Когда от Барбары пришло письмо - конверт был совсем тонкий, я прикинул, что там всего один листок, - то я некоторое время носил его с собой, а потом порвал, не читая, и выбросил.
Я хотел выбросить и папку с материалами, касающимися истории Карла. Я был сыт по горло историями о тех, кто вернулся домой. Одни возвращаются, другие - нет, и что с того? Какая разница, вернулся ли Карл домой или отправился странствовать дальше? Оджи, как и Одиссей, вернулся домой, а Барбара ждала его, как Пенелопа, современная Пенелопа, которая больше не ткет полотно днем, чтобы распустить его ночью, а влюбляется в другого, однако хорошо знает, когда надо решительно разорвать полотно сотканной любви. Только это и имело значение. Однако потом я решил сохранить папку в своем архиве.
Я купил обеденный стол, четыре стула и кожаный диван. Я часто виделся с Максом, иногда - со своими друзьями. Да, весной мне стало лучше, а осенью я переспал с журналисткой, которая пригласила меня к себе домой после приема, организованного моим издательством на Франкфуртской книжной ярмарке. После того как мы переспали, она набросилась на меня с упреками, что она-де этого не хотела, я взял ее силой, зашел с ней в квартиру вопреки ее желанию и что я еще на приеме начал к ней приставать. Я разозлился, говорил что-то в свое оправдание, объяснял, что не так ее понял, однако все же в чем-то я был прав, ведь я слово в слово помнил, как она сама пригласила меня к себе домой на бокал вина. Это была неприятная история, она настолько меня взволновала, что я даже хотел утром спросить одного из своих коллег, не выпил ли я на приеме лишнего. Однако я забыл об этом намерении, а когда через несколько дней журналистка позвонила мне и вновь осыпала упреками, я почувствовал, что мне эта история безразлична.
Той же осенью меня пригласили на работу в другой город в одно издательство. Это предложение было заманчивым, ведь я мог бы уехать из города, в котором жила Барбара, больше не надеяться и не бояться, что столкнусь с ней на улице. А может, она уехала? Уехала вместе с Оджи? Меня подмывало набрать ее номер и проверить, снимет ли она трубку, но я справился с этим искушением.
Издательство сделало все, чтобы удержать меня, а Макс так грустно произнес: "Ну вот, в кино мы больше вместе не пойдем", что мне стало больно. Я остался. Я не хотел начинать жизнь заново, ощущая привкус бегства.
2
Нет, на самом деле все было не так. Хотя мне хотелось, чтобы именно так все и было. Мне хотелось быть ироничным, независимым, отстраненным. Я же повел себя как ребенок.
О сцене, разыгравшейся на лестничной площадке, я рассказывал не в ироническом тоне, а пытался представить все в комическом виде. Это началось, как только я снова решился появиться на людях. Я насмехался над той легкостью, с которой женщины меняют мужчин, и над верой мужчин в то, что женщины способны любить. Всем становилось неловко, слушатели смеялись моему рассказу только из вежливости, а женщины смотрели на меня скорее с недоумением и сожалением, чем с интересом. Я же никак не мог успокоиться и продолжал бередить свою рану. Один из моих друзей в конце вечеринки, когда все разошлись, а мы вдвоем остались за последним бокалом вина, попытался осторожно объяснить, что я выставляю себя в смешном свете. Он заговорил о ренегатах, которые стремятся показать свое превосходство, высмеивая то, чем они прежде жили: атеист - высмеивая веру, коммунист - богатый родительский дом, карьерист - стесненные условия, в которых жил раньше. Я его намеков не понял.
Снотворное помогало. С помощью таблеток и алкоголя я на несколько дней отключался от всех треволнений. Однажды, когда телефон стал звонить не переставая, я выдернул шнур из розетки. Я не открыл дверь, когда Барбара позвонила снизу, не открыл, когда она, войдя в парадное с чьей-то помощью, стояла перед моей дверью, стучала и звала меня. Хоть я и был тогда пьян, я все же потом вспомнил эту ситуацию и, получив от Барбары письмо, не забыл разорвать его в клочья.
И это еще не все. Разве Барбара, уж если я действительно для нее что-то значил, не должна была написать мне еще и еще раз? И уж коли на то пошло, то отчего же она после первого случая бросила все попытки дозвониться, достучаться, докричаться до меня? Она же не могла знать, дома ли я вообще и слышу ли, как она звонит, стучит и зовет. То, что она приходила ко мне и написала письмо, но не пришла еще раз и не написала еще, только доказывало мне, что она любит меня недостаточно сильно. Правда, приди она во второй раз и напиши второе письмо, мне этого было бы мало. Ведь настоящая любовь требует повторить попытку и в третий, и в четвертый раз, требует повторять бесконечно.
Покупка стола, стульев и дивана, встречи с Максом и с моими друзьями, - разумеется, жизнь продолжалась, и через несколько месяцев мне стало много лучше. Самое скверное после той ночи, проведенной с журналисткой, заключалось не в страхе при мысли, что я ее действительно изнасиловал. Я ее не насиловал. Однако она почувствовала, что я, обнимая ее, словно отсутствовал, это-то ее и задело. Между нами не возникло ничего, что сводит двух людей вместе в одной постели, - ни близости и нежности, ни чувства защищенности перед одиночеством или перед призраками прошлого. Я просто отбыл номер, и она пришла в такую ярость, словно я применил грубую силу.
Мне очень хотелось бы знать, не выкинул ли я какую-нибудь штуку еще во время приема. Ведь в ту ночь, проведенную с журналисткой, все было так, будто способность если и не испытывать, то хотя бы изображать сопереживание исчезла, словно съехавший парик или слетевшая маска. Неужели у меня бывают такие провалы и мне надо следить за собой? Но разве мог я спросить об этом кого-нибудь из своих коллег?
Я действительно ни разу не позвонил Барбаре, чтобы узнать, возьмет ли она трубку. Однако я не раз набирал ее номер и, выждав два или три гудка, вешал трубку. Я делал это вовсе не для того, чтобы разбудить или позлить ее, и не для того, чтобы однажды дождаться, что она снимет трубку. Просто я хотел с помощью этих двух или трех гудков оставаться хоть небольшой частицей ее жизни.
3
Не требуется психотерапевта, чтобы знать: не пытайся вытеснить боль. Нельзя с головой окунаться в работу, нельзя спать с журналистками, которых не любишь, нельзя заводить отношения с первой попавшейся женщиной. Печаль и боль надо пережить. Это азы психотерапевтического знания.
Только вот как это сделать? Размышлять? О чем? Сколько мне надо было сидеть взаперти, слушать пластинки и читать книги? Как часто надо было заводить разговор с друзьями о моей боли и печали? Друзья смущенно слушали меня, не желая обидеть и втайне надеясь, что скоро наша дружба вернется в привычное русло. Я уяснил себе, что пережить любовную трагедию - это не значит броситься в объятия другой женщины. Меня ведь и так ни к кому не тянуло.
Однако, по моим наблюдениям, друзья и товарищи по работе, которые после развода или расстройства их отношений с подругой быстро находили себе новую женщину, помоложе, отнюдь не страдали потом из-за прошлой неудачи. Не замечал я также, чтобы те, кто замыкался в своих переживаниях, потом возвращались к жизни с новыми силами. Иногда два варианта поведения - вытеснение и переживание - представлялись мне такими же "разумными", как совет чаще держать младенца на животе или на спине: врачи поочередно рекомендуют родителям то одно, то другое и так же поочередно предают тот или иной вариант анафеме. Я помню эти разговоры с врачом и с медсестрой после рождения Макса.
Когда я пришел в себя и смог вновь приступить к работе, я в самом деле работал больше, чем когда-либо прежде. Это было связано с изменившейся ситуацией: наше издательство присоединило к себе несколько других научных издательств, что привело к реорганизации, а также к увольнению части сотрудников; в конце концов в отделе юридической литературы я остался единственным юристом, и на мне лежала основная ответственность. Работы в отделе было меньше, чем в отделе медицинской и естественно-научной литературы, меньше даже, чем в отделе литературы, посвященной рыболовству, парусному спорту, подводному плаванию и разным другим хобби. Вероятно, руководство издательства, лучше разбиравшееся в других разделах литературы, не обратило бы внимания, если бы я, находясь в своей маленькой нише, вел дела ни шатко ни валко. Однако мне надо было или закрыть начатую серию учебников, или быстро дополнить ее новыми изданиями и раскрутить так, чтобы она заняла свое место на рынке. И с журналом дело обстояло точно так же: либо прекратить его выпуск, либо повысить качество, добиться, чтобы его заметили, достичь успеха. Я вложил в оба проекта слишком много идей и труда, чтобы так вот запросто их забросить.
В первые месяцы, связанные с реорганизацией издательства, у меня не было времени ни на то, чтобы найти себе подругу, ни даже на то, чтобы просто заглядываться на женщин. Я приходил на службу очень рано, домой возвращался поздно, часто бывал в командировках. Даже моя мать сказала, что я много работаю, - нет, не слишком много, это было не в ее духе, она сказала - много. Когда удалось добиться первых успехов, - а несколько учебников моей серии стали бестселлерами, и тираж журнала стал увеличиваться с каждым месяцем, - я заболел стремлением эффективно и успешно справляться с резко возросшей нагрузкой. Дел все прибавлялось; поскольку журнал и новая серия учебников оказались успешными, то и выпускавшиеся прежде справочники и старые учебники надо было обновить по содержанию и оформлению, дабы молодые юристы, которые во время учебы в университете привыкли иметь дело с литературой нашего издательства, и в дальнейшем могли рассчитывать на необходимую справочную литературу. Руководство издательства согласилось нанять в отдел двух студентов.
Я принял Беттину на работу не потому, что она была бархатной красавицей. Я обратил внимание на ее красоту, не вызывающую, не подавляющую, а, скорее, умиротворяющую, когда она уже приступила к работе. Не могу сказать, что меня в ее облике так привлекало и завораживало. Каштановые волосы, карие глаза, слегка приоткрытые губки, своеобразная неторопливость движений - почему все это показалось мне воплощенным свидетельством доброты, приязни и заботливой ласки? Она была доброй, она приняла и окружила меня заботой и лаской, как никакая другая женщина в этой жизни. Иногда у меня было такое чувство, что она позволяет мне делать все, что я хочу, потому что ей все равно, что я делаю. Меня это нисколько не пугало. Почему бы не допустить отношений, основанных на взаимном благожелательном безразличии? Однако я заметил, что сам не хотел, чтобы она меня заласкивала. Мне не хотелось быть ее должником. Я знал цену, которую она за это спросит или будет вправе спросить. Ведь ласкают и балуют не за просто так. В конечном счете платой за ласку и баловство должна стать любовь. Даже если бы я полюбил Беттину, у меня бы не было ощущения, что я смогу отплатить ей за все ласки полной мерой.
4
Мне приходилось слишком много работать, и времени на чтение совсем не оставалось. Однако "Одиссея" постоянно лежала на столике рядом с кроватью. Если я был слишком возбужден и не мог уснуть или если просыпался среди ночи, то несколько строк из знакомой книги помогали лучше всего.
В девятой и десятой песнях Одиссей рассказывает о первой части своих странствий. Из Трои он и его друзья направляются к киконам; они опустошают город, убивают мужчин, насилуют женщин и делят награбленные сокровища. От киконов они направляются к лотофагам, которые услаждают спутников Одиссея плодами лотоса, сладкими как мед, и его товарищи забывают о том, что им надо плыть дальше и вернуться на родину. Когда Одиссей и его спутники попадают к одноглазым циклопам, ненавидящим людей и пожирающим их, им приходится очень туго, зато у Эола, который каждый день устраивал празднества вместе с женой, шестерыми сильными сыновьями и шестью милыми дочерьми, Одиссей и его спутники прогостили целый месяц. А вот лестригоны к Одиссею и его спутникам отнеслись дурно; лестригоны - такие же великаны, как и циклопы, только у них два глаза, и людей они ненавидят и пожирают так же, как и циклопы. Одиссей с несколькими уцелевшими спутниками и на единственном оставшемся корабле прибыл в царство волшебницы Цирцеи, которая обратила его товарищей в свиней и самого Одиссея превратила бы в животное, если бы он, предупрежденный посланником богов, не вышел к ней с обнаженным мечом, и тогда она полюбила его и вернула его спутникам прежний человеческий облик. В своих последующих странствиях, в одиннадцатой и двенадцатой песнях, Одиссей встречается с тенью своей матери и с тенями других великих женщин в царстве мертвых, он встречается с сиренами, которые пытаются завлечь его своим волшебным пением и погубить, сталкивается со Сциллой, зубастым чудовищем о шести головах и с шестью парами лап, и с Харибдой, которая трижды в день втягивает в себя темную морскую воду и трижды в день изрыгает эту воду, а потом он наконец попадает к пышнокудрой, одетой в благоухающие одежды Калипсо, с которой он проводит время в томной неге. Прежде чем Одиссей вернулся к Пенелопе, он встретил на своем пути Навсикаю, скромную дочь царя феаков, и Арету, его мудрую жену.