Когда о подати объявили впервые, нашлись такие, кто решил бежать, кто слышал, что можно добраться до Сен-Назера и обрести землю обетованную где-то еще. Две семьи покинули город таким образом, после чего приверженцам культа интендант приказал снести и спалить огнем дома, которые они оставили, а неуплаченная подать не была забыта, но возложена на тех, кто остался. Когда еретик обращался в религию короля, его подать делилась между оставшимися еретиками, и таким образом поборы с них росли по мере того, как их возможности платить уменьшались. Некоторых это ввергало в отчаяние, но другие, потеряв все, только еще больше укреплялись в решимости не потерять веру, во имя которой уже потеряли все. И миссионеры в сапогах встречали возрастающее сопротивление по мере продолжения своих трудов. Это также было известно и предвиделось.
Вскоре после того, как инструменты Пьера Шеньи были проданы, Анна Руже, сестра его матери, занедужила и стала первым отрекшимся членом семьи. Когда драгуны увидели, что она ослабела от лихорадки, они уступили ей кровать, а сами спали на полу. Эта учтивость была обдуманна, ибо не успела она водвориться на кровать, как солдаты объявили, что болезнь ее смертельна, и призвали попа религии короля. Королевским указом было установлено, что когда протестант-еретик находится при смерти, священник имеет право посетить его на смертном одре и предложить страдальцу возможность возвратиться в смерти в лоно Святой Матери Церкви. Эти посещения, при которых членам семьи присутствовать запрещалось, должны были происходить в присутствии судейского чиновника, а священнику воспрещалось прибегать при обращении к какому-либо насилию. Однако такие правила и условия соблюдались со всей строгостью не всегда. Судейский чиновник был занят, и священника сопроводил во двор Шеньи офицер драгун. Семью выгнали под жаркое небо, два драгуна охраняли дверь, и через шесть часов Анна Руже была вновь принята в лоно Церкви, в котором провела первые тридцать лет своей жизни. Священник удалился довольный, а вечером солдаты востребовали кровать и вернули Анну Руже на пол.
- Почему? - спросил Пьер Шеньи.
- Не тревожь меня, - ответила Анна Руже.
- Почему?
- Истинна одна или другая.
Сверх этого она ничего не сказала и умерла два дня спустя, но из-за лихорадки, отчаяния или отступничества - Пьер Шеньи так и не понял.
Следующим отрекся мальчик Даниель девяти лет. Его увели в церковь религии короля и объяснили, что Анна Руже, которая заменила ему мать, ожидает его на Небесах и что, конечно, он когда-нибудь обязательно снова с ней увидится, если только перестанет прилежать ереси и не предпочтет гореть в Аду. Потом ему показали прекрасное облачение и позолоченный реликварий, хранивший мизинец святого Бонифация; он вдыхал запах ладана и рассматривал чудовищ, изваянных под хорами, - чудовищ, с которыми непременно встретится, если по доброй воле предпочтет гореть в Аду. И на следующее воскресенье во время мессы Даниель Шеньи публично отрекся от храмового культа. Его обращение было воспринято с великой и внушительной торжественностью, а потом его ласкали и хвалили женщины религии короля. В следующее воскресенье Пьер Шеньи и его старший сын хотели помешать драгунам отвести Даниеля к мессе; их избили, а мальчика все равно отвели в церковь. Оттуда он не вернулся, и священник сообщил Пьеру Шеньи, что его поместили в безопасное от измены место - в Колледж иезуитов по ту сторону Монтань-Нуар, и что его обучение там будет оплачивать семья, пока она не сочтет за благо отречься от ереси.
Теперь среди еретиков остались только упрямцы. И вот тогда-то интендант назначил сборщиком подати ведущего протестантского землевладельца в их области Пьера Аллонно, сеньора Ле Болье, fermier де Куто. И мгновенно его официальной обязанностью стало тут же уплатить все накопившиеся недоимки всех приверженцев культа с того дня, когда была введена подать. Ему это было не по силам, но, будучи тут же разорен, он уже не мог втайне помогать упрямцам.
Трое драгунов прожили во дворе Шеньи два месяца. Все куры и обе свиньи были съедены, вся мебель за малым исключением была истоплена, древесина Пьера Шеньи была сожжена вся, кроме кучи ничего не стоящих обрезков в глубине мастерской. Те в городе, кто мог оказать помощь семье, были равно обездолены. Каждый день Пьер Шеньи и его сын Анри были вынуждены бродить по лесам и лугам, чтобы раздобыть еды. Двое солдат ходили с ними, оставляя офицера сторожить Марту. Добыть достаточно еды для шести ртов было трудно, а два драгуна не оказывали никакой помощи в погоне за кроликом или в поисках грибов. Если еды было недостаточно, чтобы солдаты наелись до рыгания, семья Шеньи оставалась голодной.
Вернувшись после такой ежедневной фуражировки, Пьер Шеньи и Анри Шеньи обнаружили, что офицер уложил Марту Шеньи тринадцати лет с собой в кровать. Это зрелище вызвало у Пьера Шеньи много гнева и отчаяния; только его религия помешала ему в ту же самую ночь постараться убить офицера.
На следующий день офицер решил сопровождать двух еретиков в поисках еды, а один солдат остался сторожить Марту. Этот солдат тоже уложил ее с собой в кровать. Никаких объяснений не предлагалось, никакие объяснения не требовались. Марта Шеньи отказывалась говорить с отцом или братом о том, что произошло.
Девять дней глядя, как с его сестрой обходятся как с блудницей, Анри Шаньи отрекся от своей веры. Но это не помешало драгунам по-прежнему класть его сестру в кровать, как блудницу. И вот в следующее воскресенье в церкви Анри Шеньи выплюнул изо рта святую облатку и святое вино, которые принял от священника. За это кощунство против тела и крови Господа Нашего Анри Шеньи, как положено, предстал перед епископским судом, был приговорен к смерти и передан солдатам, которые сожгли его огнем.
Потом солдаты разлучили Пьера Шеньи с дочерью, не разрешали им разговаривать друг с другом. Марта вела хозяйство и блудила с драгунами, ее отец охотился для пропитания и рубил в лесу дрова, потому что осенний воздух теперь становился знобким. Пьер Шеньи, который перенес тягчайшие страдания, решил неколебимо противиться отступничеству до последнего вздоха. Его дочь была столь же тверда в своей вере и переносила свои ежедневные испытания со стойкостью мученицы.
Как-то утром, когда офицер забрал ее к себе в кровать, но против обыкновения был с ней не слишком груб, на нее обрушилась жестокая неожиданность. Офицер имел обыкновение говорить с ней на грубом языке севера, пока пользовался ею, как блудней, выкрикивать слова, а потом негромко бормотать. Она к этому привыкла, и иногда это помогало ей легче переносить мучения, так как она могла внушить себе, что мужчина, произносящий слова с севера, сам так же далек, как север.
Теперь, все еще лежа поперек нее, он сказал:
- Ты храбрая девочка.
Ей потребовалось мгновение, чтобы сообразить, что сказал он это на ее родном языке. Он приподнялся на локте и сполз с нее.
- Меня это восхищает, - продолжал он все еще на ее языке, - и потому я хочу избавить тебя от дальнейших страданий.
- Вы говорите на нашем языке?
- Да.
- И, значит, вы понимали все, что мы говорили дома с тех пор, как вы тут?
- Да.
- И остальные тоже?
- Мы провели в вашей стране много лет.
Марта Шеньи молчала. Она вспоминала, что ее брат Анри открыто говорил про драгун и про попа религии короля. Ее отец упоминал, где будет совершаться молебен, не подозревая о последствиях. Она сама произносила слова ненависти.
- И потому, что я хочу избавить тебя от страданий, - продолжал офицер, - я объясню тебе, что случится дальше.
Что могло случиться? Еще такие же мучения. Хуже. Пытки. Смерть. Да, конечно. Но потом-то Рай, конечно же, Рай.
- А случится то, что ты понесешь под сердцем. И тогда мы дадим показания, что твой отец пользовался тобой как блудней у нас на глазах. И вас отведут в суд, твоего отца и тебя, и вам вынесут приговор. Вас сожгут, тебя и твоего отца, а также и ребенка внутри тебя, плод кровосмесительства.
Солдат замолчал, давая окаменевшей девочке до конца понять то, что он сказал.
- Ты отречешься. Ты отречешься и тем спасешь жизнь своему отцу.
- Мой отец предпочтет умереть.
- У твоего отца нет выбора. Только у тебя есть выбор, умрет твой отец или нет. И потому ты отречешься.
Марта Шеньи лежала в кровати без движения. Драгун встал, поправил одежду и сел к столу в ожидании ее согласия. Он был достаточно умудрен в своей профессии и не добавлял излишних слов.
Наконец девочка сказала:
- Откуда вы?
Драгун засмеялся неожиданности такого вопроса.
- С севера.
- Откуда? Откуда?
- Из страны, которая зовется Ирландией.
- Это где?
- За морем. Неподалеку от Англии.
- А это где?
- Тоже за морем. На севере.
Девочка в кровати все так же отворачивала голову от солдата.
- А почему вы приехали из такого далека преследовать нас?
- Вы еретики. Ваша ересь угрожает Святой Матери Церкви. Долг всех защищать Ее повсюду.
- Тридцать сребреников.
Офицер, казалось, рассердился, но не забыл цели этого дня.
- Если ты не слышала про Англию, то не слышала и про Кромвеля.
- Кто он?
- Он умер.
- Он ваш король? Он вас завербовал?
- Нет. Наоборот. - Драгуну начало вспоминаться то, чего лучше не вспоминать, то, что много лет назад навсегда определило его жизнь. Детство, зрелища этого детства и его наводящие ужас звуки. Жесткие голоса Англии. - Да, пожалуй, что так. Можно сказать, что он меня завербовал.
- Тогда я проклинаю и его имя, и всю его семью.
Офицер вздохнул. Распутывать пришлось бы так много, а он был уже стариком теперь, ему уже за сорок. Девочка даже не знала, где находится Англия. С чего он мог бы начать?
- Да, - сказал офицер устало. - Ты проклинаешь его имя. Я проклинаю его имя. Мы вместе проклинаем его имя. А в воскресенье ты отречешься.
В это воскресенье, пока ладан щипал ей ноздри, а блудное многоцветье религии короля обжигало ей глаза, Марта Шеньи тринадцати лет с сердцем, обремененным горем, которое она причиняла отцу, и сознанием, что ей никогда не будет дозволено объяснить, отреклась от своей веры. Она поставила знак в регистре против своего имени, а офицер драгунов расписался как свидетель. А расписавшись, поднял глаза на священника и сказал на своем языке:
- Важно ли, какая дорога, если она ведет в Рай?
Марту Шеньи в тот же день отвезли в Union Chrétienne по ту сторону Монтань-Нуар, чтобы ее воспитывали добрые сестры. Цена ее воспитания будет добавлена к подати, которую задолжал Пьер Шенье.
На следующей неделе драгуны покинули город. Число еретиков уменьшилось со ста семидесяти шести до восьми. Упрямцы находятся всегда, но опыт подсказывал, что они, когда их остается горстка, никакого влияния не имеют и доживают свои жизни в горечи и отчаянии. Драгуны направлялись на юг взяться за свою работу на новом месте.
Восемь упрямцев сверх прошлого были обременены теперь и невыплаченной податью обращенных с добавлением как стоимости воспитания их собственных детей в католичестве, так и многочисленных других повинностей. Указ запрещал им заниматься своим ремеслом или наниматься в работники к исповедующим религию короля. Кроме того, им воспрещалось покидать свои дома и искать землю обетованную где-нибудь еще. Через две ночи после отъезда драгунов Пьер Шеньи, плотник, вдовец, вернулся в свою мастерскую. Он достал фонарь, который изготовил, и вытащил три стекла. Из кучи обрезков, настолько ничтожных, что солдаты побрезговали их жечь, он достал три тонких буковых прямоугольника. Он бережно вставил их в пазы, липкие от бараньего жира. Затем зажег свечу и закрепил сверху колпак. Лишившись трех из четырех своих стекол, фонарь уже не светил во все стороны, но он бросал более яркий, более чистый свет туда, куда его поворачивали. Пьер Шеньи, плотник, вдовец, будет следовать за этим светом до конца. Он подошел к двери своей мастерской, поднял щеколду и вышел в холодную ночь. Желтый луч его фонаря, чуть дрожа, протянулся к лесу, где другие упрямцы ждали, чтобы он присоединился к их молитве.
БРАМБИЛЛА
Brambilla. Перевод И. Гуровой
Расскажу вам, как я научился спуску. Мистер Дуглас в то время все твердил, что я езжу, как почтальон. У него, кроме гоночного, была еще эта старая машина, ручки верх, торчат ну, спереди просто рыночная корзинка, и иногда он ездил со мной на ней. Я думал, что он это делает, просто чтобы поставить меня на место, но он был хитер, он показывал мне, чего я должен добиваться. Я хочу сказать, он не держался со мной наравне весь день, проедем столько-то, а дальше он посылает меня по холмам одного. Вверх по склону, вниз по склону - история всей моей жизни.
И вот как-то думаю: тренировка окончена, а он потащил меня верх на Маунт-Моран. Просто крутит педали, губы сжаты, задает скорость, а я сзади. Мы уже поработали семь-восемь часов, и солнце над равниной совсем оранжевым стало, и я не понимал зачем, потому что он ведь меня до последнего не выжимал. Я сидел у него на заднем колесе, и никаких проблем. Одолели мы все крутые петли, и он останавливается на обочине, и мы глядим на солнце, и он говорит:
- Так вот, Энди, сейчас я научу тебя спуску.
И, просто жуть берет, достает он маленький ключ и отвинчивает свои тормозные колодки и отдает мне.
- Тебе надо только продержаться, и выпивка за мной.
Я, значит, прячу его колодки, а он уже катит, и я за ним, и сначала думаю: ну, если он тормозом не пользуется, так и я не стану, да только на втором или третьем повороте жму на него вовсю, а этот старый хрычик, этот летающий, мать его, почтальон, катит вниз передо мной и просто своим телом притормаживает - приподнимется в седле, а потом пригнется, и использует каждый дюйм дороги, ну и я иногда прохожу поворот, как он, без тормозов, и ору во всю глотку, но он рот держал закрытым до конца спуска, мистер Дуглас.
Раза два я нагонял его, но на поворотах обязательно отставал, и у меня живот подводило от страха, как подумаю об этом старом "Рали" без тормозов. И в то же время я понимал, что если смочь сделать это, по-настоящему смочь, так будет это вроде уж не знаю чего. Самое захватывающее, что только можно придумать. И всякий раз, когда мы поднимались на Маунт-Моран, он проделывал то же самое, но только предупреждая, что я могу нажать на тормоз шесть раз, а потом пять, а потом четыре, а потом и вовсе ни разу. И я катил за этим милым старым хрычом на его допотопном велике, и он каждый раз оставлял меня позади, но с каждым разом все меньше. Потом я платил за выпивку, а он объяснял, как мне следует прожить мою жизнь. И в один прекрасный день он рассказал мне про Брамбиллу. Вот как я научился спуску.
Я убежала из дома. Нет, правду сказать, меня уже там не было - по крайней мере в мыслях. Конечно, они винили Энди, но это полная нелепица. Энди был первым мальчиком, который всегда приводил меня домой точно в половине девятого. Он с самого начала предупредил, что должен ложиться в девять, потому что Шон Келли ложится в девять. Вы бы подумали, что они это одобрят, и вовсе нет. Папаша решил, что тут что-то не так. Я сказала: папа, во всяком случае, тебе не надо сидеть за полночь с дробовиком в руках. Но ему это смешным не показалось. Не понял соли.
Да, наверное, на их взгляд, я правда убежала с Энди. Как-то он сказал: я отправляюсь крутить педали во Францию, чтобы заработать на жизнь, хочешь со мной? Я сказала: чего-о? Он сказал, сбрось тормоза на иийеех! Я сказала: иийеех? А он подмигнул, ну и вот. Но я оставаться никак не собиралась. И не вина Энди, что я не живу дальше по улице с парой сопляков, ноющей спиной и днями за прилавком, если мне повезет. Они не могли понять, почему я не хочу до конца жизни слушать, как чайки кричат над лужайкой для боулинга. Если они хотели для меня этого, так зачем позволили мне заниматься балетом? Дом, милый дом. Мой папаша даже сказал, что я могла бы испробовать боулинг, клубу требуется свежая кровь. Я сказала: ты имеешь в виду, как Дракуле? Они все спрашивали, да что может быть общего между мной и Энди. Я сказала: ну, например, ноги.
Мы сидели в каюте и смотрели в большое заднее окно. Там кружили обычные чайки, но я почему-то подумала, что они оттуда, с лужайки для боулинга. Я все ждала, что они повернут назад, а они не поворачивали. Возможно, были другие причины, но все равно я заплакала. Бедный Энди не понимал, что случилось. Я сказала: казалось бы, с них должно хватить. Когда он увидел, что я говорю серьезно, он вышел на палубу, и я видела, как он ругает чаек и грозит им кулаками. Конечно, они и внимания не обратили, но все равно это было так мило. Я утерла слезы и поцеловала его. Я сказала что-то вроде: кто мой герой, а он сказал что-то вроде: я крутой мужик, кукленыш. Он перегибает, когда говорит так. По большей части. Ну и мы вместе старались не замечать, что чайки с нами оставались всю дорогу до Кале. Так назад и не повернули.
Они нас уважают, знаете ли. Англофоны, вот как они нас называют. Они знают, что мы крутые мужики и проделали весь этот путь не для того, чтобы бросать полотенца на канаты. Они все еще помнят Тони Симпсона, будто было это вчера. Вы знаете, когда он умер во время Ванту, это был тринадцатый день и тринадцатый этап гонки? Заставляет задуматься, верно? Он у них там все еще герой, тот, кто заплатил высшую цену. На следующий день они позволили Барри Хобану прийти первым в знак уважения. Англичанин выигрывает quatorze juillet. Барри Хобан женился на вдове Тони Симпсона, вы про это знали?
Шон Келли, он был железный мужик. Ел гвозди на завтрак. Вы слышали про Шона Келли в Тур де Испания? Тогда у него… для этого есть особый медицинский термин, только я забыл, но, по сути, это что-то вроде врастания волос в жопу. Такое случалось во время войны, называлось джиповой жопой - ну, если весь день ездить в джипе на жестком сиденье. Ничего больнее не придумать, а всего, знаете, один волосок у вас на жопе решает расти внутрь, а не наружу. Только и всего, но вздувается чирей, и от боли хоть волком вой, а хуже всего заполучить ее, когда вы гоняете на велосипеде.
Приходится избавляться от нее хирургически, а потом сидишь в соляной ванне несколько недель. Ну, значит, Шон Келли занимает в Тур де Испания хорошую позицию, и потому, естественно, никакой заварушки ему не требуется. Если он обратится к врачу команды, его снимут с гонки. Так что он вызывает этого местного хирурга или врача, а может, и ветеринара в свой номер в гостинице и говорит: давайте уберите: И тот убирает и заштопывает ему жопу, и Шон Келли продолжает Тур де Испания. Вот почему они нас уважают. Мы крутые. Шон Келли, он железный мужик.