В это время в кинозале шёл фестиваль короткометражных фильмов с небольшими перерывами, которые делались, чтобы зритель немного отдышался, посетил буфет и снова был готов хохотать. Залы поменьше тоже не пустовали. Там под интерес (не дети же!) с хрустом катали шары на бильярде, стучали костяшки домино и самые тихие шахматисты и шашисты вдруг взрывались, когда делали плохой ход. Все ставки почти тотчас же относились в буфет. Выигравший приглашал проигравшего: "Идём, я угощаю". На что проигравший раздражался: "Ага, добрый какой! За мои же деньги меня угощать будешь!".
Буфетчице в её очень хлопотливой работе также помогала группа активистов. Особенно восхищала посетителей буфета-бара оригинальная пара. Одетая чуть ли не под графиню девушка в белых перчатках до локтей наливала чай из огромного самовара и красиво укладывала на тарелочки всевозможные сладости. Женщины ревниво не допускали к ней своих спутников и сами делали заказы. А те шли к стойке, где работал бармен, одетый под старорежимного жуликоватого ярославца-полового. Он так ловко работал с бутылками, стаканами, рюмками – ну чистый профессионал! А он и был им, так как работал в местном ресторане.
Так буйно проходило это веселье. Разрешались подобные увеселения только до 23 часов – это максимум. Но так как официальные распорядители регламента на этом празднике не присутствовали, то народ и вовсе забыл о времени, а я, как ответственный за всё происходящее, сделал вид, что мои часы испортились и не показывают точного времени.
Только за полночь утихомирился этот "Осенний бал-маскарад", который был больше всего похож на новогодний. Люди уходили радостные, в предвкушении, что это может повториться на новогодние праздники.
Когда за последними участниками бала затворилась дверь, активистки, подоткнув подолы своих бальных платьев (это я пошутил), а мужской актив – сняв свои фраки (тут я ещё пошутил), принялись за уборку. Они это так слаженно, быстро всё сделали, что казалось, они всю жизнь только этим и занимались. Вся бутафория и бижутерия были сняты и аккуратно уложены в коробки и ящики.
Через короткое время всё было так, будто и не было никакого "Осеннего бала". Все собрались в буфете. Там тоже был порядок: на сдвинутых столах стояли не какие-нибудь кисленькие вина, а настоящие коньяк, водка и закуски, изготовленные в местном ресторане.
За время проведения этого торжества активисты бала ни разу не присели и во рту у них не было даже "маковой росинки". И не потому, что было некогда, а просто об этом никто не думал. Теперь же пили, ели, закусывали молча. Иногда что-то вспоминали, при этом их лица загорались радостными улыбками.
Надя Удовина – учительница местной школы, молодая, мощная – посетовала:
– Я бы ещё выпила стаканчик коньяку, да боюсь до дома не дойду!
Тут вскинулся электрослесарь Серёжа – невысокий, худенький:
– Не беспокойся, Надежда Васильевна, если что – я доведу!
Все восхитились такой самоотверженностью, хотя понимали, что если подобное и случится, то всё будет как раз наоборот.
После грандиозного успеха осеннего бала ещё больший успех имел новогодний бал-маскарад, а также новомодный "Огонёк", проведённый в местном ресторане. Все эти мероприятия положительно сказались на настроении местного (и не только) населения. Не было отбоя от желающих повеселиться, даже из дальних округов. Лично меня, а также активистов, проводивших эти мероприятия, постоянно беспокоили вопросами: чего весёленького ждать впредь? Активисты даже немного возгордились своей славой, популярностью, значимостью.
***
Глава 7. И горькое, и солёное
Всё же при всём при том это был шахтёрский городок. Огромная капитальная шахта являлась градообразующей.
Как-то раз после работы меня пригласили к начальнику шахты – на совещание, как предупредила меня секретарша начальника. В большом кабинете за столом сидели несколько человек. Я всех их знал. Помимо самого начальника шахты здесь присутствовали председатель шахткома, секретарь парткома и секретарь комитета комсомола Николай Ветошкин. Меня пригласили присоединиться к этой небольшой компании. Несмотря на непринуждённость, присутствовала какая-то строгость в речах и разговорах. Мне нетрудно было догадаться, о чём пойдёт речь, поскольку это произошло в районе моего участка – не на самом участке, разумеется, а на участке капитальных работ. В забое, где работала лучшая проходческая бригада бригадира Мавлеева, произошёл несчастный случай. После отпалки включили вентилятор, и первым в забой, как было принято, вошёл сам бригадир Мавлеев. Один шпур, не взорвавшийся вместе со всеми, взорвался с опозданием, именно в тот момент…
Председатель шахткома кратко проинформировал, как прошли похороны. Парторг, почему-то глядя на меня, рассказал, что у товарища Мавлеева осталась многодетная семья – как говорится, мал мала меньше – и что вдове необходима сейчас как психологическая, так и другая помощь по уходу за детьми, по хозяйству. По нашему ходатайству детская поликлиника берёт шефство над детьми Мавлеева.
– А что на это ответишь ты, комсомол?
– Считаю, что комсомол не останется в стороне от этого дела, – ответил я, а Ветошкин энергично затряс головой в знак согласия.
– Когда пойдёшь навещать Мавлеевых, передай вот им эти пакеты с деньгами – не ходить же с пустыми руками!
Мне подали три конверта: от администрации, от шахткома, от парткома. Засовывая конверты в карман, я толкнул под столом ногой Ветошкина: а мы как же?
– Потом пошепчемся, – ответил тот.
Быстро накрыли стол и помянули своего товарища – шахтёра Мавлеева.
Я отобрал несколько активисток, среди которых была школьная учительница. У неё, кстати, училась старшая дочь Мавлеева.
Из фонда комитета комсомола взяли деньги. Активистки веером прошли по магазинам, но в основном по складам этих магазинов, где имелся "дефицит", из которого выбрали игрушки детям, продукты различные, делая в основном упор на что-то вкусненькое, сладенькое. И вот с этим набором мы и заявились в дом к Мавлеевым. Дверь открыла старшая дочь и, увидев свою учительницу, немного смутилась:
– А мама маленького кормит!
– А мы не только к маме, мы к вам ко всем пришли.
В этой семье от большого количества детей, скорее всего, и так тихо не бывало, но тут оживление значительно усилилось.
На шум из дальней комнаты вскоре вышла сама Мавлеева с грудным ребенком на руках. Увидев меня, она остановилась в дверях и спросила:
– С работы?
Я ответил утвердительно. Она, по-видимому, узнала меня.
– А про ваш участок говорят, что там не бывает этого… – она замялась, так как не хотела сказать то страшное слово, которое посетило её семью. Помолчав, она продолжила: – Семья имеется? – И на мой отрицательный ответ посоветовала: – И не надо заводить, а то вот как получается…
В это время к ней подошла трёхлетняя девочка с новой куклой, которая по росту была вровень с ней. Она поставила куклу, а потом отпустила. Кукла упала, издав плаксивый звук.
– Кукла плачет – прокомментировала девочка.
Она подняла и поставила куклу. Та снова издала какой-то звук. Но девочка поняла и объяснила: теперь кукла смеётся.
Из другой комнаты выехал огромный грузовик, который усердно тянул мальчик. Кузов грузовика доверху был нагружен игрушками, коробками с конфетами и печеньем, пакетами с фруктами. Мальчик, пофыркивая, подогнал грузовичок прямо к ногам мамы. Подтянулись и другие дети со своими шефами. Я очень коротко заметил, что нам очень понравилась эта семья и что мы будем приходить в гости очень часто, каждый день. Так что если от нас понадобится какая-нибудь помощь – мы всегда будем рядом.
Я достал из кармана конверты с деньгами и вручил их хозяйке дома. Попрощавшись, мы направились к выходу, но тут вдова, как бы передумав, напутственно сказала мне:
– Я неправду сказала: жениться надо, а то что же – если случится такое, а после себя ничего не останется…
***
Глава 8. А как это по-немецки?
Отношение к изучению немецкого языка, особенно после войны, да ещё на территории, которая была оккупирована немцами, было, мягко выражаясь, самое негативное. А как же иначе? Это был язык врага, фашистов. Учитель немецкого языка обязан был, боясь неистового патриотизма, доказывать, что это язык немецкого народа. И для пущей солидности приводил пример, что на немецком языке разговаривал сам Ленин. Конечно, это мало кого убеждало, но немецкий язык в школах преподавали. Как его преподавали, так и изучали. Когда ученик произносил по-немецки "дер раббе" (ворон), то получался какой-то скрежет. Учителя немецкого языка, сами плохо знавшие язык, не очень-то напрягали своих учеников. Примерно такая же методика преподавания иностранных языков практиковалась даже в высших учебных заведениях. Закрадывалось мнение, что такое отношение к изучению иностранных языков поддерживалось политикой народного образования. Этим как бы минимизировалась возможность слушать по радио "вражьи голоса" на их языках, а что передавалось на русском языке, то основательно глушилось.
Меня же, если ни с детства, то с юности, тянуло к философии. Классическая философия была создана в основном немцами. Когда я начинал знакомиться с трудами Гегеля, Канта, Фейербаха, мне приходилось затрачивать немало усилий на осознание терминологии. Появилась необходимость всё-таки изучить немецкий язык, чтобы знакомиться с трудами философов в подлиннике.
Может показаться странным, но такая возможность у меня появилась, когда я работал на шахте "Капитальная-2" и был загружен как непосредственно работой, так и общественной деятельностью со всевозможными поручениями, обязанностями. И вот как всё это происходило. Я поступил в заочный институт на отделение немецкого языка. Обучение было бесплатное, но вот все пособия – такие как словари, разговорники, уроки на грампластинках – я оплачивал наложенным платежом. Почтовые работники даже кривились на эту мою расточительность:
– Зачем же всё это получать из Москвы, когда здесь есть книжный магазин, есть грампластинки, а то и библиотека, где всё бесплатно?
Началось настоящее изучение немецкого языка. Я вскоре на слух выучил все уроки и мог с тем же акцентом свободно их повторять, понимая смысл и значение. Я даже предвкушал, что смогу свободно общаться на немецком языке с самими немцами. Но где взять немцев? Проблема решилась легко. На одной лаве моего участка работали немцы, причём самые настоящие!
Бригадиром этой бригады был Иван Карлович Бокк. Фамилия знаменита уже тем, что такую же фамилию носил один из немецких фельдмаршалов.
Обходя участок и посещая эту лаву, я как-то стеснялся начать разговор по-немецки. Была ещё одна лава, где в основном работали татары. Я быстро освоил их язык – конечно, на примитивном уровне. И кричал, и ругал татар по-татарски, отчего те были несказанно довольны. Ещё бы – "горный" говорит на их языке! Так или иначе, но я всё-таки решился заговорить с немцами по-немецки. А было это как раз после очередного праздника. Я спросил Ивана Карловича, не отказался бы он сейчас от пары бутылочек пива, чтобы опохмелиться.
Иван Карлович, помогая ставить стойку своим ребятам, улыбнулся и ответил тоже по-немецки, обыграв с чувством юмора два слова: "фляшен, шляфен". Он ответил, что вместо "фляшен" (бутылки) он лучше бы сейчас "шляфен" (поспал бы). Его ответ бригада поддержала дружным хохотом. Потом как-то в разговоре с Иваном Карловичем я посетовал, что у меня нет разговорной практики на немецком языке. На что тот ответил, что он-то меня понимает хорошо, а я его язык, точнее акцент, вряд ли пойму. Однако тут же успокоил меня, сказав, что его жена преподаёт немецкий язык, которым отлично владеет, причём его классическим берлинским акцентом. И что сын его Карл, который учится в шестом классе, также может стать моим собеседником.
В итоге Иван Карлович пригласил меня посещать его дом без всяких церемоний, на что я был ему весьма благодарен и признателен.
Итак, я стал готовиться к визиту к Боккам. Усилил изучение разговорного немецкого, тщательно репетировал подходящие к теме фразы, заимствуя произношение и акцент из уроков, записанных на грампластинках. Запоминал подходящие к случаю идиомы – короче, делал всё, чтобы не опозориться. А так как в гости с пустыми руками не ходят (а я всё-таки считал себя гостем), я посетил магазинчик для начальствующего состава, где приобрёл дефицит в виде коньяка, ликёра, сыра, копчёной колбасы и кофе в зёрнах, а также ещё кое-что, по мелочи. Такие продукты в обычных магазинах – как говорили, "на полках" – не предлагались торговлей для простых покупателей.
Учитывая немецкую пунктуальность, я вышел немножко пораньше, чтобы по пути скорректировать время и появиться у Бокков точно в назначенный час. Нельзя не отметить такое явление: население городка пыталось селиться, как бы сосредотачиваться, по этническому признаку. Народ из Малороссии – а его здесь было немало – переселяли во время войны из угледобывающих районов Украины на Северный Урал целыми шахтёрскими посёлками.
И вот картина, как они обживались здесь. Две стороны улицы вдруг расходились большими полукругами, затем снова сходились, образуя посередине площадь. Но если в европейских городах эти площади были вымощены и служили для больших сборищ в виде фестивалей, парадов, маскарадных шествий, то посередине этой площади находилась огромная глубокая лужа, к которой в летнее время из окружающих её домов, предвкушая удовольствие, с хрюканьем тянулись свиньи. Также гогоча, переваливаясь, радостно хлопая крыльями, шествовали гуси. Никто эту живность не охранял. Утром открывали двери, выпускали их, а перед заходом солнца они сами двигались к своим птичникам и свинарникам.
Несмотря на то, что на строительство домов любого леса было хоть отбавляй, хозяева этой улицы строили себе дома из тонких брёвен, а потом обмазывали снаружи стены глиной и белили. Это так они ностальгировали по своей "батькивщине".
Другое дело обстояло с улицей, на которой селились немцы. Здесь всё было ровненько, чистенько, аккуратно покрашено – в основном в тёплые тона. Дорожки перед домом были утрамбованы битым красным кирпичом. Во всём этом отдавалась дань милому историческому "фатерлянду". Вот в один из таких домов я прибыл точно в срок, назначенный для визита.
Немногочисленная семья Ивана Карловича Бокка была в полном сборе: сам хозяин, его жена фрау Эльза, а также их сын Карл, который в это время выполнял школьные уроки. Работал он, стоя за партой, которая при необходимости могла подниматься или опускаться с помощью подъёмного механизма. Все старались разговаривать по-немецки. Голос Ивана Карловича при этом становился каким-то грубым, сипловатым, неприятным. Зато голос фрау Эльзы имел очень приятный тембр, а акцент схож с тем, на котором были записаны уроки немецкого языка. Это позволяло мне легче воспринимать немецкую речь.
К тому же Эльза Эмильевна преподавала немецкий язык в местной школе и произносила слова чётко, достаточно раздельно. Карл готовил уроки и почти не принимал участия в разговоре. Закончив, он нажал какой-то рычаг – и стол, похожий на конторку, превратился в обыкновенную школьную парту. Правда, не совсем обычную, а передвижную, так как она могла перемещаться на роликах. Карл откатил её на определённое ей место. Затем подошёл к отцу и доложил, что уроки закончил. Отец предложил ему уведомить об этом "муттер", что Карл тут же дисциплинированно исполнил. Фрау Эльза разрешила ему погулять целый час. Карл быстро переоделся, посмотрел на свои наручные часы и вышел на улицу. Он не спеша прошёл до калитки, открыл её, закрыл и исчез. Недалеко от дома имелась лужайка, откуда слышались стук мяча и многоголосые вопли. Вот в эту ватагу и врезался Карл. Я из любопытства проверил пунктуальность младшего Бокка. Спустя без минуты час Карл уже открыл и закрыл за собой калитку, промелькнул за окнами и ровно через час доложил своей "муттер", что его прогулка окончена. Фрау Эльза торжественно объявила, что наступила пора пить кофе. Это была альтернатива русскому чаепитию, особенно у хлебосольных хозяев.
За столом все, не сговариваясь, перешли на русский язык. Голос Ивана Карловича стал сразу приятным, добродушным, в речи его не было даже тени фамильярности. Но было какое-то радушие, что придавало общению прелесть. Фрау Эльза даже добавила Карлу в кофе несколько капель коньяка, чему тот был явно доволен. Я спросил у Карла, если, конечно, не секрет, как его неофициально называют друзья-товарищи. Карл не спеша дожевал кусочек колбасы, запил его глотком кофе, поставил чашку на стол и ответил:
– Карлуха, и, помедлив: – "Бешеный".
– Что ж, – согласился я, – это значительно лучше, как мне кажется, чем Карлхен-тихоня.
Тогда я задал вопрос фрау Эльзе:
– Не очень ли стесняет Карла этот немецкий порядок, строгая дисциплина?
На что фрау Эльза солидно и резонно ответила:
– Это сугубо немецкая дисциплина и является основой воспитания немца. Если исключить её – потеряется самобытность, самоидентичность немецкой нации, особенно когда немцы находятся не в Германии, а далеко от неё, да ещё постоянно живут в окружении других этносов.
Я похвально отнёсся к такому её ответу.