У меня за спиной кто-то вошел в комнату. Это был Дэвид.
- Эй, леди, - сказал он, - что это вы делаете у меня в постели? На постоянно поселились или как?
- Прости, - отозвалась я. Альбом я положила обратно на полку, а блокноты унесла к себе в комнату и спрятала под матрац, не хотела, чтобы они шпионили.
Глава одиннадцатая
Ночью Джо спал, отвернувшись от меня, он не желал идти на компромиссы. Я провела пальцем по его мохнатой спине в знак того, что хочу перемирия при соблюдении прежних границ, но он передернулся и раздраженно засопел, и тогда я отступилась. Я поджала коленки и стала стараться не обращать на него внимание, вроде лежу рядом с какой-то вещью - мешком или большой брюквой. Есть разные способы свежевать кота, как любил говорить мой отец. Меня это всегда немного беспокоило: кому вообще понадобилось свежевать кота, хотя бы одним способом? Я лежала, смотрела в потолок и припоминала подходящие изречения: в одни ворота - не игра, второпях жениться - на досуге прослезиться, меньше сказано - меньше назад брать, стародавняя мудрость, от которой сроду никому не было проку.
За завтраком Джо со мной не разговаривал, и с остальными тоже, сгорбился над тарелкой и только односложно бурчал в ответ.
- Что это с ним? - спросил Дэвид. На подбородке у него грязно-коричневым налетом пробивалась молодая борода.
- Помолчи, - оборвала его Анна, но сама вопросительно поглядывала на меня, возлагая на меня всю ответственность, из-за чего бы ни дулся Джо.
Джо утерся рукавом свитера и пошел вон, хлопнув за собой сетчатой внутренней дверью.
- Может, у него запор? - сказал Дэвид. - Они от этого свирепеют. Ты его достаточно выгуливаешь?
И стал лаять по-болоночьи и шевелить ушами.
- Дурень, - любовно проговорила Анна и взъерошила ему волосы.
- Ты что делаешь? - Он затряс головой. - Так они все выпадут.
Он вскочил, подошел к зеркалу и быстро пригладил прическу, я только теперь заметила, что он начесывает волосы на лоб, прикрывая залысины.
Я собрала шкурки от бекона и хлебные корки и понесла в кормушку. Сойки были тут как тут, они сообразили, что я несу еду, и сообщили об этом друг другу громкими хриплыми голосами. Я стояла неподвижно с вытянутой рукой, но они не слетались, только носились, махая крыльями, у меня над головой, проводили воздушную разведку. Должно быть, я все-таки шевелилась, не сознавая того, а их надо убедить, что ты не враг, а вещь. Мама позволяла нам смотреть только из дома, она говорила, что мы их отпугиваем. Когда-то по полету птиц люди гадали, видели в нем мистический смысл.
Я услышала комариный писк приближающегося мотора; высыпала крошки с ладони в кормушку и пошла на мыс посмотреть. Это была лодка Поля, белая и широкоскулая, самодельная; он помахал мне с кормы. С ним был еще один человек, сидел на носу, спиной ко мне.
Они на веслах подошли к мосткам, и я сбежала им навстречу по ступеням в обрыве; поймала чалку, привязала.
- Осторожнее, - предупредила я, когда они выходили. - Некоторые доски прогнили.
Поль привез мне целую груду овощей со своего огорода, он вручил мне букет артишоков, корзину зеленой фасоли, пучок моркови, кочан цветной капусты, похожий на мозговое полушарие, и при этом вид у него был застенчивый, словно он опасался, что его дар будет отвергнут. Ответить на это полагалось столь же щедрым или даже еще более роскошным подношением. Я с тоской подумала о худосочной спарже и зацветшем редисе.
- Вот этого человека, - сказал Поль, - направили ко мне, потому что я знаю твоего отца.
И отступил на задний план, едва не упав с мостков.
- Малмстром, - произнес незнакомый мужчина, словно это был условный пароль, и выбросил по направлению ко мне руку. Я переложила артишоки себе на локоть и взялась за его руку; он многозначительно сдавил мне пальцы. - Билл Малмстром, зовите меня просто Билл.
У него были аккуратно подстриженные, с сильной проседью волосы и усики, как на рекламе мужских сорочек или водки, одет он был по-загородному, во все ношеное, почти как надо. На шее болтался бинокль в замшевом футляре.
Мы перешли на берег; он вынул трубку и стал закуривать. Я подумала, что его, наверно, прислали власти.
- Поль рассказал мне, - проговорил он и оглянулся на Поля, - о вашем дивном домике.
- Это домик моего отца, - ответила я.
Его лицо приличествующим образом вытянулось, будь у него шляпа на голове, он бы ее сейчас снял.
- Да-да, - произнес он. - Такая трагедия.
Я почувствовала к нему недоверие: по выговору непонятно, откуда он, фамилия вроде немецкая.
- А вы откуда приехали? - спросила я вежливо.
- Из Мичигана, - отозвался он с гордостью. - Я член Детройтского отделения Всеамериканской Ассоциации защитников дикой природы; у нас есть отделение и в вашей стране, небольшое, но вполне преуспевающее. - Он улыбнулся мне с высоты своего величия. - Собственно говоря, я именно об этом и намеревался с вами потолковать. Наша станция на озере Эри достигла, так сказать, естественного предела, и я не ошибусь, если скажу от лица наших мичиганских членов, что мы готовы сделать вам одно предложение.
- Какое? - спросила я. Похоже было, что он сейчас станет навязывать мне какую-то покупку, подписку, скажем, или, может быть, членство в какой-нибудь организации.
Он описал полукруг курящейся трубкой.
- Мы хотели бы приобрести у вас эту живописную недвижимость, - сказал он. - Мы бы использовали ее под своего рода убежище для членов Ассоциации, где они могли бы предаваться общению с природой, - он пыхнул трубкой, - любоваться ее красотами, а заодно, может быть, немного охотиться и рыбачить.
- А осмотреть вы разве не хотите? - спросила я. - Ну, то есть дом и все остальное.
- Должен признаться, что я все уже видел; мы в течение некоторого времени держим эту недвижимость в поле зрения. Я несколько лет подряд приезжал сюда на рыбалку и позволил себе однажды, когда никого не было, походить тут вокруг. - Он стыдливо кашлянул - пожилой господин, застигнутый у окошка в дамскую комнату, - и после этого назвал сумму, которая означала, что я могла бы забыть "Сказки Квебека", детские книжки и все остальное, по крайней мере на какое-то время.
- Вы захотите перестраивать? - спросила я. Мне представились мотели, панданусы.
- Ну, надо будет, конечно, установить электрогенератор и очиститель для воды и, пожалуй, больше ничего, мы склонны оставить все как есть, ваша маленькая усадьба обладает, - он погладил ус, - определенным сельским очарованием.
- Мне очень жаль, но она не продается, - сказала я. - Пока, во всяком случае. Потом, может быть.
Конечно, если бы отец умер, он бы, возможно, одобрил такую сделку, а так, можно себе представить его ярость, когда он возвратится и увидит, что я продала его дом. Да и не факт еще, что владелицей буду я. Где-то могут оказаться документы, завещание там, какие-нибудь условия, я в жизни не имела дела с юристами, надо будет, наверно, заполнять бланки, анкеты, еще придется, пожалуй, вносить налог на наследство.
- Ну что ж, - произнес мужчина с сердечностью проигравшего. - Я уверен, что предложение наше останется в силе. На все времена, так сказать.
Он вынул бумажник и протянул мне карточку - "Билл Малмстром. Детское платье. Одежки для крошки".
- Спасибо, - сказала я. - Буду иметь в виду.
Я взяла Поля под руку и повела в огород, словно бы для того, чтобы отплатить овощами за овощи, я чувствовала, что обязана объясниться, хотя бы перед ним, он столько для меня сделал.
- Ваш огород, он не в очень-то хорошем состоянии, да? - сказал Поль, осматриваясь.
- Да, - согласилась я. - Мы его только что пропололи, но я хочу вам подарить… - Я лихорадочно озиралась, потом с отчаяния ухватилась за полузавядший куст салата, выдернула его из земли и с самым любезным видом преподнесла Полю прямо с корнями.
Он держал его, обескураженно мигая.
- Мадам будет очень рада, - проговорил он.
- Поль, - сказала я, понизив голос, - я продать не могу, потому что отец жив.
- Да? - встрепенулся он. - Он вернулся? Он здесь?
- Не совсем, - сказала я. - Сейчас его здесь нет, он в отлучке, но скоро, по-видимому, приедет.
Вполне могло статься, что он в эту минуту подслушивал наш разговор, прячась за малинником или позади мусорной кучи.
- Он уехал за деревьями? - ревниво спросил Поль, обиженный, что без его ведома; когда-то они ездили вместе. - Ты, значит, его успела повидать?
- Нет, - ответила я. - Его не было, когда я приехала, но он оставил мне вроде как записку.
- А-а, - протянул Поль, нервно поглядывая в темные заросли у меня за спиной. Видно было, что он мне не верит.
На обед мы ели цветную капусту Поля и консервы, жареную свинину с кукурузой. За баночным персиковым компотом Дэвид спросил:
- Кто были те два старикана? - Верно, видел их из окна.
- Приезжал человек, который хочет купить этот дом, - ответила я.
- Держу пари, янки, - сказал Дэвид. - Я их в любой толпе различаю.
- Да, - ответила я. - Но он из Ассоциации защитников дикой природы и обратился ко мне от их имени.
- Чушь, - сказал Дэвид. - Агент ЦРУ.
Я засмеялась.
- Вовсе нет, - сказала я и протянула ему карточку фирмы "Одежда для крошки".
Но Дэвид не шутил.
- Ты не видела, как они действуют, а я видел, - мрачно произнес он, намекая на свое нью-йоркское прошлое.
- А что им здесь? - усомнилась я.
- Как "что"? Шпионская база, - объяснил он. - Любители природы с биноклями. Все сходится. Они понимают, что это место будет иметь важное стратегическое значение во время войны.
- Какой войны? - не поняла я.
Анна покачала головой:
- Ну, пошло-поехало…
- Но это ясно как день. У них кончаются запасы воды, чистой питьевой воды, свою воду они всю испоганили, так? А у нас ее уйма, наша страна, если посмотришь на карту, - это почти что одна вода. И вот через какое-то время - даю десять лет - они дойдут до предела. Они начнут с того, что попытаются заключить сделку с нашим правительством, купить у нас воду по дешевке, а расплачиваться стиральными порошками и тому подобным, правительство даст согласие, там, как всегда, будут заседать марионетки. Но к тому времени войдет в силу Националистическое движение, и люди заставят правительство пойти на попятный, будут устраивать уличные беспорядки, похищения и все такое прочее. И тогда подлые янки пошлют сюда морскую пехоту, у них нет выхода - жители Нью-Йорка и Чикаго мрут как мухи, в промышленности перебои, питьевая вода продается на черном рынке, ее завозят в танкерах с Аляски. Они вторгнутся через Квебек - он к тому времени уже отделится, паписты им даже окажут поддержку и будут злорадно потирать руки, - нападут на большие города, перережут коммуникации и захватят власть, может быть, расстреляют кое-кого из ребят, и тогда партизаны уйдут в леса и примутся взрывать водопроводные трубы, которые янки начнут прокладывать из таких мест, как вот это, чтобы перекачивать отсюда воду себе.
Он говорил вполне определенно, словно все это уже произошло. Я вспомнила папины справочники: если партизаны-националисты будут вроде Дэвида и Джо, им тут зимой нипочем не выжить. Из городов помощи они получать не смогут - далеко, да и люди там равнодушные, им нет дела до новой смены властей, - а попробуй они сунуться к фермерам, те их встретят ружьями. Американцам даже не придется прибегать к дефолиантам, партизаны и так погибнут, сами, от голода и холода.
- А где ты будешь брать провизию? - спросила я Дэвида.
- При чем тут я? - ответил он. - Это я просто размышляю.
Я подумала о том, как про это напишут потом в учебниках по истории - один абзац, несколько дат и краткое резюме. Так преподносили нам историю в школе, нейтрально-длинные перечисления войн, мирных договоров, союзов, одни завоевывают власть над другими, потом теряют, и никто никогда не вдавался в побудительные мотивы, не интересовался, зачем им была эта власть и хорошо или плохо поступали те, кто ее захватывал и отвоевывал. Вместо этого были ученые слова, вроде "демаркационный" или там "суверенный", смысл их нам не объясняли, а спрашивать нельзя было, в старших классах полагалось сидеть, вперившись глазами в учителя, будто он - киноэкран, тем более девочкам; если мальчик задаст вопрос, остальные мальчики начинали насмешливо причмокивать губами, а если девочка, то другие девочки потом в уборной ей говорили: "Подумаешь, развоображалась". Я вокруг Версальского мира все поля изрисовала орнаментом - растения с завитками листьев, с сердцами и звездами вместо цветов. Научилась рисовать незаметно, почти не двигая рукой. В цветочных рамочках генералы и важные исторические события выглядели как-то лучше. А если приблизить книгу к самым глазам, портрет распадался на серые крапинки.
Анна втиснулась на скамейку рядом с Дэвидом, он говорил, а она теребила его руку.
- Я тебе говорила когда-нибудь, что у тебя большой палец убийцы? - спросила она.
- Не перебивай, - сказал он, но она сделала жалостное лицо, и тогда он ответил: - Да, да, говорила, и не раз, - и похлопал ее по плечу.
- Приплюснутый на конце, - объяснила она нам.
- Надеюсь, ты им не продалась? - сказал Дэвид мне. Я покачала головой. - Умница, - сказал он. - Сразу видно, что у тебя есть сердце. И все прочее тоже, правда? - обратился он к Джо. - Я лично люблю, чтобы у меня в руках было кругло и ядрено. Анна, ты слишком много ешь.
Я мыла посуду, а Анна, как обычно, вытирала. Ни с того ни с сего она вдруг произнесла:
- Дэвид - сволочь. Сволочь каких мало.
Я оглянулась на нее: таким тоном, впору глаза выцарапать, я до сих пор не слышала, чтобы она о нем говорила.
- Чего это ты? - удивилась я. - Что случилось?
Вроде бы он за обедом ничего обидного для нее не сказал.
- Ты небось вообразила, что он по тебе обмирает, - проговорила она, растянув по-жабьи безгубый рот.
- Нет, - растерянно ответила я. - С чего бы мне это воображать?
- Вон он чего тебе наговорил, какой у тебя зад замечательный, крепкий и ядреный, мало что ли? - раздосадованно объяснила она.
- Я считала, что он издевается.
Я и вправду так считала, у него такая привычка, как бывает привычка ковырять в носу, только у него словесная.
- Издевается, как бы не так. Это он назло мне. Он всегда льнет к другим женщинам при мне, он бы и в постель их укладывал в моем присутствии, если бы мог. А так он их укладывает где-нибудь еще, а потом мне все рассказывает.
- Да? - удивилась я. Я и не предполагала даже ничего такого. - А зачем? То есть тебе-то зачем он рассказывает?
Анна свесила голову и опустила руку с посудным полотенцем.
- Он утверждает, что так честнее. Каков скотина. Когда я злюсь, он говорит, что я ревнивая и собственница, и пусть я не строю из себя, ревность - буржуазное чувство, пережиток собственнической этики, он считает, что все должны спать со всеми без разбору. А я говорю, что существуют врожденные эмоции, если что чувствуешь, надо давать этому выход, правильно? - То была заповедь веры, Анна вопросительно посмотрела на меня, ожидая, что я стану либо поддакивать, либо возражать; но я не имела ясного мнения, поэтому промолчала. - Он утверждает, что он лично лишен таких низменных чувств, он, видите ли, выше этого. Но на самом деле он просто из кожи лезет, чтобы доказать мне, что он все может и ничего ему не будет, я ему не помеха. А теории всякие его дерьмовые просто для прикрытия. - Она снова подняла голову и улыбнулась мне с прежним дружелюбием. - Я решила, надо предупредить тебя, чтобы ты знала: если он начнет тебя лапать и все такое, ты тут вообще-то ни при чем, это все делается ради меня.
- Спасибо, - сказала я. Мне было жаль, что она мне сказала; я еще хотела верить, что так называемый удачный брак все-таки хоть для кого-то да существует. Но с ее стороны это было любезно, предупредительно, я бы на ее месте, я знаю, трудиться не стала, предоставила бы ей самой разбираться. "Сторож брату моему" всегда наводил меня на мысли о зоопарках и лечебницах для умалишенных.
Глава двенадцатая
Помойное ведро было полно, я вынесла его за огород и выплеснула в канавку. Джо в гордом одиночестве ничком лежал на мостках, когда я спустилась ополоснуть ведро, он даже не шевельнулся. Поднимаясь по ступенькам, я разминулась с Анной в оранжевом бикини, умащенной кремом для солнцепоклоннического ритуала.
В доме я поставила ведро под откидной кухонный столик. Дэвид разглядывал в зеркале свою отросшую щетину, он обнял меня одной рукой и сказал, коверкая слова:
- Пошли зо мной ф лесок?
- Сейчас никак не могу, - ответила я. - Дела.
Он изобразил сокрушение.
- Ну что ж, - вздохнул он. - Как-нибудь в другой раз.
Я вытащила свой портфель и уселась за стол, Дэвид заглянул мне через плечо.
- А где же старина Джо?
- На мостках, - ответила я.
- Он что-то не в себе, - сказал Дэвид. - Глисты, наверно. Вернешься в город, обязательно своди его к ветеринару. - И, помолчав минуту: - Почему это ты никогда не смеешься моим шуткам?
Я приготовила кисти, краски, листы бумаги, а он все топтался рядом. Потом произнес:
- Н-да, зов природы. - И, как в водевиле, на цыпочках вышел вон.
Я закрутила крышечки на тюбиках с красками, я вовсе и не собиралась работать - теперь, когда все разошлись, я решила поискать завещание, документы на дом и участок. Поль был совершенно уверен, что отца нет в живых, это заставило и меня усомниться в моей прежней теории. Что, если ЦРУ убило его, чтобы завладеть земельным участком? Неправдоподобный какой-то был этот мистер Малмстром. Но только это уж совсем черт знает что, нельзя подозревать людей без всякого повода!
Я перерыла ларь под левкой у стены, перебрала книги на полках, шарила под кроватями, где хранились палатки. Он мог еще раньше положить бумаги в банковский сейф в городе, если так, мне их никогда не достать. А мог и сжечь. Здесь их, во всяком случае, не было.
Может быть, правда, они спрятаны между страницами какой-нибудь книги. Я проверила Голдсмита и Бернса, держала за корешок и трясла, потом вспомнила про его сумасшедшие рисунки - единственный имеющийся у меня знак того, что он, может быть, еще жив. Подробно я их до сих пор не рассмотрела. Ведь если рассуждать логически, среди них - самое место для документов. Он всегда был человек логический, а сумасшествие - это всего лишь преувеличение того, что ты есть.
Я сняла с полки всю стопку рисунков и стала просматривать. Бумага тонкая, мягкая, почти как рисовая. Сначала шли руки и рогатые фигуры, и на каждом листе в углу - цифры, потом лист побольше, на нем полумесяц с четырьмя выростами, утолщенными на концах. Я повернула лист, сообразуясь с цифрами, и тогда полумесяц оказался лодкой, в ней четыре человека, а утолщения на концах - это головы. Хорошо хоть, что в рисунке нашелся смысл.
Но в следующем рисунке найти смысл мне не удалось. Какое-то длинное тело, то ли змея, то ли рыба, четыре ноги или руки, хвост, а из головы выходят ветвящиеся рога. В лежачем положении похоже на животное, нечто вроде крокодила, а стоя - словно бы человек: глаза направлены вперед и две руки по бокам.