- Ко-ро-ле-ву, - твердо сказал я. - Поличным причинам, как то: страх, трусость, патриотизм и тому подобное, - я также, как и ты, не настроен выполнять это подлое деяние, однако деянию подобает быть свершенным, уверяет нас международная политика. Равно как и моя жена. Два яйца, пожалуйста.
- Два яйца, - пробурчал он, волоча ноги прочь из комнаты.
С какой приязнью бы я снова окунулся в негу невинного сна - однако за проушину меня тянула настоятельность великого момента, к тому же Джок дуется, если яйца остывают. Я съел их - все до крошки, хотя от совершенства они были далеки. А пока ел, я планировал.
Час спустя, небрежно облачен и намеренно небрит, я отправился на консультацию к моему оружейнику. Само собой, я не имею в виду своего настоящего оружейника - тот персонаж похож на епископа и властвует над тусклым тихим заведением невдалеке от Сент-Джеймсского дворца; он способен провести грань различия между джентльменом и субъектом. Малого, к которому я направился, можно, пожалуй, назвать моим Другим Оружейником: это малый неизбывной нечестности, который продает незаконное огнестрельное оружие субъектам, а все профессиональные навыки его сводятся к умению прилаживать новые стволы к пистолетам, побывавшим в небольших передрягах, да отпиливать по нескольку дюймов с дробовиков. Меня он полагает кем-то вроде Благородного Джима, Вора Помещичьих Драгоценностей, и я не считаю нужным исправлять это его заблуждение. Имени моего он, естественно, не знает. Его единственные принципы: он отказывает в кредите, не принимает чеки и не продает оружие ирландцам. Последний пункт - не потому, что не любит ирландцев или их политику, а ради их же блага. Он, изволите ли видеть, не убежден, что они будут держать оружие нужным концом от себя, а ему нравится, чтобы клиенты к нему возвращались.
Меня он приветствовал обычной своей угрюмостью: торговцы нелегальным оружием почти никогда не улыбаются - должно быть, вы и сами замечали. Он был неприметно обряжен в замурзанную фуфайку и подштанники, а морковного оттенка волосы, коими он обвалян, потемнели от пота. Он, понимаете ли, делал глазированные яблоки, ибо такова его "вывеска", а темная и тесная конура, в кою он меня допустил, была неистово жарка и душна от вони варящегося сахара, гнилых фруктов и оружейной смазки. Гул ос и мясных мух в допотопных чанах для варки ирисок меня довольно-таки ужаснул. (В раннем детстве меня угораздило проглотить осу, заблудившуюся в стакане лимонада; она ужалила меня в левую миндалину, и матушка моя даже боялась - манером незаинтересованным, но благовоспитанным - за мою жизнь. Ныне же я топчу ос, когда природоохранные ребята не смотрят.)
- Приветствую, Рыж! - вскричал я.
- Здоров, чувак, - ответствовал он.
- Послушай, Рыж, как ты считаешь - мы не могли бы зайти в соседнюю комнату? На мне шелковое нательное белье, а когда потеешь, оно ужасно липнет.
Весьма нелюбезно он завел меня в крохотную, заставленную мебелью заднюю гостиную, где после тропиков его мастерской стоял арктический холод. С бессознательным изяществом оружейник мой набросил себе на плечи краденое норковое болеро и примостился на пуфике, обитом волосяной бортовкой. Должен сказать, выглядел он прекурьезно, но я не осмелился хихикнуть - он очень силен, груб и славен по всему Поплару тем, что бьет людей в чувствительные места по малейшему поводу.
- Один мой друг… - начал я.
- А, ага, - осклабился он.
- Мой друг, - твердо повторил я, - иногда занимается коммерческим браконьерством - или же отбраковкой - красного зверя в Нагорьях Шотландии Храброй. У него сейчас довольно крупный заказ на дичь от крупного отеля, название которого я, похоже, забыл. А полиция отняла у него ружье и теперь жмется, не хочет возвращать. Ему нужно другое. Что у тебя есть, Рыж?
- Ничо, - ответил он.
- Он слегка разборчив в том, что касается ружей, - продолжал я. - Ему нравятся такие, чтобы чувствовался класс. Кроме того, бить должно точно и мощно, с хорошей скоростью - в общем, по-настоящему убойное.
- У меня ничо такого нету.
- И боеприпасы свежие; никакой списанной армейской трухи.
- Мне итти надо, чувак.
- Ну и, разумеется, хороший телескопический прицел.
- Отъебись.
До сих пор диалог наш развивался хорошо, протокол соблюдался в лучших традициях. Иметь дело с такими типами, как Рыж, удивительно схоже с ведением переговоров с советской торговой делегацией. Я выудил из кармана плоскую бутылку виски и кинул ему. Он отпил, грязный пес, и бутылку не вернул. Рыгнул, сунул руку в подштанники и задумчиво поскреб.
- У меня "манлихер" завелся, - хрюкнул он после очередного глотка. Я скроил сочувственную мину и порекомендовал курс пенициллина. Он проигнорировал.
- Довоенный.
- Нет.
- Обойма на три.
- Без толку.
- Графский.
- Какой?
- Графский. Ну графу принадлежал, графу. На замке - герб, весь в золоте и прочее.
- Все хуже и хуже.
- И никогда нигде не залетал. Гарантирую.
- Ты начинаешь полуинтересовать меня, Рыж.
- Двести восемьдесят. Наличкой.
Я встал:
- Увижу следующего миллионера - расскажу ему. До скорого, Рыж.
- Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х21/2.
- х 21/2! - взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу "х 21/2"). - Куда ж это годится, а?
- Слушай, - сказал он. - Если тебе этого мало, то тебе не ружье надо, а, бъять, зенитку.
Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть "коленями". Внутри содержалось: "манлихер" в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.
- У антикварщика ты бы за него озолотился, - зевнул я. - Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Геринг бродил по первобытным топям.
- Двести семьдесят пять, - ответил он. - И это мое крайнее слово.
Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, - что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.
- И зачем нам этот металлолом? - угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.
- Им мы и выполним работу.
- Можете сами. Я нет, - сказал он.
- Джок!
- Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету - сказала, ушла в какой-то паб, называется "Дом Кларенса".
Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.
Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте. Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к "Исоу", где съел больше, чем мне полезно. У "Исоу" всегда так, но оно того стоит.
На покой я отправился рано - в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее - тишина.
Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:
(1) Добыть непроницаемый камуфляж.
(2) Избрать снайперскую позицию.
(3) Подготовить путь отхода.
Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил, и ночное отдохновение я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у "Исоу". Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения - третье величайшее занудство, на которое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.
8
Маккабрей макает перепуганный пальчик в кишащие акулами воды цареубийства
О, недалекий род людей несчастных!
Как много среди нас таких, что сами
Куют себе извечную беду,
Считая правдой - ложь, а ложью - правду.
"Герейнт и Энид"
КОСТЮМ БЫЛ ГНУСЕН, просто гнусен. Его явно пошили в 1940-х годах на румынского сутенера-дальтоника, а то и жиголо. Шашечки сине-оранжевого узора, должно признать, были немногим крупнее обычной пачки сигарет: вероятно, сутенер либо жиголо не желал сильно бросаться в глаза. Непристойных открыток в карманах не оказалось - равно как и отбракованных на фабрике "французских писулек"; меня это убедило в том, что, по крайней мере, в химчистке наряд побывал. Я приобрел его в заведении под названием "ГОСПОДСКИЕ ГАРДЕРОБЫ, СКУПКА", и в самом деле: складки пиджака ниспадали с моих плеч в манере, свойственной фанерным гардеробам. "ГОСПОДСКИЕ ГАРДЕРОБЫ, СКУПКА" также продала мне пару обуви под стать, хотя своим бело-коричневым великолепием ботинки эти, похоже, выдавали происхождение подревнее: в них мог щеголять мелкий дворянчик, выйдя промышлять себе состояние где-нибудь в монте-карлианском "салоне-привэ" году этак в 1936-м.
На себя в зеркало их примерочной я глянул лишь единожды. Под дубинкой костюма я мог поморщиться, но, клянусь, в голос не закричал.
Ресурсы "ГОСПОДСКИХ Г. С." казались неистощимыми.
- Кте, - спросил я со своим лучшим миттель-европ-акцентом, - кте я моку приопрести топротный, крепкий, мусикально-инструментальный сакфояш тля моефо мусикально-инструмента? Мне потрепуется фот такой капарит. - Пока я очерчивал размер, подлый костюм нещадно вспарывал мне подмышки. - Такой, ф каких шикакские канкстеры раньше носили окнострельные афтоматы, ха ха!
- Ну и в нужное же место вы зашли же! - шумно просиял мистер Г.Г.С. - Ступайте же сюда, сэр, и осторожно же - ступенька. Мы же отчасти специализируемся на влагалищах для музыкальных инструментов. Вот тут, я же уверен, вы же отыщете футляр своей мечты - среди этой небольшой коллекции!
Я подозрительно сощурился на него, ибо всем известно, что библейское "влагалище" ныне толкуется несколько игривее, но он, судя по всему, за отросток меня не водил. Передо мной действительно раскинулся превеликий ассортимент на совесть сработанных конурок для музыкальных инструментов - зрелище редкое и причудливое. Пред моим мысленным взором расстилались пропорции "манлихера" (любой хоть чего-то стоящий торговец искусством может с первого взгляда на раму определить, подойдет ли она какой-нибудь картине из его запасников, а также можно или нельзя ее подогнать под размер оных, не жертвуя красотой резьбы), и я вскоре выбрал футляр - иначе "влагалище" - извращенной формы, разработанное, вне всяких сомнений, под баритон-саксофон. Пререкался я насчет него ровно столько, чтобы не возбудить подозрений в груди мистера Г.Г.С.
После чего запихал свой противный господский гардероб и со-ответные ему ботинки в футляр и медлительной стопой повлекся хмуро в шалаш спокойный свой, усталый, как любой селянин из Сток-Поджис, помедлив только в "Лиллиуайте", дабы приобрести клетчатую кепку для гольфа той разновидности, кою до сих пор я полагал существующей лишь в сочинениях П.Г. Вудхауса. В "Лиллиуайте" я воспользовался своим йоркширским акцентом, дабы сбить их, видите ли, со следа. Плащ тайного агента уже окутывал мне плечи так уютно, что я чувствовал себя плющом увитой башней. Я не возбудил, смею надеяться, никаких подозрений; даже без акцента меня бы приняли за джентльмена с Севера - никто другой не стал бы покупать такую кепку.
По моем прибытии в квартиру Джок моргнул на инструментальный футляр злобным глазом. Второй глаз, незлобный, стеклянный, был устремлен в эмпиреи либо к потолку так, что, умей он говорить, явно сказал бы: "Иже еси".
- Будь добр, водрузи этот гроб для банджо в гардероб моей гардеробной, - промолвил я величавым хозяйским голосом, - и попрошу тебя внутрь взглядов не бросать, ибо содержимое шокирует даже меня. И воздействие оного на честного кашцехлёба, подобного тебе…
- Вы имеете в виду - "хлебопашца", мистер Чарли.
- Быть может, может быть. Как бы там ни было, немедля мне поведай без экивоков и своими словами, не упуская самых незначительных примет, - что у нас сегодня на обед?
- Мадам нету, - чопорно отвечал он. - Играет в бридж.
- И? - высокомерно вопросил я. - Уж не пытаешься ли ты мне сообщить, что я должен посылать или - боже упаси - выходить за обедом? В кладовой ничего? Ты сам, Джок, кормишься хлебами и сырами? Мне трудно в это поверить, ибо кто, как не ты, всегда питался не по чину?
Взоры его опаляли: один - пол, другой - карниз под потолком: опять же, не по чину, с его-то статью и общественным статусом.
- Я только собрался чутка перекусить, - прогугнявил он насколько мог культурно.
- Да-да? - мягко просуфлировал я.
- Ну, эта… парочку "блинцов" с икоркой внутри и сметанкой сверху - это я остатки наскреб, немножко филеев лососинки, выдержанных в вине, которое я купил из своего собственного кармана и могу это доказать; потом всего-то ничего - тоненький бифштексик на скорую руку, чего добру пропадать, а в него завернуть уж мою собственную стряпню - куриную печеночку. Ну и все.
- Ты хочешь мне сказать, - ровно осведомился я, - что там едва хватит тебе одному?
Джок лояльно поразмыслил.
- Икры, наверно, маловато, - наконец отозвался он.
Я протянул ему свои ключи.
- Десять минут ничего, мистер Чарли?
- Ты имеешь в виду десять минут после того, как ты предъявишь мне поднос с напитками?
- Еще б.
- Ну… стало быть, Джок.
- Ну, мистер Чарли.
Когда Иоанна возвратилась, я уже пребывал в постели с душеспасительной книгой св. Франциска Сальского - или, быть может, маркиза де Сада, не помню, - и недостаточно проворно щелкнул ночником. Она выиграла в бридж - она всегда выигрывает; это ее воодушевляет. Она сияла. Танцуя по комнате, она еще и пела, разбрасывая одежды там и сям.
Не все мы можем себе позволить устриц и крепкий гиннесовский портер, но скажу как на духу: бывают времена, когда баночка белужьей икры за £ 20 заполняет лакуну восхитительно.
На следующий день, удостоверившись, что Джок в своей кладовке занимается полезным делом, а Иоанна в душе, я накинул на себя новое "платье" и уже собирался было ускользнуть из дому незамеченным. Иоанна застала меня за актом ускальзывания и при виде моего радужного облачения едва не рухнула на пол от хохота, будто маленькая безумица. Такой смех, как у нее, - он плещется серебристыми волнами, - вполне чарующ, если вызван кем угодно, кроме вас самого.
- Цыц! - скомандовал я. - Если меня в этом костюме увидит Джок, он немедленно подаст заявление об уходе. У него, видишь ли, есть собственная гордость.
- Но, Чарли-дорогушечка, - выдавила она между серебристыми волнами, - зачем ты оделся гробовщиком? И в этом черном внушительном ящике у тебя что - принадлежности для бальзамирования?
- Я не вижу ничего достойного смеха, - чопорно отвечал я, - в наружности истинного бритта, готового свершить покушение на своего Монарха вопреки собственному здравому смыслу.
- Прости меня, Чарли, - опамятовалась она. - Я просто не поняла, что ты замаскировался.
- Именно это, черт подери, я и сделал, - ответил я.
Когда я проходил через кухню, моего слуха достиг приглушенный флатус - слишком дискантовый, чтобы оказаться испускаемым Джоком.
- Джок, - сурово проговорил я. - У канарейки опять запор. Новый коновал меня разочаровывает. Прошу тебя - протелефонируй в Зоопарк и спроси у них совета.
- Ну, мистер Чарли, - ответил мой камердинер - после чего, "сотто вочи", произнес нечто, прозвучавшее как: "Поглядеть на ваш новый костюм - и не то будет".