Я, как говорится, проглотил и поехал по проулку. Ям и камней не сосчитать; с одной стороны возвышался склон горы, весь заросший кустами дрока, с другой - обрыв. Вдали виднелась панорама Рима. Мы все поднимались и поднимались; иногда на поворотах было так тесно, что приходилось давать задний ход; но вот, наконец, после очередного подъела - ограда. Въезжаю в ворота, еду по площадке, посыпанной гравием, без деревьев, останавливаюсь неподалеку от белого домика. Пассажир, выйдя, торопливо, дает мне деньги. Я протестую:
- Это за рейс… А обратный путь?
- Какой обратный путь?
- Это пригород… Нужно оплатить обратный проезд.
- Ничего я не стану оплачивать… Никогда не платил за обратный проезд и не собираюсь.
И он поспешно пошел к домику. Я разозлился и кричу:
- Я останусь здесь, пока вы мне не заплатите за обратный проезд… Даже если придется ждать до вечера.
Он пожал плечами, дверь открылась, и он вошел в дом. В дверях, кажется, стоял кто-то в белом халате. Я посмотрел на дом. Жалюзи спущены; окна нижнего этажа зарешечены. Я тоже пожал плечами, сел в машину, которая уже начала накаляться под солнцем, вынул из кармана сверток с завтраком и стал не спеша закусывать среди глубокой тишины, поглядывая через край обрыва на панораму Рима. Жара меня разморила, меня стало клонить ко сну, и я продремал примерно с час. Проснулся я внезапно, ошалевший и потный, и увидел, что все кругом было как прежде: пустынная площадка, дом со спущенными жалюзи, солнце, тишина. Я стал неистово нажимать на клаксон, думая: "Кто-нибудь да выйдет".
На рев клаксона действительно из-за дома вышел черный человечек, по виду пономарь, в костюме из шелка-сырца; он подошел ко мне и спросил:
- Свободен?.
- Да.
- Тогда отвези меня к собору Святого Петра.
Я решил, что нет худа без добра - до Святого Петра неплохой рейс, и таким образом я оправдаю обратный проезд. Я включил мотор и поехал. Правда, когда я выезжал из ворот, мне показалось, что в окне кто-то делает мне знаки, чтобы я вернулся, но я не обратил на это внимания. Я стал спускаться по переулку поворот за поворотом; в каком-то узком месте дал задний ход. И вдруг вижу: по склону бегут сломя голову, хватаясь за кусты и размахивая руками, двое детин в белых халатах.
- Стой, стой! - кричат они мне.
Я остановился. Один из них открыл дверцу и без церемоний крикнул человечку, притаившемуся в глубине такси:
- Ну-ка, милый, вылезай… Без разговоров.
- Но меня ждет папа римский!
- Ладно, поедешь в другой раз… Вылезай!
Одним словом, тот сошел, парень сразу схватил его под руку, а другой тем временем объяснил мне:
- Он спокойный, поэтому мы оставляем его на свободе… Но с помешанными всегда нужно быть настороже.
- А что это за дом? Клиника для душевнобольных?
- А ты что, разве еще не догадался?
Нет, не догадывался… Вот, выходит, и возместил время, которое потерял там наверху, да еще и обратный проезд. Было уже за полдень, день действительно выдался злополучный. Я отправился на стоянку на бульваре Пинтуриккио и там - не поверите! - ждал около четырех часов. Наконец, когда стало уже смеркаться, подошел смуглый длинноволосый молодой человек, в пиджаке и рубашке с открытым воротом - какой-то прощелыга. С ним была девушка, красивая, легкомысленного вида. Он сказал мне:
- Отвези нас на Джаниколо.
Они сели, и я помчался как бешеный; но время от времени я смотрел в зеркальце, висевшее у меня над головой. На набережной Фламинио, в пустынном месте, он схватил девушку за волосы, откинул ей голову назад и поцеловал в губы. Она захныкала:
- Ну тебя, дурной!
А потом, конечно, обняла его за шею и вернула поцелуй.
И они целовались без конца… Я обычно отношусь благосклонно к парочкам, но в тот день, после стольких несчастий, я был зол как черт. Затормозив, я остановил машину и объявил:
- Приехали!
- Уже Джаниколо? - спросила девица, высвобождаясь из объятий. Губная помада у нее была съедена, волосы растрепаны.
- Нет, не Джаниколо… Но если вы не будете вести себя прилично, я дальше не поеду.
Он, как и подобает такому прощелыге, огрызнулся:
- А тебе какое дело?
- Такси - мое… Если хотите миловаться, отправляйтесь в кусты на Вилла Боргезе.
Он посмотрел на меня пристально, а потом сказал:
- Ладно, благодари бога, что я здесь с синьориной… Вези нас на Джаниколо.
Ничего не ответив, я отвез их на Джаниколо. Была ночь, они сошли, велев мне ждать, подошли к парапету и стали любоваться панорамой Рима. Потом вернулись. Он сказал:
- Теперь поедем к Кавальери ди Мальта.
- Но на счетчике уже тысяча лир.
- Поезжай, не бойся.
От Джаниколо до Кавальери ди Мальта конец немалый. Они, кажется, опять целовались, но мне уже было безразлично - я думал только о том, как бы получить свои денежки. Когда мы приехали в пустынный район Кавальери ди Мальта, они велели мне остановиться на площади у церкви святой Сабины. Там как раз вход в сад с высокими стенами, обращенный к Тибру. Они опять сказали, чтоб я подождал и пошли в сад. Было темно и тепло, последние ласточки порхали перед тем, как отправиться на покой. Магнолии так благоухали, что кружилась голова. Вот уж правда, настоящее место для влюбленных. Размышляя о том, что в конце концов они правы, что целуются, и что на их месте я делал бы то же самое, я спокойно ожидал их. С полчаса я отдыхал в тишине, в тени, овеваемый теплым ветерком. Неожиданно мой взгляд остановился на счетчике - две тысячи лир. Я вышел и направился в сад. И сразу же убедился, что сад пуст и на скамейках под деревьями нет ни одного человека. В саду были другие ворота, выходившие на улицу святой Сабины, там они, конечно, и прошли, а потом, нежно обнявшись, отправились, наверно, вниз, к Большому цирку. Короче говоря, они меня провели.
Мрачный, проклиная свою злую судьбу, я тоже поехал вниз. Светила луна. У обелиска Аксума меня остановил полицейский:
- Нарушение… Вы что, не знаете, что ночью не ездят с потушенными фарами?
Только у Колизея, наконец, нашелся клиент мне по сердцу - горбатый, в белой рубашке с открытым воротом и пиджаком под мышкой. Горб у него поднимался выше головы, а шеи совсем не было.
- Слишком поздно, - пробормотал я сквозь зубы.
- Что вы сказали? - спросил он, садясь.
- Ничего. Куда поедем?
Он сказал мне адрес, я включил мотор, и мы поехали.
Драгоценности
Перевод А. Старостина
Стоит только в кружок друзей затесаться женщине, и сразу можно сказать, что компания скоро расстроится и все разбредутся кто куда. В тот год я дружил с компанией молодых людей. Редко сыщешь таких закадычных друзей. Мы всегда и во всем были согласны, всегда держались вместе - прямо водой не разольешь. Зарабатывали все мы неплохо - у Торе был гараж, два брата Модести были посредниками по продаже мяса, у Пиппо Морганти была колбасная, у Ринальдо - бар. Я торговал самыми разными вещами, в то время смолой и смолопродуктами. Хотя среди нас не было ни одного старше тридцати лет, но каждый весил не меньше восьмидесяти кило; мы, как говорится, не прочь были приналечь на еду. Днем мы работали; но в семь часов вечера собирались - сначала в баре Ринальдо, на проспекте Виктора Эммануила, потом в траттории с садом, неподалеку от Новой церкви. Конечно, мы проводили вместе и воскресенья - смотрели футбольный матч или совершали прогулку в Кастелли, летом ездили в Остию или Ладисполи. Нас было шестеро, но жили мы душа в душу. Скажем, если у одного из нас появлялась какая-нибудь прихоть, она сразу же овладевала и остальными пятью. Увлечение драгоценностями началось с Торе: как-то вечером он пришел в тратторию с массивными золотыми часами на руке. Браслет был тоже золотой, плетеный, шириной чуть не в три пальца. Мы спрашиваем, кто, мол, тебе подарил эти часы, а он заявляет:
- Директор Итальянского банка.
То есть он хотел сказать, что купил их на свои деньги. Потом снял часы и показал нам - часы были хорошей марки, с двумя крышками, с секундной стрелкой; они были тяжелые, да и браслет тоже. Мы были поражены. Один из нас сказал:
- Да, это капиталовложение.
А Торе ему ответил;
- Какое там капиталовложение… Просто мне нравится носить часы на руке, вот и все.
На другой день, когда мы собрались, как обычно, в ресторане, у Морганти на руке тоже появились часы и тоже с золотым браслетом, хоть и не таким тяжелым. Потом наступил черед братьев Модести, они купили себе часы побольше, чем у Торе, но браслет был сплетен не так плотно. А нам с Ринальдо понравились часы Торе; мы спросили, где он их достал, отправились туда вместе и приобрели себе такие же, в хорошем магазине на Корсо.
Дело было в мае, мы часто по вечерам ездили на Монте-Марио, в остерию. Там мы пили вино, ели свежие бобы и овечий сыр. Как-то вечером Торе протягивает руку за стручком, а у него на пальце - массивное кольцо с бриллиантом, небольшим, но красивым.
- Черт возьми! - вскричали мы.
А он без всякого стеснения объявил:
- Только на этот раз не подражайте мне, обезьяны вы этакие. Это я купил себе, чтобы не быть на вас похожим.
Все-таки он снял кольцо и пустил его по рукам. Да, бриллиант был красивый, чистой воды - не придерешься. Но Торе рыхловат, у него плоское лицо, щеки как желе, свиные глазки, нос словно вылеплен из сливочного масла, а рот похож на расстегнутый кошелек. Это кольцо на коротком жирном пальце и часы на пухлом запястье делали его похожим на женщину. Мы вняли его просьбе и не стали покупать кольца с бриллиантом. Но по хорошему перстню мы себе все же купили. Братья Модести заказали себе одинаковые кольца из червонного золота с драгоценными камнями - у одного зеленый камень, у другого синий; Ринальдо купил кольцо с резной оправой в античном духе: на коричневой камее была изображена белая фигура обнаженной женщины; Морганти, как всегда, желая отличиться, приобрел ни больше ни меньше, как платиновый перстень с черным камнем; я - человек попроще и удовольствовался кольцом с квадратной оправой, с желтым плоским камнем, на котором были вырезаны мои инициалы, чтобы им можно было припечатывать сургуч на конвертах. После колец наступила очередь портсигаров. Начал, как всегда, Торе - как-то раз он сунул нам под нос длинный и плоский портсигар, конечно же золотой, с нарезкой крест-накрест; мы все последовали его примеру и накупили себе портсигаров. Потом мы совсем разохотились - один купил себе браслет с брелоком на правую руку, другой - авторучку новейшей системы, третий - цепочку на шею с крестиком и медальоном, на котором была изображена Мадонна, четвертый - зажигалку. Торе, самый тщеславный из всех, заказал себе еще три кольца; теперь он и вовсе походил на женщину, особенно когда снимал с себя пиджак и оставался в рубашке с короткими рукавами, так что были видны его пухлые руки и пальцы в кольцах.
Итак, у каждого из нас было множество драгоценностей; и почему-то именно с этого времени наша дружба начала расстраиваться. Правда, поначалу все это были пустяки - шуточки, колкие фразы, иногда сухой ответ. Но вот однажды вечером Ринальдо, владелец бара, появился в нашей траттории с девушкой - своей новой кассиршей. Звали ее Лукрецией, ей, должно быть, не было и двадцати лет, но у нее уже была фигура вполне сформировавшейся тридцатилетней женщины. Кожа у нее была белая, как молоко, глаза черные, большие, но невыразительные, губы красные, волосы черные. Она напоминала статую - может, еще и потому, что всегда была сдержанна и спокойна и почти не разговаривала. Ринальдо рассказал, что он нашел ее по объявлению о найме рабочей силы. Он ничего не знал о ней - не знал даже, есть ли у нее семья и с кем она живет. Именно такая девушка ему нужна была в кассе - чтобы она привлекала клиентов своей красотой, но и удерживала их на расстоянии своей серьезностью; уродина не привлечет посетителей, а легкомысленная красавица не станет работать и вызовет беспорядок. В тот вечер присутствие Лукреции нас стесняло: мы держались как-то чопорно, сидели в пиджаках, обдумывали каждую фразу, не смея отпустить шуточку или крепкое словечко, ели по правилам хорошего тона; Торе даже попробовал, хоть и без особого успеха, резать фрукты при помощи ножа и вилки. На следующий день мы все бросились в бар - посмотреть, какова она за работой. Она сидела на малюсенькой табуреточке, и бедра, слишком пышные для ее возраста, не помещались на сидении; своей могучей грудью она чуть ли не нажимала клавиши кассы. Мы глядели, разинув рты, а она была спокойна, точна, не торопилась, выдавая чеки, и все время, не глядя, нажимала клавиши. Смотрела она через головы посетителей на стойку бара и спокойным, невыразительным голосом предупреждала буфетчика:
- Два кофе-экспресс… аперитив… апельсинную воду… пиво…
Она никогда не улыбалась, никогда не смотрела на клиента; а между тем многие прямо влезали в окошечко, чтобы только она на них взглянула. Одета она была с изяществом, но, как и подобает бедной девушке, просто - белое платье с засученными рукавами. Но платье чистое, свежее, тщательно выглаженное. Никаких украшений, даже сережек, хотя мочки ушей проколоты. Видя, как она сидит за кассой такая красивая, мы, разумеется, стали с ней шутить; Ринальдо, который ею гордился, нас поощрял. Но она после первых же шуток сказала:
- Ведь мы увидимся сегодня вечером в траттории, не правда ли?.. А сейчас прошу оставить меня в покое… Я не люблю, когда мне мешают работать.
Торе, к которому были обращены эти слова - самый неотесанный и самый навязчивый, - сказал с деланным удивлением:
- Извините… Видите ли, мы люди простые… Не знали, что тут принцесса… Не обессудьте… Мы не хотели вас обидеть.
А она сухо отрезала:
- Я не принцесса, а бедная девушка, своим трудом зарабатывающая себе на хлеб… А на вас я вовсе не обиделась… Кофе и аперитив…
Словом, мы ушли сконфуженные.
Вечером мы, как обычно, встретились в траттории. Ринальдо с Лукрецией пришли после всех; мы сразу же заказали обед. Сидя в ожидании, мы снова чувствовали себя стесненно; потом официант принес большое блюдо с курицей по-римски, рагу с томатным соусом и стручками перца. Мы все переглянулись, и Торе, выражая наше общее настроение, воскликнул:
- Знаете что, я люблю за столом свободу… Берите с меня пример - и будете чувствовать себя прекрасно.
С этими словами он ухватил куриную ножку, поднес ее ко рту обеими руками - все пальцы у него были в кольцах - и стал есть. Это послужило сигналом - после минутного колебания мы все стали есть руками, все, кроме Ринальдо и, конечно, Лукреции, едва отщипнувшей кусочек курицы. Теперь, осмелев, мы полностью вернулись к своим старым повадкам - разговаривали за едой, запивали куски мяса полными стаканами вина, сидели развалившись в креслах, рассказывали, как всегда, рискованные анекдоты. Мы даже вели себя хуже обычного, словно бросая кому-то вызов; не помню, чтобы я когда-нибудь ел столько и с таким удовольствием, как в тот вечер. Когда обед кончился, Торе распустил пояс на брюках и отрыгнул так громко, что потолок задрожал бы, если бы мы не сидели на открытом воздухе, в беседке, увитой виноградом.
- Уф! Теперь я чувствую себя лучше, - заявил он.
Он взял зубочистку и, как он это всегда делал, стал ковырять по очереди во всех зубах; потом он повторил эту процедуру еще раз; наконец, засунув зубочистку в уголок рта, он рассказал нам какой-то совершенно непристойный анекдот. Тогда Лукреция встала и сказала:
- Ринальдо, я что-то устала… Если тебе не трудно, проводи меня до дому.
Мы обменялись многозначительными взглядами - она всего два дня работала кассиршей, а уже была с ним на "ты" и называла его по имени. Что-то не похоже на газетное объявление о найме рабочей силы. Они ушли, а Торе, рыгнув еще раз им вслед, заявил:
- Давно пора… Мочи не стало… Видели, как нос дерет?.. А он-то пошел за ней смирненько, как ягненок… Ну а что касается объявления о найме рабочей силы - это скорее было брачное объявление.
Два или три дня повторялись такие же сцены: Лукреция ела чинно, не говоря ни слова; мы делали вид, что не замечаем ее. Ринальдо не знал, как ему вести себя, чтобы угодить и Лукреции и нам. Но что-то готовилось - мы все это чувствовали. Девушка-тихоня, хотя и не показывала этого открыто, хотела, чтобы Ринальдо сделал выбор - или она, или мы. Наконец, однажды вечером, без всякой особой причины - может быть, потому, что было жарко, а жара, как известно, действует на нервы - Ринальдо во время обеда вдруг набросился на нас:
- В последний раз с вами обедаю.
Мы были ошеломлены. Торе спросил:
- Правда? А можно узнать почему?
- Потому что вы мне не нравитесь.
- Не нравимся? Как жаль!
- Вы - стадо свиней, вот вы кто.
- Думай о том, что говоришь. Ты что, с ума сошел?
- Да, стадо свиней, я повторяю… Когда я с вами обедаю, меня чуть не рвет.
Мы все покраснели от возмущения; некоторые даже встали.
- А ведь свинья-то, милый, ты сам, - сказал Торе. - По какому праву ты судишь нас? Разве мы всегда не были вместе? Разве не делали всегда одно и то же?
- Ты бы уж помолчал, - заявил Ринальдо, - нацепил на себя все эти побрякушки и теперь похож на одну из тех девиц… Тебе только не хватает надушиться… Ты никогда не душился?
Удар был направлен против нас всех; понимая, откуда ветер дует, мы посмотрели на Лукрецию, но она, делая вид, что это ее не касается, тянула Ринальдо за рукав, уговаривая его прекратить спор и уйти. Торе крикнул:
- И у тебя тоже хватает побрякушек… Часы, кольцо, браслет. И ты как другие.
Ринальдо, вне себя, заявил:
- А я, знаете, что сделаю? Я их сниму и отдам ей… Бери, Лукреция, дарю.
Он снял с себя кольцо, браслет, часы, вынул из кармана портсигар и бросил все девушке.
- Вот вам, - крикнул он, издеваясь, - вам этого не сделать. Где уж вам!
- Иди ты к черту! - сказал Торе; но все видели, что он уже стыдится этих колец на пальцах.
- Ринальдо, забери вещи и пошли, - спокойно сказала Лукреция.
Она собрала в кучку все золото, которое дал ей Ринальдо, и положила ему в карман. Однако Ринальдо, разозлившись, продолжал нас ругать, хотя Лукреция и тащила его прочь.
- Вы - стадо свиней, это я вам говорю… Научились бы есть, жить научились бы, свиньи.
- Болван, - бросил ему разъяренный Торе, - невежа… Даешь водить себя за нос этой идиотке.
Посмотрели бы вы на Ринальдо! Он перегнулся через стол и схватил Торе за ворот рубашки. Нам пришлось их разнимать.