В номере Ричарда на кровати лежала кипа последних книжных обозрений, копия программы поездки Гвина, несколько новых книг в ярких переплетах и даже букетик цветов - дары от издателя. От издателя Гвина, чтобы, так сказать, помочь Ричарду в его работе над очерком о Гвине. Из "Болд адженды" никаких посланий не было, ни слова и ни единого внятного ответа на телефонные звонки (Ричард несколько раз звонил из ванной, уткнувшись носом в зеркало). Просьбы Ричарда связать его с Лесли Эври долго блуждали по офису, пока наконец не растворялись в воздухе или окончательно не заглушались какофонией ремонтных работ: стуком молотков, скрипом и звоном ведер и шутками, которыми перебрасывались парни по имени Таг, Тифф и Хефт. Через двадцать минут Ричард должен был быть внизу, чтобы присутствовать на интервью Гвина. А после интервью Гвина Ричард должен был организовать интервью с интервьюером Гвина, чтобы расспросить его о том, что значит брать интервью у Гвина Барри. Выйдя из ванной, Ричард присел на кровать и выкурил сигарету, пытаясь справиться с приступом нервной дрожи и сердцебиения. Ему хотелось, чтобы рядом были его мальчишки: Мариус с одной стороны, а Марко с другой. Мариус здесь, а Марко тут. Зеркало твердило Ричарду, что его тело умирает, но мысли у него были точно у полугодовалого младенца.
В апартаментах Гвина было людно, как в салоне эконом-класса: официанты, помощник управляющего гостиницей, два журналиста (один входил, другой выходил), два фотографа (в таком же положении), две высокопоставленные дамы от издателя Гвина и юный пиарщик. Кроме того, комната была забита вазами с цветами и фруктами, которые, надо полагать, были настоящими, но выглядели как театральный реквизит. Здесь витало всеобщее возбуждение от успеха, от удачной сделки, от впечатляющей прибыли - так бывает всегда, когда коммерция находит искусство доходным. Ричард устроился рядом с юным пиарщиком, который не просто говорил по телефону, а был подсоединен к телефону физически: толстый провод описывал дугу вокруг его подбородка (это напоминало рацию пилота), а высвобожденные таким образом руки умело расправлялись с электронной почтой и прочими сверхсовременными устройствами. Он был симпатичный и довольно упитанный, этот пиарщик, его зачесанные назад волосы отливали суперглянцем, как растекшееся по воде нефтяное пятно.
- Я на самом деле чувствую, - говорил Гвин, наклоняя голову, чтобы облегчить задачу фотографу, скрючившемуся у его ног, - что романист должен стремиться к простоте.
- Но как, Гвин, как?
- Он должен создавать эту простоту. Должен определять новые пути и направлять по ним читателя.
- Но куда, Гвин, куда?
- А что, если мы заарканим парня из "Пост", - включился юный пиарщик, - он мог бы посмотреть, как вы готовите радиосюжет.
- В луга. Ладно, он может прослушать мое телеинтервью из радиорубки. С утра опять в луга и в лес.
- Значит, сначала будет чтение, потом вы будете подписывать книги, а потом ответите на вопросы читателей.
- Я думаю, мы могли бы все это совместить. Это - Филлис Уайденер. Познакомьтесь - Ричард Талл.
Из рекламных материалов к "Возвращенному Амелиору" Ричард знал, что Филлис Уайденер ведет колонку в одной нью-йоркской газете: пишет о знаменитостях, об искусстве, о политических проблемах местного значения. У нее огромный трудовой стаж и, значит, наметанный глаз. Опыт - вот что приобретает человек с годами. Опыт и зрелость. Сама же Филлис производила впечатление американки, которая взяла на вооружение парочку американских идей (любезность, обаяние), а потом повернула ручку мощности, и все эти качества, у которых, как у водородной бомбы нет верхнего предела мощности, стали расти, стремясь к бесконечности. Только коллеги Филлис и ее начальство знали, что заметки, которые она пишет долгими часами, подкрепляя силы огромным количеством крепкого кофе в своей маленькой, забитой разными сувенирчиками квартирке на Тринадцатой улице, часто, и чем дальше, тем чаще, оказываются негодными для публикации - такими язвительными они получаются. Ричард отыскал лист почтовой бумаги с логотипом гостиницы и шариковую ручку и придвинул свой стул поближе к Гвину и Филлис. И в то же мгновение Ричард был вознагражден отличной деталью для своей статьи: Гвин замолк на полуслове, фактически на полуслоге (он успел дойти лишь до середины слова "безыскусственный"), когда диктофон Филлис вдруг щелкнул (в кассете закончилась пленка), и Гвин так и сидел, раскрыв рот и держа паузу, пока Филлис меняла кассету. Между тем стало совершенно очевидно, что энергия юного пиарщика направлена не на дальнейшее расширение этих связей, а, напротив, на их концентрацию.
- Безыскусственный подход - вот что я имел в виду. Мне нравится сравнивать это с работой столяра.
- Вы столярничаете, Гвин?
- С деревом у меня выходит неважно, Филлис. Но со словами - что ж, тут у меня есть свои формы и лекала, свой ватерпас и надежная пила.
- Прекрасно сказано.
- Что ж, это моя работа.
Интервью закончилось, комната опустела, и Гвин вышел освежиться (хотя, по мнению Ричарда, Гвин и так выглядел достаточно свежим). В общем, Ричард остался наедине с Филлис, под ее бесцеремонным взглядом. Он стал добросовестно ее интервьюировать. Минуты через полторы Ричард уже не знал, о чем ее еще спросить.
Через комнату в сопровождении юного пиарщика прошествовал Гвин. Его ждали внизу, в ресторане - для следующего интервью.
- Я тут поговорил насчет тебя, - сказал он Ричарду. - Что у тебя с программой? Я имею в виду интервью в Майами и участие в радиопередаче в Чикаго. И еще встречу с читателями в Бостоне. Я подумал, а может, ты это сделаешь.
- А в чем дело?
- У меня вышли накладки, и я предложил им тебя. Все оговорено.
В апартаментах Гвина нельзя было курить. Они находились на этаже для некурящих. В большей части гостиницы курить запрещалось. А Ричард всю свою жизнь боролся против борьбы с курением. Он отдал жизнь этой борьбе. Они сидели молча, пока Филлис не нарушила молчания:
- Вы старые друзья.
Ричард сдержанно кивнул.
- Знаете, он восхищается вашими работами. Я сама слышала, как он говорил по телефону, какой вы замечательный писатель. Он вас нежно любит.
- Нет, не любит. Просто хочет, чтобы вы так думали.
- Вы полагаете, он пытается сделать вам больно? - удивленно спросила Филлис.
- Ему и пытаться не надо. Мир сделает это за него.
"Вы живете одна?" Такие вопросы обычно задают в американских больницах медсестры из приемного покоя - тем, кого запущенность превратила в невзрачную тень, тем, кто окружен карантином ненужности. Филлис выглядела прекрасно. И Ричард не очень хорошо разбирался в людях. Но в запущенности он разбирался прекрасно.
- Вы живете одна?
Голубые глаза Филлис округлились, сжатые губы растянулись в некое подобие улыбки; она кивнула.
- И ни разу не были замужем?
Ричард почувствовал отчаяние, хотя до сих пор он считал, что он еще не готов отчаяться, он думал, что все еще не настолько плохо, чтобы отчаиваться. Внезапно Ричард подумал об Энстис, но представил себя среди ситца и канифаса спальни Филлис: в новой пижаме (возможно, именно пижама была ключевой деталью жизни, начатой с чистого листа), Филлис склоняется над ним и прикладывает прохладную влажную тряпицу к его пылающему лбу…
- Извините, - сказал он и выпрямился на стуле.
- Все в порядке, - ответила Филлис. - Можно теперь я спрошу вас о Гвине?
Не успел Ричард и рта раскрыть, как выяснилось, что статья Филлис будет, мягко говоря, недоброжелательной. Не дочитав до конца и второй фразы, редактор Филлис пожмет плечами и, скорее всего, решит, что в таком виде литературный портрет Барри печатать не стоит. По правде говоря, Ричарду и в голову не приходило, что статья Филлис может хоть на что-то влиять, так что он и не пытался намеренно очернить Гвина. Он просто старался держать себя в форме в ожидании дальнейших событий.
Очень довольный, Ричард попрощался с Филлис в лифте и вернулся в свой номер. Закусывая бутербродом с мясом и помидорами, он в общих чертах набросал обозрение на пятьсот пятьдесят слов о книге "Песня времен. Уинтроп Прэд (1802–1839)", а затем, устроившись поудобнее, углубился в чтение "Антиверотерпимого человека. Еретическая карьера Фрэнсиса Аттербери". В час ночи - к этому моменту его день длился уже двадцать пять часов - Ричард решил прогуляться по Нью-Йорку: он накинул плащ и вышел немного побродить по Центральному парку.
Ричард знал американскую прозу и знал, что в целом она не лжет. Поехать в Америку для Ричарда было все равно что умереть: попасть в ад или в рай и обнаружить, что они в точности соответствуют своей рекламе. Возьмем, к примеру, ад: черное пламя, осязаемый мрак и лед, все здесь должно истощить вашу слабую бесплотную душу в этой антивселенной проклятых. Вокруг раскинулся Нью-Йорк, но Ричарду не было времени подумать о нем. С того самого момента, как Ричард оказался на улицах этого города, он знал, что Нью-Йорк - это пример самого безжалостного насилия, которое человек учинил над клочком земли, в каком-то смысле даже безжалостнее того, что он сделал с Хиросимой в час "Ч". Ричард поднял глаза к небу. Он посмотрел наверх и не увидел никакой разницы: обычное небо метрополии, на котором слабо мерцают шесть-семь звездочек. Необработанная земля ничего не может с ними поделать, но города ненавидят звезды, города не хотят, чтобы звезды напоминали горожанам, как на самом деле обстоят их дела во Вселенной.
- Итак! - сказал Лесли Эври, откинувшись на спинку своего вращающегося стула и обхватив затылок руками. - Что привело вас на нашу благословенную землю?
Ричарду задавали этот вопрос не в первый раз. Потрясающе. Все приключение длилось от силы секунд пять. Ричард был сражен наповал.
- Простите?
- Что привело вас, - оживленно повторил Лесли Эври, - на нашу благословенную землю?
Ричарду уже не раз задавали этот вопрос - лифтеры, бармены. И теперь он услышал его от человека, представлявшего издательство "Болд адженда". Он услышал это от своего собственного будущего. Разумеется, Ричарду нравилось думать о себе как об отвергнутом гении; история его унижения была долгой. Униженные всегда требуют внимания, но всегда сталкиваются с бездушностью и формализмом. В общем, Ричард сидел сраженный, убитый наповал очевидной банальностью Лесли Эври.
- Что привело меня на вашу благословенную землю? Видимо, меня увлекла мысль, что на вашей благословенной земле у меня выходит роман.
- Разумеется. Вы видели это?
Лесли протянул Ричарду узкий рекламный листок или закладку. На нем было перечислено около дюжины названий. И в самом низу - Ричард Талл "Без названия", 24 доллара 95 центов, 441 стр. Ричард Талл узнал Ричарда Талла. Остальные имена не были ему знакомы, да и выглядели они как-то непривычно. Ричард подумал, что их непривычность могла бы произвести впечатление даже на составителей американских телефонных справочников. Эти имена напомнили Ричарду лишь одно - имена персонажей "Амелиора" и "Возвращенного Амелиора". Юн-Сяо, Юкио, Кончита, Арнауюмаюк - создания Гвина лишь отдаленно напоминали гоминидов.
- Есть какие-нибудь рецензии или что-нибудь в этом роде?
- Ну, а как же, - ответил Лесли. Элегантным движением он распахнул лежавшую перед ним на столе папку, - Джон Две Луны кое-что написал о вашем романе в "Кейп-Коддере". Кажется, у него рыболовецкое судно. А еще Шанана Ормолу Дэвис хорошо отзывается о вашем романе в "Сияющем вестнике". Это в Майами. Она там работает со слабослышащими. Кажется, в Институте имени аббата Шарля Мишеля Л'Эпе.
Лесли передал Ричарду две вырезки, каждая размером с почтовую марку. Ричард мельком взглянул на них и кивнул.
- А вы знаете, откуда у Джона Две Луны такая необычная фамилия? Это славная история. Разумеется…
- Простите. А как дела романа "Без названия"?
- Простите?
- "Без названия". Двадцать четыре доллара девяносто пять центов. Четыреста сорок одна страница.
И Лесли произнес нечто ужасное.
- Простите? - спросил еще раз он и густо покраснел. - Пока никак. Насколько нам известно.
- Намечаются ли еще рецензии?
- Намечаются?
- С кем из рекламного отдела я мог бы поговорить?
- Разрешите спросить - по какому поводу?
В прошлом Ричарда не раз называли "трудным" человеком. Это определение - "трудный", относилось как к нему самому, так и к его прозе. Но, к сожалению, Ричарду практически больше негде было проявлять свои "трудные" качества: его "трудности" больше негде было развернуться. Ричард решил, что она попросту выдохлась после того, как он величавой поступью покинул дискуссионный зал Литературной ассоциации Ветстонской публичной библиотеки (тема дискуссии: "Куда идет роман?"). Ричард покинул зал, потому что перед началом дискуссии лишь ему из всей экспертной комиссии не предложили печенья к чаю. Потом, уже в метро, у него пылали подмышки, и он вдруг вспомнил, что вообще-то ему предложили печенье. Но не шоколадное. А овсяное с орехами. В том же году Ричарда с большим трудом уговорили не подавать в суд на одного рецензента, написавшего уничижительный отзыв о его романе "Мечты ничего не значат" в "Олди"… Ричард стоял и думал, не продемонстрировать ли сейчас свою трудность и не покинуть ли гордо "Болд адженду". А что потом? Он представил себе, как будет тоскливо стоять и дышать на авеню Би. Подобно всем писателям, Ричарду хотелось бы жить где-нибудь в хижине на каком-нибудь утесе и каждую пару лет бросать бутылку с запечатанными в ней исписанными страницами в пенные воды прибоя. Как и все писатели, Ричард хотел, чтобы ему оказывали уважение, как, скажем, Христу-воителю за час до Армагеддона.
- Честно говоря, вы меня удивляете, - сказал Ричард, - Рой Бив был полон идей. Но так получилось, что я…
- Ах, Рой! Рой Бив!
- Так получилось, что я уже кое о чем договорился. У меня запланирована встреча с читателями в Бостоне. И еще интервью с Дабом Трейнором в Чикаго.
- С Дабом Трейнором? О книге?
- Да, о книге.
- Но это же здорово. Разрешите представить вам моего партнера. Франсе Орт. Франсе? Зайди и поздоровайся с Ричардом Таллом.
Офис "Болд адженды" находился еще в процессе обустройства. Франсе Орт не столько вошла в кабинет Лесли, сколько вступила на его территорию. За ее спиной несколько здоровенных парней в опрятных комбинезонах тащили листы ДСП. Когда Ричард приехал в издательство, ему какое-то время пришлось потолкаться среди них, прежде чем он нашел Лесли. Уже сейчас можно было представить, как все тут будет выглядеть - ковролин на полу, белые уютные закутки.
- Приятно познакомиться, сэр. Я надеюсь в самом скором времени прочесть ваш роман.
За внешностью Франсе Орт угадывалась радужная палитра хромосом. Она вполне могла бы отправиться в любой из пяти районов Нью-Йорка - например, в Гарлем, Малую Асторию или в Чайна-таун - и не привлекла бы там к себе особого внимания, если не считать обычного сексуального интереса. В этническом отношении Эври и Орт были и всем, и ничем, либо ни тем, ни другим. Они были просто американцами.
- Так вот. Вы, конечно, знаете, как коренные американцы получали свои имена.
- Думаю, да. Это первая вещь, которую видит их папаша.
- Именно так. Так вот. В ту ночь, когда родился Джон Две Луны, светила прекрасная полная луна, и его отец…
- Был пьян, - высказал свое предположение Ричард.
- Простите?
- Он был пьян, и у него двоилось в глазах. Говорят ведь, что они все пьяницы. Коренные американцы. То есть я хочу сказать, что мы тоже хороши, но они…
- …И - словом, его отец вышел на берег озера и увидел в воде отражение полной луны.
- А, вот оно что, - сказал Ричард. Ему хотелось закурить назло знаку на стене, предупреждавшему его, чтобы он и не думал об этом.
- Франсе работала в Майами с Шананой Ормолу Дэвис. - Лесли встал из-за стола и подошел к Франсе.
- А как она получила свое имя? Впрочем, простите. Продолжайте.
- Она модернизирует язык знаков для слабослышащих людей. Это очень интересно.
- Негритянский, или афроамериканский, - сказала Франсе, - раньше это обозначалось так. - Она приплюснула кончик носа ладонью. - Азиатский - вот так. - Она оттянула своим детским пальчиком краешек левого глаза. - А жадный - так. - Она погладила рукой подбородок.
- И что это означает?
- Евреев. У них бороды.
- Да. Вижу, над этим пришлось немало потрудиться.
- А гомосексуалов, - сказал Лесли, - раньше…
- Голубых, - сказала Франсе.
- Простите?
- Голубые. Теперь их называют голубые.
- Точно. Голубые, - продолжал Лесли. - Раньше обозначались так. - Он расслабленно свесил кисти рук. - Представляете?
- А что теперь означает этот знак?
- Который обозначал голубых? - переспросил Лесли, поворачиваясь к Франсе. - Что теперь означает этот знак?
- Знак голубых? Думаю, теперь он означает голубой цвет.
- Далеко же мы зашли, - сказал Ричард.
- Вы правы, - согласилась Франсе.
- Вы правы, - подхватил Лесли.
Лесли взял Франсе за руку. Или это она взяла его руку. Или их руки просто соединились. И это не было декларацией ни любви, ни дружбы, ни даже солидарности. Но все же это было похоже на язык знаков. На знак, обозначающий будущее, грядущее, обозначающий эволюцию и "Амелиор"…
Франсе попрощалась, и вскоре Лесли провожал Ричарда до двери.
- Сами видите, - говорил он на ходу, - трудимся в поте лица, но, конечно, многое еще предстоит сделать. Экземпляры разосланы рецензентам. Пока объем продаж невелик, но если будут положительные рецензии, то дело, я думаю, пойдет. Можно вас кое о чем спросить? Вы просто путешествуете по Штатам?
Ричард остановился на лестнице. Деваться было некуда:
- Я пишу очерк о Гвине Барри.
- Разве не удивительно, что он вызывает к себе такой интерес?
- Да. Просто жуть. А что вы об этом думаете?
- Эта книга, чье время пришло. Она оказалась очень своевременной. Премия фонда "За глубокомыслие" - вот где собака зарыта. Думаю, она ему снится. И если премия достанется ему, то это будет почище взрыва сверхновой звезды.
Об этом не беспокойтесь, едва не вырвалось у Ричарда, премия Гвину не достанется. Ричард был настроен решительно. Он был обязан сделать это ради фонда. Он был обязан сделать это ради Вселенной.
Они продолжили спускаться по лестнице.
- Мне жаль, что пока мы больше ничего не можем для вас сделать, - сказал Лесли. - И все же. Если вы настроены решительно…
У входной двери Лесли резко свернул влево и исчез в какой-то то ли кладовке, то ли подсобке. Послышался какой-то шорох, затем раздался внезапный возглас "Черт!" - кто-то что-то волок по полу, и наконец в коридор, к ногам Ричарда, вывалился бугристый почтовый мешок, и вслед за ним, спотыкаясь, вышел Лесли.
- У вас будут встречи с читателями. - Его щеки порозовели. - Вы ведь не возражаете? Не знаю. Тут восемнадцать экземпляров. Справитесь?