Возможностей для мщения было не перечесть. От укольчика, который в считанные секунды отправит пациента на небеса (и хрен потом кто что докажет!), до перевода на самую беспокойную койку - у самой двери, напротив сестринского поста. В реанимационных залах, точно так же, как и в тюремных камерах и лагерных бараках, чем дальше от дверей, тем спокойнее и почетнее. Опять же - на посту вечная суета, хоть и негромкая, но все же суета. Правда, обычно и кладут перед постом самых тяжелых, тех, кому лучше в буквальном смысле находиться "на глазах" у персонала, тех, кому до шума и мимоходящих нет никакого дела. Или просто пару раз дать в зубы, чтобы закрыть счет? Хороша удаль - бить беспомощного больного человека! А беспомощного сбитого с ног человека пинать - это вам как?
Вспомнив сакраментальное "Знай на кого гавкать, сука", а главное - презрительный тон, с которым были сказаны эти слова, Исаев немного "подзавелся". Не до такой степени, конечно, чтобы трясущимися от нетерпения руками набирать в шприц что-нибудь абсолютно противопоказанное пациенту, но до такой, чтобы внятно, в деталях, совсем как наяву представить себе последствия летальной инъекции. Представив один вариант, переходил к другому. Если так - то просто заснет и не проснется, если так - то похрипит напоследок, а можно ведь и так, чтобы в судорогах нечто вроде твиста на койке станцевал, но этот вариант может вызвать вопросы на вскрытии, а вот первые два никаких вопросов не вызовут. Одним летальным исходом будет больше. Ничего страшного, статистика выдержит. Да и диагноз такой, что даже ругать не станут.
Доиграй в уме ситуацию - и отпусти. Исаев отпустил, даже укорил себя за кровожадность и непрофессионализм, а вот ситуация его не отпускала. Хотелось непременно сделать гаду что-то нехорошее, и в то же время не хотелось. Ни бить, ни пинать, ни, Боже упаси, вводить что-нибудь противопоказанное, ни переводить к дверям, тем более что прямо перед постом лежал коварный в своем безумии дед Толоконников, которого в другое место не положишь - сразу хулиганить начнет. Хулиганства у Толоконникова были аховые - душить соседа подушкой, швырять в окно уткой (не той, которая летает, если кто не в курсе, а той, в которую справляют малую нужду), пытаться стащить с кронштейна монитор. Для фиксации к деду Толоконникову меньше чем втроем соваться не стоило - расшвыряет, и это несмотря на почтенный семидесятишестилетний возраст и третий инфаркт в анамнезе. Вот что аффект с человеком делает. Сейчас дед спал, осмотренный психиатром и получивший все, что нужно для глубокого спокойного сна. Исаев надеялся, что дед благополучно проспит до утра. Правда, в отделение его, буйну головушку, хрен переведешь, потому что психиатр прописал Толоконникову постоянное наблюдение, а в отделении туговато с сестрами и никто деду отдельную медсестру не выделит, но это уже проблемы заведующего отделением. Исаеву бы день простоять да ночь продержаться, а там хоть трава не расти двое суток до следующего дежурства. Никакого равнодушия - просто есть рабочее время, а есть нерабочее. "Делу - время, потехе - час", разве не так?
- Доктор, вы меня только подлечите как следует, я в долгу не останусь.
Если бы Исаеву досталась хоть сотая часть от всего обещанного пациентами в приступах благодарности, то он давным-давно бросил бы работать. Какой смысл работать, если ты обеспечен на всю оставшуюся жизнь и еще немного сверх того? Ну разве что на полставочки в месяц выходить - это же всего три дежурства. Чисто для того, чтобы не выпадать из горячо любимой медицины.
- Мы всех лечим, - сухо ответил Исаев, - а про "в долгу не останусь" лучше не начинайте. Я же не прошу и не намекаю, разве не так?
- Так.
- Вот и вы не намекайте.
- Не буду, - пообещал пациент. - Извините.
Странно, но брутальный гад оказался просто идеальным пациентом. Не требовал повышенного внимания, хотя на роже было написано, что он не из простых работяг. Соглашался со всем, что ему говорили. Мочился в утку, не пытаясь ходить в туалет самостоятельно. Не рассказывал о своей крутизне и "высокопоставленных" знакомствах. Не требовал дать ему мобильник. Идеальный Пациент, хоть орденом его награждай.
А самым интересным были место работы и должность, указанные на титульном листе истории болезни. Гад, превратившийся на время в Идеального Пациента, работал в Российском химико-технологическом университете имени отца русской водки Менделеева. На кафедре коллоидной химии. Доцентом. "Ну и доценты нынче пошли, - подивился про себя Исаев, - совсем как в "Джентльменах удачи". Хорош доцент". Стереотипы живучи, и в представлении большинства людей доцент был и остается интеллигентным человеком. Вообразить себе, что доцент из уважаемого столичного института (да пусть и из провинциального, какая разница?) избивает человека, которого едва не задавил своим автомобилем… Воображать Исаеву не было нужды. Достаточно вспомнить.
Во время скорого ужина Исаев попросил свою напарницу доктора Воронину:
- Свет, давай обменяемся. Моего Мацыркевича на кого захочешь.
Система в реанимации простая. Если дежурят два врача, то утром они делят пациентов пополам (условно, конечно, случись что, и двое к одному бегут), а потом принимают поступающих по очереди и ведут их до конца смены.
- С чего бы это, Исаев?! - изумилась Воронина, щуря глаза. - Мацыркевич твой лапапуся. Стабильный, вменяемый, не срется, не орет… или там какая-то скрытая подлянка? А то я так с Беляевым поменялась однажды. На бабку с шизофренией…
Воронина была доброй и, несмотря на свой сорокалетний возраст, очень доверчивой женщиной. Этим часто пользовались. Все - и коллеги, и пациенты, и их родственники.
- Идеальный пациент, Свет, никаких проблем. Чтобы мне до конца года ни одной спокойной ночи не иметь, если вру!
До конца года оставалось три с лишним месяца, поэтому клятва произвела впечатление.
- А в чем же тогда дело?
- Я к нему личную неприязнь испытываю, - признался Исаев. - Такую, что с души от его вида воротит. С одной стороны, руки чешутся зубы ему пересчитать, с другой - надо свое дело делать. Извелся я совсем, муторно мне как-то.
- А ты ему высказывал свою неприязнь? - поинтересовалась Воронина.
- Нет, - покачал головой Исаев. - Он, кстати говоря, меня не узнал. Только я его…
- Так выскажи. Сразу полегчает.
- Ага, выскажи. Чтобы он разволновался и отчебучил чего-нибудь веселого на ночь глядя.
- Как хочешь, Исаев! А меняться я не стану. Попал к тебе, так попал. Он же меня замучает вопросами - почему да отчего вдруг доктор сменился. Колбасу будешь доедать?
- Не буду, - отказался Исаев.
- Ах да, у тебя же аппетит пропал на фоне личной неприязни, - вспомнила Воронина, перекладывая четыре оставшихся кружочка колбасы на свой бутерброд с сыром.
"Ближе к выписке непременно все ему выскажу, - решил Исаев, - посмотрю в глаза и скажу, что не стоит так не по-людски себя вести. Хотя бы ради интереса все выскажу, чтобы на реакцию его посмотреть. Удивительно все-таки, как инфаркт меняет людей - то волком смотрел, а сейчас - овца овцой".
Вечером, около половины девятого, явилась жена Мацыркевича. Милая такая женщина, вежливая, очень взволнованная. Исаев вышел к ней, рассказал вкратце то, что можно было рассказать о состоянии Идеального Пациента, в реанимацию ("ну хотя бы на секундочку, я же в бахилах!"), разумеется, не пустил, из большого пакета с провизией разрешил только воду без газа и вишневый сок. Жена Мацыркевича настаивать не стала, воду с соком, так воду с соком. На прощанье "проявила сознательность" - попыталась сунуть в карман исаевского халата две яркие пятитысячные бумажки. Исаев перехватил ее руку и мягко отвел в сторону. Не столько потому, что деньги у пациентов и их родственников брать нехорошо и опасно (семь уголовных дел с начала года), сколько потому, что взять деньги в этом конкретном случае было просто невозможно. Жена настаивать не стала, только поинтересовалась, можно ли утром привезти Мацыркевичу домашнего ягодного киселя и белье, про которое она впопыхах забыла. Исаев разрешил, но предупредил, что в реанимации положено лежать нагишом (голого реанимировать проще, не надо тратить время на раздевание, и мыть-перестилать тоже проще), поэтому с бельем можно не торопиться. А ягодный кисель - это хорошо, самое то в первые послеинфарктные дни, не калорийно, легкоусвояемо и работу кишечника немного стимулирует. Пусть ест его Мацыркевич ложечкой и радуется жизни. А вот доктор Исаев жизни не радуется, потому что странный он какой-то, можно сказать - тупой и недалекий. Другой на его месте хотя бы в кисель Мацыркевичу плюнул, чтобы душу отвести. Так то другой, а то Исаев, рефлексирующий псевдогуманист. Был бы настоящим гуманистом - лечил бы Мацыркевича, не держа на него зла. Клятву давал по окончании института? Текст напомнить? Можно не весь текст, а только одну строку: "никогда не обращать мои знания и умения во вред здоровью человека, даже врага". Вот и поступай в соответствии. И не терзайся противоречиями.
Исаев так и поступал - наблюдал, контролировал, назначал, словом, делал все, что требовалось. Понадобилось бы реанимировать - реанимировал бы. И не для виду, а как надо. Только вот смотреть на физиономию Мацыркевича было противно.
Тот тоже заметил неладное, потому что утром, когда Исаев подошел к нему для оценки состояния, сказал:
- У вас, наверное, какие-то проблемы, доктор?
- С чего вы так решили? - удивился Исаев.
- Взгляд у вас такой… смурной, - гад, оказывается, и смущаться умел. - Я не лезу в ваши дела, но просто хочу пожелать вам, чтобы все у вас было хорошо. От чистого сердца.
От такого мелодраматического оборота, который хорош для сериала, но в жизни смотрится неестественно, Исаев немного прибалдел. Настолько, что чуть было не утратил самоконтроль, но вовремя спохватился, прикусил язык, придержал зачесавшиеся руки и ответил:
- Я просто устал…
После утреннего обхода заведующего отделением (во время этого обхода пациенты как раз и передаются от новой смены к старой), Исаев спокойно почаевничал под любимое овсяное печенье с изюмом, рассказал шефу анекдот, повесил на плечо сумку и направился в раздевалку. Вышел из отделения и столкнулся буквально нос к носу с Мацыркевичем, будь он трижды неладен. Только одет Мацыркевич был не в провода, тянущиеся к монитору, а в черное - черную кожаную куртку, черный джемпер, черные брюки. И обут в черные остроносые полуботинки. Здравствуй, Черный Пациент - кошмар каждого уработавшегося доктора.
- Я брат Романа Мацыркевича, которого вчера к вам привезли, - пробасил Черный Пациент. - Передачу ему привез, жена собрала, и хотел бы узнать, как прошла ночь.
Секунд двадцать Исаев осмысливал происходящее и сравнивал брата с образом, врезавшимся в память. Вот это точно он, и взгляд совпадает, и выражение лица то же, и голос… Даже ботиночки, кажется, знакомые, остороносенькие.
- Вы близнецы? - зачем-то спросил Исаев, хотя уточнять очевидное не было никакой нужды.
- Близнецы.
- Давайте передачу, - протянул руку Исаев. - Я отдам ее на пост и отвечу на ваши вопросы.
"Спасибо" в ответ не прозвучало. Видно птицу по полету, добра молодца по соплям, то есть - по манерам.
Разговаривать у дверей отделения Исаев не стал. Нежно взял гада номер два, который и был настоящим гадом, под локоток и увел в ближайшее укромное место - небольшой "карман", образованный двумя выступами стены.
Дело - прежде всего.
- Состояние вашего брата стабильное, - сказал Исаев, - ночь прошла спокойно. Три ближайших дня он проведет у нас, а потом будем решать. А теперь я хотел бы расплатиться.
- Вы? - удивился настоящий гад.
Колпак, халат, да и вся больничная обстановка в целом меняют лица, делают их неузнаваемыми.
- Я, я, - ответил Исаев и пустил в ход полузабытые боксерские навыки.
Мечта сбылась, да так, что лучше не бывает. Резкий хук в зубы (гад стоял спиной к стене, так что затылком о бетон приложился знатно), прямой в солнечное сплетение, снизу коленом еще раз в зубы и сверху по шее рубануть-припечатать. На все про все - секунд пять. Тело с удовольствием вспомнило давнишние навыки и желало продолжения разминки.
Пинать поверженную тушу ногами Исаев не стал. Не хотел опускаться до уровня своего оппонента. На всякий случай предупредил:
- Будешь возникать, я найду двадцать свидетелей того, как ты на меня нападал, а я защищался. И не наезжай больше на людей.
"Наезжай" имело двойной смысл - прямой и переносный.
Оппонент начал медленно подниматься на ноги. Исаев развернулся и неторопливо (догоняй, если хочешь) пошел в раздевалку. Оглядываться не стал - во-первых, это могло испортить впечатление, а во-вторых, топота за спиной слышно не было.
Гад все-таки "возник". В суд, за отсутствием свидетелей, не подал, а жалобу на имя главного врача написал. Пожаловался на грубость доктора Исаева, умолчав о побоях. Видимо, решил, что побои ущемляют его несуществующее достоинство. Исаев, в свою очередь, написал объяснительную в лучших традициях отечественной "несознанки", отрицая как грубость (это было правдой, ведь он не грубил, а воспитывал), так и сам факт общения с гадом (отрицать - так до конца). Главный врач поручил Инессе Карповне "разобраться и доложить".
Для таких сложных случаев у Инессы Карповны была своя система, заимствованная из детективов. Она пригласила к себе Исаева, имитируя работу с документами, помурыжила его минут пять в своем кабинете, чтобы "выбить из колеи", и в лоб выдала:
- Я все знаю! Есть свидетели того, как вы грубили родственнику, но мне чисто по-человечески хочется услышать всю правду от вас.
Смотрела она при этом в глаза Исаеву - не забегают ли?
- Инесса Карповна, направьте ваших свидетелей к психиатру, - не моргнув глазом, не шевельнув бровью, не краснея, не бледнея и не отводя взора в сторону, посоветовал Исаев. - У них галлюцинации. А я при всем своем желании ничего больше вам сказать не смогу, потому что ничего не было. Жалобщику этому тоже, конечно, неплохо было бы показаться психиатру.
- А если я проведу очную ставку? - тон Инессы Карповны из требовательного стал угрожающим.
- Да хоть десять, - улыбнулся Исаев. - Итог будет тот же самый…
После того как Исаев ушел, Инесса Карповна "вышла к народу", то есть перешла из кабинета в офис, чтобы поделиться с подчиненными опытом.
- Глаза - вот ваш ориентир, - возвестила она, не вдаваясь в прелюдии. - Глаза - зеркало души. Не столько слушайте, что вам говорят, сколько следите за глазами собеседника, и вас невозможно будет обмануть!
"Лечебное" голодание
Если Инесса Карповна приглашает к себе в кабинет, то не для того, чтобы рассказать анекдот или показать фотографии. Значит, случилось что-то серьезное.
Никакой вины Женя за собой не знала, но все равно немного волновалась. Самую чуточку.
- Евгения Александровна, - Инесса Карповна даже с глазу на глаз не нарушала делового этикета и не обращалась к Жене по имени. - Я хочу дать вам первое самостоятельное поручение…
Ура! Наконец-то! Волнение сменилось радостью, а радость снова волнением. Только другого характера - теперь Женя волновалась, что не справится с поручением.
- В гинекологии…
"Тринадцатый этаж хирургического корпуса, - машинально отметила в уме Женя, еще в первый день своей работы изучившая топографию института. - Заведующая - Колыванова Елена Олеговна, научный руководитель - профессор Горина".
Склиф - это не простая больница, а научно-исследовательский институт. Поэтому в каждом отделении есть не только заведующий, но и научный руководитель. Порой подобное "двоевластие" рождает проблемы. Это случается тогда, когда научный руководитель борется с заведующим за единоличную власть. Но обычно двое руководителей как-то уживаются в одном отделении. Помнят, что худой мир лучше доброй ссоры, и стараются "притереться" друг к другу.
- …проблема с буфетчицей…
"Меня в буфетчицы?" - ужаснулась Женя.
- …одна нормальная, а другая - наглая хамка и алчная воровка!..
"А если бы одна была хамкой, а другая - воровкой, это как? Лучше или хуже?" - подумала Женя.
- Елена Олеговна не в состоянии с ней справиться…
Елену Олеговну Женя видела. Решительная женщина. Взгляд строгий, в голосе и всей манере поведения явственно ощущается властность. У такой не забалуешь, а уж чтобы она не могла с кем-то справиться… Что же это за монстр такой?
- …потому что она очень наглая и вдобавок отлично знает трудовое законодательство. Не так, как я, конечно, но близко к тому…
Людей, отлично знающих трудовое законодательство, не любят ни начальники, ни кадровики. Это закономерно. Как можно любить человека, который в ответ на каждое слово заводит: "это противоречит такой-то статье Трудового кодекса"? Да никак!
- …Елена Олеговна трижды пыталась ее уволить, но каждый раз - неудачно. С такими особами, - Инесса Карповна неодобрительно покачала головой, - нужно держать ухо востро, не давать им ни одного повода для оспаривания увольнения. А то они выиграют суд, восстановятся на работе, да еще и деньги за свой "вынужденный" прогул потребуют! И ведь придется заплатить, если суд присудит! Поэтому завтра собирается целая комиссия - главная сестра, представитель отдела кадров, то есть - вы, заведующая отделением и старшая медсестра. Вчетвером, я надеюсь, вы с ней справитесь!
"Ну а если нет, то придется мне самой…" - прочла Женя на лице начальницы. С поручением все ясно - не подобает Инессе Карповне, руководителю отдела кадров, ходить по отделениям и увольнять буфетчиц, пусть даже и очень продвинутых в плане трудового законодательства. Негоже, образно говоря, палить из пушки по воробьям. Ну а уж если припрет так, что деваться некуда, то тут уж ничего не поделаешь. Ракетой "земля-воздух" по воробью выстрелишь, лишь бы решить проблему раз и навсегда.
- А можно узнать, за что именно увольняют буфетчицу и какие мои полномочия? - воспользовавшись паузой в разговоре, спросила Женя.
- За что увольняют буфетчицу?! - с сарказмом переспросила Инесса Карповна, разводя руками. - За что увольняют буфетчицу?! Пора бы уже знать, что всех буфетчиц увольняют за два греха - воровство и антисанитарию!
Женя смутилась. Сразу же начали гореть, да какое там "гореть" - начали пылать уши. Действительно, что еще может натворить буфетчица?
- Мы все понимаем, и в отношении окладов и в отношении того, что работа каторжная…
Работа у буфетчиц и впрямь не сахар. Женя собственными глазами видела, как возят они на тележках тяжелые фляги с едой. Какой емкости эти фляги? Сорок литров или пятьдесят? И так три раза в день - на завтрак, на обед и на ужин. А еще есть полдник. Привези, раздай, посуду собери и перемой, фляги вымой, в буфете порядок наведи, а тут снова на пищеблок ехать пора.
- …на что-то закрываем глаза, входим в положение, стараемся премию дать побольше…
"На что-то закрываем глаза - это как? - подумала Женя. - Пачку чая и килограмм сливочного масла в день домой унести можно, а вот две пачки чая и полтора килограмма масла уже нельзя? Или к грязи в буфете не придираемся?"
Уточнить не уточнила, потому что Инесса Карповна говорила, не давая вставить слово.