Извините, так уж вышло… Бросил в речку сигарету, все как заполыхало… Пожарные набежали с пирогами и блинами, да где там…
Все бред. Пыль и пепел.
1998
Как обычно
Как обычно, Алексей проснулся как раз вовремя, чтобы опоздать на работу на законные десять минут. Если три раза последовательно опоздать, например, на пятнадцать, двенадцать и двадцать две, то пообещают уволить. Не уволят, конечно, но зачем дразнить гусей?
Зубная паста опять кончается. "Если прогладить тюбик утюгом, то вы просто поразитесь…" Дураки, он же пластиковый. Ну, на сегодня надавилось. А носки, уважаемый, надо с вечера стирать. Ладно, труба в ванной горячая, за десять минут высохнут.
Так, три минуты десятого, времени впритык. А вон и наш клиент глушителем на веревочке громыхает - шестерка восьмидесятого года. Мне до Мира-Гоголя. Курить можно?
Да, дороги… Ничего, как снег выпадет, начнут заплатки ставить… Душно, может, дождик… Врут они, эти синоптики, сами в газете жаловались, что все барометры еще при коммунистах сломались… Да нет, мне сейчас больше нравится… И пусть себе воруют, я бы тоже воровал… Ну да, вы бы не стали, конечно… а наоборот, всех бы пересажали… Полтинника хватит?
На работе все серьезные по случаю понедельника. Привет, Наташенька, а кофе еще нет? Ночью спать надо… Замуж тебе пора, вот что я тебе скажу… Ну, еще лучше дурака найдешь, он тебя будет колотить черенком от лопаты, вот тебе и женское счастье… Все женщины об этом мечтают, только не сознаются… Ладно-ладно, пошел-пошел… Ты звякни, как кофе накаплет.
Что там нам Джонатан Кэйнер обещает? "Если вы, смотрясь в зеркало, поднимете левую руку, ваше отражение поднимет правую… Плутон сегодня побуждает вас…", ага, понятно, сегодня надо все делать наоборот. А роза упала на лапу Азора.
Подруга прислала письмо. Как дела, что новенького… Сегодня не вырвусь, сумасшедший день… Сын кашляет… У меня ЧП… Все как обычно.
Прошел новый начальник. У него лицо убийцы из советского фильма про западную жизнь с литовскими артистами. С кустиком выше лба. А сам, как все американцы, пресный какой-то, в хлорке вымоченный. Набор готовых фраз, желтый галстук и ботики за двести пятьдесят. Хау ар ю дуинг, Алекс? Вандерфул, Пол. Удивился, как положено. Надо отвечать "файн". Переживет. Уже пережил.
В буфете толпа, как всегда. На летней площадке жара. Пенсионер с юбилейной медалью покупает сто грамм теплой водки в мягком дрожащем стаканчике. И ведь выпьет, глазом не моргнет… Оса полюбила селедку под шубой. Кушай, милая, поправляйся, а то вон худая какая…
Переводчица Света спит, откинув голову назад, совершенно не переживая от того, что выглядит очень глупо и некрасиво. А может, она просто об этом не догадывается. Неделю назад она приехала из отпуска в Испании. Почему не хочется в Испанию? а после Светиных рассказов и вовсе… Да и вообще никуда особенно не хочется. Разве что в Шотландию, на родину… Чью родину, Аверкин? Видите ли, в прошлой жизни… Ах, в прошлой жизни…
Вот и Галина Францевна пришла, уборщица. Значит, домой пора. Надо бы молока купить и хлопьев. Толку от них - дорогие, а хватает на два раза… Девушка, мне Ариэль и Комэт… Черт, пасту опять не купил.
Вон эрдельтерьер тащит на поводке тетку. Тетке неинтересно. Она уже не испытывает энтузиазма по поводу окружающей жизни. Вероятно, у нее не такое острое обоняние. Хотя, как раз она всегда учует, что от хозяина пахнет табаком и пивом.
ТВ6, как всегда, дерьмово показывает. Пусть себе эмтиви блямкает… Турецкая женщина притворяется Майклом Джексоном - звуков мало, а ногами чего выделывает… Для нас даже эмтиви - турецкое…
На кухне в стакане со вчерашней колой плавает разлезшийся таракан. Для чего ему крылья? Вы когда-нибудь видели летающего таракана?
Вот и закончился день Алексея Аверкина. И зачем мы на него столько времени угробили?
Что-то он, впрочем, долго из ванной не возвращается, может, хоть повеситься догадался - было бы нам развлечение минут на пять…
Да нет - валяется себе в ванне, полный рукомойник пепла натряс, булькает глубокомысленно.
Аверки-ин! Ты что себе думаешь? Какого мира судьбы решаешь? Ах, про то, что надо бы борной кислоты купить да тараканов повывести? Ты про это уже пятый год думаешь.
Аверкин, ты не знаешь, зачем мы на тебя столько времени потратили? Зачем все это - борная кислота, тараканы, селедка под шубой, глушитель на веревочке? На хрена, Аверкин, а? Не знаешь, конечно…
Ну да ладно.
Пока. Спокойной ночи.
1998
О Знаках
Нет, это не астрологический трактат. Никогда не мог ничего разобрать в этих углах, домах и наклонениях.
Я долго сомневался, верить ли в астрологию и, в конце концов, присоединился к одному литературному персонажу, говорившему: "Как же вы можете утверждать, что счастья нет, когда я его неоднократно испытывал?"
Потому что, действительно, никуда от этого не денешься.
Я вижу все стороны всех медалей и ни в чем в этой жизни не уверен до конца. Могу понять и простить кого угодно, хоть черта лысого, и поэтому с некоторых пор, стал притворяться слепым и глухим, как тот бесхарактерный волшебник из фильма про Золушку. Со временем, впрочем, уже и притворяться не надо… Ну да, Весы, конечно.
* * *
От нее я научился некоторым скорпионским хитростям: когда врешь, нужно говорить как можно больше правды, а смертельно обидеть человека можно, опять же, только правдой. Не всякой, впрочем, а только той, которую он сам про себя знает, но думает, что другие не догадываются.
О, такой правды она знала про всех нас великое множество! И после пары ее пробных парализующих укусов я тоже обзавелся такой же правдой о ней. Не для того, конечно, чтобы пользоваться, с этим я не играю, потому что не люблю оставлять за собой трупов и призраков. Но как только я обзавелся своей правдой, она тут же это почувствовала, и с тех пор мы стали необычайно осторожны друг с другом и, ежемесячно расставаясь навеки, всякий раз совершали что-то вроде ритуального танца, обмениваясь непременными записками с пожеланиями счастья в дальнейшей жизни и благодарностями за счастливые минуты. Нам было что сказать друг другу на прощание. Но мы этого так до сих пор и не сказали, к счастью.
Я поверил ей, когда она сказала, что свет дивных прозрений в глазах - еще не повод ходить в вонючем свитере.
Когда мне раньше говорили то же самое, я тут же принимал это за покушение на свою неповторимость, клочковатую бороду и протертые на заду джинсы. А ей сдался не то чтобы без боя, а просто с радостью.
А впрочем, о чем это я? Все давным-давно кончилось.
Но молчит этот вечный и неистребимый телефон, и никуда от него не деться. И зазвенит он однажды, обязательно зазвенит. "Да, - скажу я, - конечно же рад…" (Я никогда не вру, а значит, буду действительно рад.) "Да, - скажу я, - конечно же, приезжай. Мне тоже очень хочется на тебя посмотреть…" И все опять прахом, и напрасно я переживал эту долгую тоскливую ломку, заново обучаясь жить, как закодированный алкоголик учится жить без водки. И зачем? Чтобы тогда, когда уже отпустило, когда уже можно жить дальше, опять нажраться как свинья?
Когда я впервые вел ее к себе домой на обед, по дороге мне удалось при помощи осторожнейших и вкрадчивейших эволюций заманить собственное либидо в чулан и огреть его по башке гантелей. Там оно благополучно провалялось до конца ее визита. Когда оно, пошатываясь от чрезмерной эрекции, явилось обратно, было уже поздно. Я сразу точно знал, что единственный способ уложить эту женщину в постель - ее туда не укладывать. Я не мог даже позволить себе посмотреть ей в спину желтым кошачьим взглядом. Единственное, чем я пользовался - она не знала о том, что я умею смотреть в глаза только любимым женщинам и ненавидимым мужчинам.
Она критически оглядела мой, как умею, холостяцкий быт, присела на ручку кресла и спросила: "А музыка хоть у тебя есть?" И, не дожидаясь окончания пожатия плечами, безошибочно нашла в пыльной стопке поцарапанных дисков именно то, что отныне будет сопровождать ее, как тема Лапши из "Однажды в Америке": "Я вспомню тех, кто красивей тебя, умнее тебя, лучше тебя…"
Почему люди так прочно привязываются к звукам и запахам, к облезлой половинке кокосового ореха, к захватанному индийскому слонику, давно уже не пахнущему никаким сандалом? Весь мой дом населен призраками бывших людей, пусть давно умерших, но они же были когда-то…
А выбрасывать бесполезно. "Ну хоть люстру-то можно оставить? - Ой, Абраша, этот противный Мойша был такой затейник, такой затейник…"
Я сидел на ее кухне, прихлебывал водку "Асланов" из жестяной банки и, полуприкрыв глаза, наблюдал, как она чистит картошку. Мне некуда было спешить, все давно было решено, уже не нужно было ничего говорить и можно было спокойно жмуриться лампочке под назойливую, как утренняя тошнота, виолончель на заикающемся китайском магнитофоне. "Ты. Снимаешь. Вечернее. Платье…" "Блядь! - орал ее оторванный от баюна-телевизора муж, безработный рэкетир с выбитыми передними зубами. - У нас что, нормальной музыки нет?"
Кстати, где твои крылья, которые так нравились мне? Зачем мы были так долго знакомы, чтобы я понял, что никаких крыльев никогда не было? И почему это до сих пор так и не приобрело ровно никакого значения? я всегда был так привередлив к этим вещам.
"Слушай, - спросила она, когда пришла ко мне в последний раз, - тебе не противно?" "Нет, - ответил я, стряхивая пепел, - у меня проблем нет, я сплю с женщиной, которую люблю. Заодно, приятно наставить рога твоему текущему другу".
Я знаю о ней гораздо больше, чем нужно для ненависти и презрения. И я сумею объяснить это вам, только если и вам известно это единственное оправдание всего на свете, всех глупостей и подлостей, всего того, чего нельзя делать никогда и ни за что. Когда, прокляв и обрадовавшись, что все, наконец-то, кончилось, и можно жить, можно дышать, осмотреться вокруг, понять, что жизнь прекрасна, и, разулыбавшись от удачности текущих событий, вдруг сказать вслух: "Ну, это же так просто - набрать шесть цифр…"
Это действительно очень просто - набрать шесть цифр. И она их всегда набирала. Но никогда я не был уверен, что она это сделает в следующий раз…
А она всегда знала, что я этого не сделаю никогда. Никогда - это одно из немногих умений, которыми я обзавелся за последние лет двадцать.
* * *
"Смотри, - говорит Тим Смит, тыча в карту расположения светил чисто вымытым американским пальцем, - вот здесь у вас Плутон и Венера в одном секторе, а потом он уходит налево, а Венера направо. Передавай привет".
Ну что ж, "astra inclinant, non necessitant", - утешающе говорит латинянка Камиля Максутовна с первого курса института иностранных языков. Жаль, что с потолка тут же рушится мерзкий "гаудеамус игитур, ювенес дум сумус…" я так и не сумел его забыть.
Post jucundam juventutem, post malestam sinectutem, nos habebit huumus…
Слишком много музыки.
Все нормально, просто планеты опять поменяли свое расположение. Ерунда, они его еще поменяют, они только этим и занимаются с утра до вечера…
Все будет хорошо.
1999
Домой
Пора возвращаться домой.
Я не помню, где он, этот дом, я забыл, как он выглядит, но, попав туда, сразу же буду знать, что это он.
Нет, это не та Шамбала, о которой рассказывал вонючий урод с торчащей из мешковины ядовито-желтой головой без единого волоска. Мне не нужна Шамбала, мне нужен просто тот дом, близость которого я чувствовал только рядом с самыми любимыми женщинами, да и то, очень и очень иногда…
Как это объяснить… Я спал на чужих постелях в чужих домах, ел чужую пищу странными приборами. Помню, как поразил меня один народ - из всего, что есть на этом свете: из рыбы, мяса, редьки, хрена, папоротника, кишок, бамбука, огурцов, они неизменно готовят одно и то же блюдо, с одним и тем же вкусом и запахом, в вечной тоске по Божьему блюду, которого однажды довелось отведать их прародителю.
Я прожил в том потерянном доме тысячи незаметных лет, ни разу не задумавшись о том, что могу однажды выбежать во двор, и дальше, дальше, через арку на сонную улицу, где валяются в пыли оживающие к вечеру дохлые собаки. И уже никогда не сумею вернуться назад, как маленький мальчик, которого беспечные родители не заставили выучить наизусть свой адрес.
Я заблудился. Когда-то мне казалось, что если все время идти прямо и прямо, то этот мир обязательно кончится. Он не может не кончиться, потому что он невозможен и нежизнеспособен, населен странными и слишком простыми жителями. Он загроможден миллионами никому не нужных предметов, к каждому из которых приложен огромный список правил, напрочь исключающий случайное его применение ну хоть к какойнибудь пользе.
А потом оказалось, что идти прямо - это значит ходить по кругу, потому что правая нога длиннее левой. С тех пор я и петляю по этой замусоренной равнине, путая следы, уверяя, что знаю дорогу и стыдясь признаться в том, что никто за мной, на самом деле, не гонится…
А начиналось всё, конечно же, совсем не так.
Я стоял на желтой улице, похожей на выцветший фотоснимок. Мир застенчиво втиснулся в узкую полоску цветов от бледно-желтого до светло-коричневого. Он еще не затеял нагло буреть или багроветь, в нем еще не было черного и белого. Сейчас, через много-много лет, он опять возвращается туда же. Или мне это только кажется, потому что очень хочется?
Тогда я еще не знал, сколько мне лет, это было несущественно. Я пришел оттуда, где время ничего не значит.
И только когда я сделал первый шаг, с тоскливым скрежетом дернулся чугунный механизм, который отныне будет перекидывать меня с шестеренки на шестеренку в своих липких от древней смазки внутренностях. И только одна надежда - что однажды он вытолкнет меня в счастливое окошко, где под ногами синее небо и синие горы, и синее море, и золотой-золотой песок, и я проору свое "куку" ровно двадцать четыре раза, потому что наступил новый день…
И прыгну вниз, чтобы разбиться вдребезги на мягкой шелковой траве, зная, что это ровно ничего не означает, и после короткого взрыва в голове я снова буду стоять на желтой улице. Я опять забуду всех, кого любил, и только однажды, выйдя покурить, буду долго морщить лоб, не понимая, что такого интересного в этой женщине с нагло-коричневым ртом. И только мутная тоска подскажет, что все опять умрут в конце неизбежной истории.
Бесконечные круги, круги внутри кругов, и правая нога по-прежнему, длиннее левой, и нет никакого выхода. Ну давайте попробуем ступать левой ногой длиннее, чем правой. Нет, не получается. То есть, получается, пока помнишь, но нельзя же об этом помнить все время.
Я устал, безнадежно устал тысячу лет назад. Зачем меня опять заставляют ходить по этому кругу? Отпустите меня, пожалуйста. Нет, не отпустят, конечно.
Ласковые феи, шушукаясь, строятся в хихикающие парочки для очередного торжественного приветствия под руководством невозможного на этой жаре Деда Мороза в душной колючей бороде на голое тело. На феях, от фальшивой нежности, запотевают очечки на склерозных шнурках, выдернутых из пинеток младенцев, задушенных в объятиях. И каждая фея держит в лапке кулечек, узелочек, открыточку со стишком или целомудренный конвертик без адреса - "купи себе, что сам захочешь"… Потный Дед Мороз молодецки взваливает на горб густо накрахмаленный в позапрошлом году мешок - сунь руку и вынь то, что на ощупь понравится, всё твоё. Но только одна попытка, хо-хо-хо! (Ах, вот оно - настоящее, тяжелое и литое, как пистолет Макарова… Ну да, конечно же, это мясорубка.). Мы ждали, мы так тебя ждали! Потому что все, кто пришел раньше тебя, уже выстроены в колонны, разбиты невидимым врагом, высосаны и уложены в штабеля. С них уже нечего взять. Утю-тюсеньки, какой холёсенький!
И только злую фею никто не позовет на праздник, да она и сама бы не пришла, потому что лучистые старушки, промокнув голубенькие глазки, разбредутся кивать носом над клубками серой пряжи. А ей еще вести и вести этого мальчика за ручку до тех пор, пока он не научится ходить сам, а потом бить его по лапам до тех пор, пока он не научится их правильно протягивать. И в конце концов, оказаться однажды просто старой старушкой, запыхавшейся на лавочке от его такого понятного желания нестись галопом, чтобы захапать всё, что находится в пределах предполагаемой досягаемости. И тяжко дышать на этой лавочке, наблюдая всё менее восторженно описываемые им круги, чтобы однажды достать из растрескавшегося ридикюля нехитрые причиндалы и торжественно появиться из-за угла с раскладной картонной косой…
Милая, милая старушка. Она всех нас любит. Сколько нас было? Сколько нужно любви на всех? а мы от нее отмахивались, мы не помнили о ней, сидящей на забытой скамеечке в забытом городе. И никто из нас не узнает её на последнем нехитром маскараде.
"Отпустите меня. Отпустите меня. Я хочу домой. Я хочу домой" - повторяю я снова стоя на желтой улице. Ну что вам с меня взять? У меня уже ничего не осталось. Вы опять хотите пропустить меня через эту мясорубку любви и ненависти, плюнуть мне в морду правдой, посмотреть, как я в десятитысячный раз стану корчиться… Не надоело? Я не понимаю, почему вам это еще не надоело. Вы - как злые дети, которые никогда не устают повторять одну и ту же глупую шутку.
Бабушка, ну где ты там? Давай в этот раз сделаем всё покороче.
Когда я вернусь, пусть будет шесть часов дня.
1999
За что нас так не любят женщины
Вероятно, этот труд следовало озаглавить: "За что меня так не любят женщины", но я подумал, что, хотя комбинаторика человеческих архетипов достаточно велика, она все же не безгранична и почти наверняка есть ещё на свете хотя бы один бедолага, которого женщины не любят по тем же причинам. Увы, сам я с этим бедолагой не знаком, поскольку всех известных мне мужчин женщины любят практически беспрерывно и огромными толпами, зная при этом свое, единственно правильное, место подавальщиц закуски и безотказных потребительниц их неиссякаемого мужского либидо. К вам, уважаемые счастливцы, это "мы" ни в коем случае не относится. Представляю, как смешно будет вам читать это узкоспециализированное исследование.
Кроме того, употребляя термин "женщины", я, безусловно, подразумеваю только тех из них, кого знаю лично. к сожалению, я пока знаком не со всеми из ныне живущих женщин, хотя и продолжаю очень активно работать в этом направлении.
***
Итак, за что же нас так не любят женщины?
Во-первых, и прежде всего, они не любят нас за сам факт нашего существования.
Практически единственный способ добиться хотя бы кратковременного оживления любви - это исчезнуть навеки. Для этого совсем не обязательно, и даже противопоказано, вешаться на трубе в ванной (женщина скажет: "Ну и дурак", и будет совершенно права), достаточно теплого прощания с выражением, по возможности, искренней благодарности за счастливо проведенные минуты и пожелания успехов в дальнейшей жизни. Важно при этом всегда помнить, что десять Станиславских в подметки не годятся даже самой захудалой женщине, поэтому умышленное расставание с целью пробуждения любви заранее обречено на полный провал, ибо ничего, кроме смеха и раздражения, не вызовет. Нужно действительно расставаться навеки.