– Предлагаю, – предложил я. – Судя по всему, уже ночь. Мы порядком устали и порядком напуганы. Нервишки уже сильно пошаливают. Так что предлагаю выспаться, а утром принять достойное нас решение. Вполне вероятно, что к утру нас уже откопают. Спасатели работают оперативно – им не впервой.
– Ага! Или закопают еще глубже, – радостно заключил Юрка.
– Пожалуй, что верно, – поддержал меня Дроздов, не обращая внимания на последнюю реплику. – Если до утра не найдут – дела плохи. Значит, на верху просто не в курсе, что мы здесь. К тому же, если Вадька… То спасатели могут и не знать, что здесь есть глубокий подвал.
В конце концов все согласились немного поспать. Не думаю, что это было единственно правильным решением. Скорее, в экстремальной ситуации люди всегда пытаются что-то сделать, даже, если ничего сделать нельзя. Но так я думал раньше, когда подобное происходило с кем-то другим и где-то далеко от меня и моих друзей. Мы же, с точки зрения нормального человека, повели себя более, чем ненормально. Хотя, возможно, просто слишком много смешали коньяка, вина и пива, и, к счастью, еще не осознали все серьезность своего положения.
Я расстелил пиджак на полу у стены, на куске ковровой дорожки, который вначале пришлось расчистить от бутылочных осколков и штукатурки. Мужики тоже последовали моему примеру. А Лада с Варей расположились в двух почти уцелевших креслах.
– Ты, думаю, – обратилась Лада к Варе, с ногами забираясь в кресло и по ходу смахивая кирпичную крошку, – могла бы расположиться и на полу, рядом с джентльменами. Вон их сколько – выбирай любого. Или в темноте боишься ошибиться и не на того нарваться?
Наверное, ее все-таки сильно тряхануло. Из холодной интеллектуалки она в миг превратилась в пошловатую базарную торгашку. А, возможно, в критической ситуации решила ни во что не играть. И просто быть такой, какой и есть на самом деле.
– Перестань, – устало сказала Варя, свернувшись калачиком в кресле. Она всегда умела покориться ситуации, когда это было необходимо.
Мы молчали. Тишина стояла пугающей, сырой, затягивающей холодом и сковывающей тело. Она сдавливала горло так сильно, что трудно было даже дышать. Хотя, наверное, это был страх.
– А давайте рассказывать страшные истории, – Юрка попытался бороться с этой убийственной тишиной. – Я их знаю целую кучу, еще с пионерлагеря.
Он сделал небольшую паузу и, не дождавшись никакой реакции, продолжил.
– Ну, например, такая. Жили-были две девочки, – начал таинственно, нараспев рассказывать Юрка, понизив голос на два тона. – Маленькие такие, хорошенькие девочки. И была у них мама. И однажды мама ушла на ночь и заперла их на замок и сказала: "Девочки, только никому не открывайте…"
– Прекрати! – истерично взвизгнула Лада. – Сейчас же! Прекрати, идиот!
И вдруг зарыдала. Страшно, постоянно икая и взвизгивая. И я услышал спокойный шепот Вари.
– Ну же, все хорошо, Лада, все хорошо. Мы обязательно, обязательно отсюда выберемся… Вот посмотришь. Все образуется… Утром… Утром все будет хорошо. Нужно только дождаться утра.
– Утром! – истерично визжала Лада. – А ты знаешь, ты знаешь, что такое утро? Когда здесь… Все равно… Всегда… Навеки… Лишь ночь!
– Лада, пожалуйста, – голос Вари стал тише и настойчивее.
Я давно знал, что Варежка не только умеет приспосабливаться к ситуации, но и крепко держать эту ситуацию в руках. А слабой она лишь притворялась. Для таких, как я. Чем таких как я всегда и покоряла. Как оказалось – в отличие от Лады, которая "в сильную" лишь играла.
– Лада, ну, перестань же, пожалуйста, – еще настойчивее повторила Варя. – Возьми себя в руки. Мы обязательно дождемся утра.
– Ты-то! Ты чего хочешь дождешься! И обязательно с помощью замечательных парней! Они тебе в этом помогут! Когда и помирать не страшно! Да?! Скажи, да?!.. Ты всегда добивалась, чего хотела! И при этом оставалась милой, славной девочкой. Ничего не понимающей в жизни и любви! А ты… А ты как никто, понимала и жизнь, и любовь. И главное – могла поймать объект для этого. Словить, вцепиться мертвой хваткой и не отпускать. И при этом хлопать невинными глазками…
Ситуация вновь накалялась. Мы, три здоровых мужика, молчали. Не то, чтобы не хотели ее разрядить, а просто слегка испугались. Все, наверное, на свете бояться подобных разборок. Впрочем, возможно, все же это было лучше гнетущей мертвой тишины. Во всяком случае эти разборки создавали хотя бы имитацию жизни. И приближали утро.
– Лада, ну, пожалуйста, Лада, успокойся, – тихо и спокойно твердила Варька.
Ей нравилось, что она такая тихая, спокойная. И главное – сильная. В отличие от железной интеллектуалки. Варя снова побеждала.
– Ненавижу! Тебя ненавижу! И всю жизнь ненавидела! Мне противно смотреть на тебя! Мне противно! Хорошо, что темно, и я тебя не вижу! Мне просто противно! – Лада искала слова и не находила, несмотря на то, что закончила литературный с красным дипломом. – Мне просто противно! Что ты путного совершила в жизни?! Рассказики, новеллки… И хвалили-то их за твои красивые глазки. Ах, Варвара написала! Скажите, какое чудо! А сами пялились на коленки! Ах, Варенька придумала! Замечательно! А сами мечтали прижать тебя в укромном уголке!.. Вот и вся цена твоему таланту.
– Ну, Лада, – монолог сокурсницы явно задел Варю за живое. – Ты прекрасно знаешь, что ради новеллок и рассказиков я не пользовалась ни коленками, ни глазками.
– Ах, скажите, какая невинность! Тебе и не нужно пользоваться! Ты всем, всем оставляла шансик, каждый раз в итоге умывая руки. Зато в воздухе витал аромат духов Вареньки и тайна неразгаданной ее души. И ты всегда – чистенькой – умудрялась сухой выкарабкиваться из любой мутной воды! Зато всегда – готовые публикации в центральных журналах… Недотрога Варя, на которую чуть ли не нужно молиться! Интересно, как долго на тебя молился Монахов!
Поскольку имя мое было упомянуто всуе, я посчитал нужным вставить и свое веское слово.
– А почему бы и не помолиться на хорошенькую и умненькую девушку, учитывая, что молитвами дело не ограничилось, – отомстил я Ладе.
Что с успехом и удалось. Она истерично расхохоталась.
– Ну и где теперь твоя хорошенькая и умненькая пассия? Вернее – с кем?
Я огляделся. Кромешная темнота. И только черные силуэты.
– Теперь, насколько позволяет видеть мой зоркий глаз, она рядом с тобой, Лада. Почти на одном островке. Но я осмелюсь предложить ей другое место под солнцем. Может, мой остров не настолько удобен, но здесь и теплее, и безопаснее.
Варя не раздумывала. Она выпорхнула из комфортабельного кресла и наощупь пробралась к моему пиджаку. И я с удовольствием помог ей разместиться рядышком.
– Уж не ты ли устроил этот взрыв, Монахов, – не унималась Лада.
Но я уже не слушал ее. Мы сидели спиной к спине и я физически ощущал свою Варю. Заново вспоминая ее каждое прикосновение, ее учащенное дыхание, ее выразительные глаза. Моя спина медленно деревенела. Я уже не знал, где я. Мне уже было все равно, где я. И не хотелось думать об этом сыром подвале, ставшем для нас темницей. А только – о Варе. Мои воспоминания о нашем общем прошлом были болезненными до умиротворения. И умиротворенными до боли. Но вспоминала ли об этом же и она, я не знал.
– В конце концов, можно поиграть во что-нибудь, – раздался голос Раскрутина. Я от неожиданности вздрогнул, только теперь начиная опять понимать ситуацию. – Все равно никто не уснет. А до утра еще долго. И хотя солнышко не блеснет в наше окошко, мы хотя бы услышим наших спасителей. Ну так как, убьем время игрой?
– В городки или морской бой? – съязвила Лада.
– В нашем положении самое подходящее – прятки, – пошутил и я.
– Скучные вы люди, – вздохнул Раскрутин. – Вспомните хотя бы, как десять лет назад в этом самом кафе, правда, при более благоприятных обстоятельствах, мы играли "в правду". Ну же, черти, вспомнили?
Мы промолчали, хотя наверняка никто этого не забыл. Я вновь вспомнил картинку из нашего прошлого…
Желтые блики свечей на столе уютного кафе. Вокруг сидим мы с весьма сосредоточенными лицами. За окном кружатся белые хлопья снега в свете полной луны. Юрка Раскрутин, такой же круглолицый и румяный, правда, еще не обрюзгший и совсем молодой, зажигает бенгальский огонек. Он взрывается золотистыми искрами, разбрасывая их во все стороны, словно маленький салют в честь нашей дружбы. Мы передаем его по кругу, и каждый спешит поскорее избавиться от этой эстафетной палочки. Чтобы спихнуть правду на товарища. Свою правду никто открывать не хочет – никакую. Последние искры бенгальского огня осыпаются в ладонях Вари, такой юной, такой нежной и такой моей. И она испуганно вздрагивает. Она тоже не хочет правды.
– Ты со мной останешься навсегда, Варежка? – спешно спрашиваю я, от волнения глотая окончания слов, словно кто-то хочет украсть у меня право на правду. Ради какой-то другой правды.
И испуг в ее синих-синих, бездонных-бездонных глазах. Я отлично помню этот испуг. Откуда он тогда появился?.. Сколько раз на этот простой, как наша любовь, вопрос она легко отвечала – да, да, да! Что же изменилось? Всего лишь маленькое кафе, всего лишь зима, всего лишь полгода до выпускного и всего лишь игра. Что же изменилось?.. И что она тогда ответила? Боже, что же она тогда ответила? Ах да – может быть. Может быть – да? Или может быть – нет?.. Это уже не важно.
– Э, нет, так не пойдет, – Юрка Раскрутин был удивлен не меньше моего. – Отвечай-ка прямо!
Ведь для всех наша с Варей любовь была всегда очень понятной. К тому же игра "в правду" существует только два слова – да или нет. Ну, отвечай же, Варежка!.. И вновь этот испуг. И синие-синие бездонные-бездонные глаза слегка помутнели.
– Не нужно, Юрка, – вдруг резко перебил Раскрутина я сам. – Не нужно, это же не допрос…
Когда началась эта ложь, я не заметил. "Может быть" приравнивалось в данной ситуации только к отрицательному ответу. Но я отчаянно гнал от себя эти мысли. И боялся, что она скажет: "Нет". Я хотел оставить для себя шанс. Я готов был оказаться обманутым. Потому что в ту зиму я не хотел правды. А до лета было так далеко…
И вот спустя десять лет это же маленькое кафе недалеко от дороги и опять мои однокурсники. Хотя нас уже меньше и мы не такие молодые. И уже совсем иные обстоятельства давят на нас – замкнутое пространство, полуразрушенные стены подвала, запах гари и сырости. И почему-то вновь – похожее желание поиграть "в правду". И какая теперь она, эта правда? И во сколько она нам обойдется?
– Ну что, ребята! – весело балагурил Раскрутин. – В конце концов, правда перед смертью – почти что исповедь.
– Спасибо за надежду, – прохрипела Лада. – Но я лично категорически против исповедей. К тому же среди нас нет батюшки, кто отпустил бы грехи.
– Впрочем, почему бы и нет? – Дроздов неожиданно поддержал Юрку. – Да и за разговорами время бежит гораздо быстрее.
Всегда правильный и самодостаточный Дроздов не боялся правды. А, возможно, даже очень хотел ее узнать. Похоже, у него самого жизнь была безупречна.
– Ну, а как вы, ребятки? – Раскрутин бросил вопрос в темноту. И мы с Варей поняли, что он обращается к нам.
– Нам абсолютно все равно, – уверенно ответила Варя. За нас двоих.
Как когда-то она и решала все за нас двоих. И я почти всегда соглашался с ней. Как, впрочем, и теперь. Учитывая, что мне и впрямь было все равно. Я, как и Раскрутин, давно не боялся правды. Хотя моя жизнь и не была такой уж безупречной.
– Т-с-с-с, – вдруг Юрка прижал палец к губам. – Вы ничего не слышите? Ну же, прислушайтесь.
И впрямь, где-то сверху слышались какие-то слабые звуки. Похоже, нас скоро, совсем скоро спасут. Мы повеселели, почти одновременно вскочили с места и стали наперебой кричать и тарабанить кулаками по стенам. Про игру "в правду" все сразу забыли.
Мы орали до тех пор, пока не осипли. Пока костяшки пальцев не были разбиты в кровь. И дольше всех не унималась Лада. Когда мы, обессилевшие, опустошенные неоправданной надеждой на спасение и смирившиеся с нескорым освобождением, опять разбрелись по подвалу, Лада отчаянно продолжала стучать по стене и всхлипывать.
– Ну же, пожалуйста, помогите, – сил у нее хватало лишь на то, чтобы монотонно, с одинаковыми интервалами, царапать неровную стену.
Дрозд почти силой оттащил ее и усадил в кресло.
– Ну же, Лада, все в порядке. Спасение – всего лишь дело времени. Ведь прошло еще так мало. Надо потерпеть.
Она как-то резко выдохнула воздух и вдруг затихла.
– Это судьба, – вновь вернулся к теме Юрка. – Теперь, мои дорогие, вам не уйти от правды. А она нас здорово отвлечет. И развлечет, если хотите.
Никто уже не сопротивлялся Юркиному почину. В конце концов, он был прав. Нужно было чем-то отвлечься. Мы расселись в самом центре своей темницы тесным кольцом. Бенгальских огней у нас не было, поэтому пришлось довольствоваться спичками. Их было много, и сгорали они быстро. В таких условиях за ночь можно было вдоволь насытиться любой правдой.
– Может быть, для храбрости пропустим по бутылочке? – Раскрутин в предвкушении удовольствия потирал руки.
– А не проще ли просто напиться и выложить все как на духу, – предложил я. – К чему усложнять все какой-то дурацкой игрой?
– Может, оно и проще, – согласился Юрка. Ему мое предложение пришлось по вкусу, но все-таки показалось слишком упрощенным и не соответствующим ситуации. – Все же лучше на трезвую голову. Так честнее. А то ведь правду можно приукрасить так, что никто ее и не узнает. Можно и оправдать. По пьяни это сделать проще простого…
Между тем я поднялся и осторожно пробрался к уцелевшим стеллажам. Мне не верилось, что практичный бизнесмен Вадик Руденко не хранил (на всякий пожарный случай) в своем драгоценном подвале какой-нибудь фонарик. Еще менее верилось, что романтик и повеса (тот же) Вадик Руденко не приберег здесь же какие-нибудь свечи. Для создания особой атмосферы в особые моменты. Вскоре я нашел и то, и другое. Вадька меня не подвел.
Довольный я вернулся на место, ослепляя неожиданным светом своих товарищей. Которые, впрочем, вместо заслуженной благодарности, меня лишь обругали. И больше всех кипятился Дроздов.
– Это непозволительная роскошь для нас – так тратить батарейки! Бог знает, сколько нам еще здесь придется торчать.
Но на одну свечку Дроздов милостиво согласился. Мы укрепили ее в центре подвала, поставив в осколок "Моцарта", и сели вокруг плотным кружком.
Раскрутин достал из кармана коробок и ловко чиркнул спичкой. В подземелье затрепетал маленький огонек. Я резко повернулся в сторону Вари, которая смотрела на меня широко распахнутыми глазами… И мы начали свою странную игру.
Спичка поспешно переходила по кругу из рук в руки. Уже обожженными пальцами я ловко всучил ее Раскрутину, примостившемуся от меня слева. И в его толстых, неуклюжих пальцах она тут же погасла.
– Хитер ты, братец, – усмехнулся он. И в его голосе почувствовалось напряжение. – Но так и быть, валяй.
Я задумался. Мне и в голову не приходило, что этакое можно спросить у Юрки. В принципе, он был добродушный и открытый парень, всегда вполне довольный собой, хотя и далеко не безгрешен. Но его реальные, приземленные грехи меня мало интересовали. На сегодняшний день он выглядел очень довольным жизнью, которая, судя по всему, у него удалась. Но я не знал наверняка: какую цену он заплатил за свою дорогую, комфортную, но совершенно бесславную жизнь. Его имя не мелькало ни на обложках книг, ни на театральных афишах, ни в титрах кинофильмов. Зато его физиономия постоянно мелькала в богемных тусовках. Хотя и в самых последних, эпизодических ролях. И мне оставалось только догадываться о цене всего этого. И я спросил его тихо, практически, наугад.
– Юрка, эти десять лет ты пишешь роман с условным названием "Фауст и Мефистофель" про себя?
И, похоже, попал точно в цель. Раскрутин вздрогнул, как от неожиданного удара в челюсть. Даже в полутьме я почти физически почувствовал его перепуганный взгляд. Наверное, даже взрыва он не настолько испугался.
– Ну же! – наступал я, – Отвечай! Только два слова – да или нет!
– Да! – вскрикнул он. – Да, черт тебя побери!.. Кстати, почему бы и нет! Это не самый худший роман. И – опять же – я не единственный его автор.
Юрка, первым поплатившийся за "правдивую" игру (к слову, по собственной инициативе) резко замолчал. Возникла неловкая пауза.
– Да-а-а, – удивленно протянул Дроздов, и в темноте вспыхнул огонек его сигареты. – Вот как все получается. Теперь все ясно…
– Да что тебе ясно, – как-то устало и грустно возразил Юрка. – Ни черта тебе не может быть ясно.
– А я давно все знала, ну и что, – Лада в знак солидарности присела возле Юрки на корточки и обняла его.
– Да ничего, – сердито пыхтел сигаретой Дрозд. – Абсолютно ничего такого! Подумаешь! Один из самых талантливых студентов нашего курса. Пусть слегка расхлябанный, слегка безответственный стиль… Но сколько легкости! И при этом – философии и социального накала! А я-то думал, куда пропал Раскрутин? А он оказывается никуда пропадать и не собирался! Он, оказывается, по прежнему пишет!
Женька наконец удостоил Юрку вниманием, повернувшись к нему.
– Просто пишешь за другого, какого-нибудь бездарного жлоба, и за это получаешь деньги. Если не секрет, сколько тебе платят? За сколько ты продаешь свой талант?
– Не секрет, – по-прежнему грустно ответил Раскрутин. – Я не продешевил, будь уверен…
– Прекратите, – вмешался наконец я. – Дрозд, если на то пошло, это вообще не наше дело. Каждый сам выбирает свой путь. И продать имя еще не значит – продать душу.
– Как знать, – Дроздов был категоричен. – Все начинается с малого, с малюсенького. В начале твои романы присваивает другой, потом, глядишь, и твою судьбу. Отредактирует ее и назовет своим именем. Не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Пустое место, ошибка природы, позавчерашний мираж. А был ли мальчик Юра? И было ли у него детство, отрочество и юность? И ради кого он решил не быть? Ради бездаря и денежного мешка, ради ничтожества, которому вдруг вздумалось с жиру потеснить на Олимпе других?.. Нет, это уже выходит за рамки личностного, это уже потакание мерзости, наглости и бездарности. Это уже – преступление.
Женькина сигарета потухла, и он перевел дух.
– Это мое преступление, Дрозд, – спокойно ответил Юрка. – И это мое имя. И это моя жизнь. И если я хочу быть пустым местом – это тоже мое право. В конце концов, ты не допускаешь, что мне это нравится? Слава – это всего лишь суета, зависть и троекратное приумножение врагов. А мне во всяком случае никто не мешает. А еще платят. Хорошо платят за мой покой. И за мою, кстати, очень счастливую жизнь.
Опять повисло молчание, потому что в Юркином голосе слышалось мало счастья…
Раскрутин первым вышел из игры, и ему теперь было проще. В отличие от нас он уже не боялся правды. Его правда была уже вынесена на суд. Будто освободившись от чего-то, он вскочил, подошел к стене и изо всей силы затарабанил по кирпичам.
– Черт побери! Вытащите вы нас когда-нибудь из этого ада!!!
И лишь эхо ответило ему:
– Да-а-а!!!