Приоткрыв дверь, приятель, одетый в рабочий халат, высунул недовольное лицо.
– Откуда у тебя эта фотография?
– Какая? – приятель взглянул на протянутый снимок. – Вечеринка, которую организовал посвященный групповому сексу порножурнал в одной специализированной гостинице, в Роппонги. Впрочем, на этот раз подобралась компания людей со своеобразными вкусами… Сейчас в Токио это не такая уж редкость. Не знаю, клюнут ли на это фотожурналы, но все-таки попробую отнести во "Фрайди".
– Ты знаком с этой девицей?
– С которой? Там их было много.
Когда приятель брал из-за спины Кобари фотокарточку, от его халата сильно пахнуло химикалиями.
– Я плохо помню. Собралось человек двенадцать, вначале все было чинно, стеснялись друг друга, но постепенно разошлись, дошло чуть не до безумия… А, вспомнил! Эта девушка была в большой цене у мужчин с подобными пристрастиями. Со всех сторон только и слышалось: Моттян, Моттян…
– Она, отучаем, была не в очках?
– Не помню. Ты с ней знаком?
– Немного. Как называется гостиница?
– "Шато руш".
Кобари, прикусив незажженную сигарету, просмотрел другие снимки.
Девушка была без очков, но никаких сомнений, что это она. Он хорошо запомнил ее круглое лицо и полную фигуру во время их разговора в кафе-баре на Сакура-дори. На одной фотографии она чокалась с какими-то голыми мужчинами, держащими в руках стаканы и пивные бутылки. На заднем плане смутно вырисовывались фигуры мужчин и женщин, стоявших спиной или боком.
Кобари сразу же стал разыскивать среди них Сугуро. Из двух худых мужчин, которые могли бы сойти за писателя, один отпадал по возрасту. Второй вроде бы похож, но с уверенностью утверждать было нельзя. Зато в бледном силуэте женской спины Кобари угадал пожилую даму, за которой недавно следил на улице.
– Как тебе удалось туда проникнуть!
– У меня есть связи. Фотографу без этого нельзя. Приходится крутиться, подмасливать.
– Не одолжишь мне на день этот снимок? – попросил Кобари. – С меня причитается.
Услышав название гостиницы: "Шато руш", он сразу догадался, что приятель, который был не силен в иностранных языках, ослышался, правильно – "Шато руж". Гостиница, пользующаяся славой в кругах любителей садомазохизма.
Взяв фотографию, он на метро отправился в Роппонги. Судя по рассказу фотографа, девушка в круглых очках была хорошо известна среди определенной публики под именем Моттян. В таком случае, если повезет, в "Шато руж" можно раздобыть более подробную информацию. А там, глядишь, и Сугуро удастся вывести на чистую воду.
– Что за напасть!.. – нахмурилась женщина-управляющая "Шато руж", которую Кобари вытащил в соседнюю закусочную. Она сжимала пальцами с темно-пурпурными ногтями сигарету "Салем". – Только устроишь вечеринку, сразу появляются фотографии! Вот вы какие, корреспонденты! Поверьте, я к этой девчонке не имею никакого отношения. Вначале захаживала к нам с мужчинами просто поразвлечься, стала постоянной клиенткой, иногда оказывает услуги за плату, вот и все.
– Что значит – "оказывает услуги"?
– Девушек, готовых выступить в роли мазохистки, не так много. Платят им гораздо больше, чем "садисткам", но среди клиентов встречаются довольно неуравновешенные типы, поэтому все отказываются наотрез… Но поскольку эта по своей натуре такая…
– И что она делает?
– Извините, я не могу этого описать.
Управляющая, лет сорока, с вытянутым лицом, в темных очках, закурила, и каждый раз, когда она выдыхала дым, цепочка от ее очков тихо колыхалась.
– Вы сказали, что она мазохистка по натуре…
– Да, – ответила женщина, медленно стряхнув пепел. – Настолько, что мечтает о смерти.
– Ей пришлось много выстрадать?
– Выстрадать?
– Может, с ней какая-то беда приключилась? Поэтому она хочет умереть…
От внимания Кобари не ускользнула снисходительная усмешка, промелькнувшая на губах его собеседницы:
– Какой вы наивный! Она мазохистка. Мазохисты любят, когда им причиняют страдание.
– Кто были мужчины, с которыми она приходила?
– Мы сохраняем тайну наших клиентов. Среди них есть известные актеры, спортсмены, бизнесмены, – сказала она и одним глотком допила розовое вино. В ее голосе чувствовалась гордость за свое заведение.
– А писатели? Известные писатели у вас бывают?
Выражение лица у женщины не изменилось, но рука, держащая сигарету, слегка дрогнула.
– Как вам сказать…
– Вы ничем не рискуете, – наседал на нее Кобари, но она отрезала:
– Мне пора. Не могу отлучаться надолго.
На экране телевизора Сугуро, как показалось Кобари, выглядел немного полнее и лет на пять моложе, но как только он повернул голову, сразу же под подбородком и на шее отчетливо обозначились дряблые складки, выдающие его возраст.
– Господин Сугуро – писатель, посвятивший свое творчество исследованию людских грехов… – говорил ведущий. Поначалу Кобари не мог разобрать, кто этот длиннолицый, бодро сыплющий словами человек – представитель телекомпании или приглашенный критик. – Но не могли бы вы нам объяснить, что же вы все-таки понимаете под грехом?
Показали крупный план быстро моргающего Сугуро.
– Есть два вида греха, – видимо из-за напряжения, его голос звучал с хрипотцой. – Живя в обществе, мы вынуждены каждый день подавлять в себе всевозможные желания и инстинкты, и есть в душе место, где все это накапливается. Так называемая область бессознательного, – он показал пальцем себе на грудь. – Подавленные желания и инстинкты не исчезают, они продолжают действовать бессознательно, стремясь вновь вырваться наружу. И когда им это удается, в искаженной форме, мы нередко совершаем поступки, которые я и называю грехом.
– Господин Сутуро, мы как-никак на телевидении, – улыбнулся ведущий, заискивающе изогнув шею, – не могли бы вы объяснить попроще?
Сутуро немного смутился, но тотчас заговорил:
– Ну, например… общаясь с людьми мы нередко оказываемся в ситуации, когда наше самолюбие уязвлено, и при этом мы уверены в своей правоте и превосходстве…
– Да, такое случается сплошь и рядом.
– Как правило, мы не можем выплеснуть свое недовольство непосредственно на собеседника, поскольку знаем, что это может испортить наши отношения. Таким образом, мы вынуждены чуть ли не ежедневно затаивать в душе недовольство и злобу, но это не проходит бесследно. Подавленные желания не исчезают. Они накапливаются в глубине души и постоянно тлеют, как угли в жаровне.
– Мне кажется, что это попахивает фрейдизмом.
– Как угодно… Но рано или поздно наступает день, когда из этих тлеющих угольков вдруг вырывается пламя. Начинается пожар.
– Действительно, почти все без исключения герои ваших романов – люди с подавленной психикой, которые после долгих душевных метаний совершают грех, а то и преступление.
– Да, вы правы, мои герои мечутся и совершают преступления, – сказал Сутуро сипловатым голосом, быстро моргая.
По этим едва заметным признакам угадывалась его нервозность. Кроме того, всматриваясь в показанное крупным планом лицо Сутуро, Кобари впервые заметил отсутствие в нем симметрии. Глаза были разного размера. По сравнению с левым глазом, правый был заметно больше. Это напоминало картины Пикассо, где каждый глаз живет своей жизнью.
Раздвоение личности!
Кобари почудилось, что эти слова проплыли по экрану телевизора. Он читал в какой-то популярной книжонке, что людям с разным размером глаз свойственно двуличие.
– Другими словами, вы хотите сказать, что в ваших произведениях грех – это не столько осознанный поступок, сколько происки бессознательного? – спросил длиннолицый мужчина.
Немного подумав, Сутуро поправил его:
– Нет, не совсем. Можно говорить только о том, что у любого греха, у любого преступления, есть какая-то связь с бессознательным.
– Значит, мы должны рассматривать бессознательное как своего рода утробу, в которой зарождается грех, как его инкубатор? Вы утверждаете, что это составляет суть понятия "грех"?
– Я… – заморгал Сугуро, – не богослов. Спрашивайте об этом у специалистов. То, о чем я говорю, всего лишь результат моего писательского опыта.
– Неужели? – В глазах длиннолицего ведущего впервые вспыхнуло неподдельное любопытство. – Дело в том, что несколько дней назад я задал тот же самый вопрос профессору Такэмото, специалисту по буддизму, и оказалось, что в буддизме Махаяна придерживаются тех же идей, о которых вы только что сказали.
Сугуро молча кивнул.
– Мы подготовили запись беседы с профессором Такэмото, и я хотел бы ее посмотреть вместе с вами. Профессор сейчас находится на международном конгрессе по буддизму в Париже, поэтому, к сожалению, не смог принять участие в нашей беседе.
По экрану пробежала наискосок красная линия, и появился коротко стриженный, моложавый человек, сидевший, аккуратно положив руки на колени.
– Судя по вашим словам, буддисты с давних времен говорят о том, что человеческой душой движет бессознательное? – И здесь ведущий как будто подталкивал собеседника в нужном направлении.
– В общем, да.
– И как же это бессознательное называют в буддизме Махаяна?
Профессор ответил, точно читая по заранее заготовленному тексту:
– Мы называем это "манас" и "алая". "Манас" – это, если угодно, эгоцентричное сознание, во всяком случае, та область сознания, где обо всем мыслится применительно к "я", мыслится с точки зрения своих эгоистических интересов… С другой стороны, в "алая" роятся бесчисленные семена привязанностей и плотских заблуждений, являющихся первопричиной наших страданий.
– Семена – это то, что в буддизме, как я понимаю, называется "виджня". А привязанности и плотские заблуждения – это основа греха. Правильно?
– Да, можно и так сказать.
– И эти семена, порождающие грех, роятся внутри нашего бессознательного?
– Да, именно так. Мы называем это "волнующиеся" семена.
По экрану пробежала полоса, и вновь показался Сугуро, сидящий в студии.
– Господин Сугуро, мне кажется, что буддийские представления, о которых мы только что услышали, и ваши соображения очень похожи.
Сугуро смущенно согласился.
– Мы знаем, что вы исповедуете христианство, но, может быть, вам приходилось изучать буддизм Махаяна?
– Нет, я не изучал буддизм. Как я уже сказал, я пришел к этим мыслям самостоятельно, работая над своими книгами.
Кобари видел по бледности на лице Сугуро, что он утомился. Протянув руку к телевизору, он отключил звук, избавив себя от скучных, наукообразных рассуждений, и сосредоточился на беззвучных движениях губ Сугуро.
Глаза разного размера… Неизвестно, можно ли считать это доказательством двуличия, но нет сомнений, что во всем облике Сугуро сквозило что-то порочное. Кобари не мог ясно определить, на чем основывались его наблюдения, но эта печать порока казалась ему проявлением той скрытой стороны личности писателя, которую никто, кроме него, не замечал.
– Лицемер! – крикнул Кобари старику, продолжавшему беззвучно шевелить губами. Он протянул руку и нажал на кнопку, включив звук.
– Значит, вы, господин Сугуро, утверждаете, что именно в бессознательном зарождается грех и в то же время – спасение?
Пока звук был отключен, разговор сильно продвинулся.
– Да, так мне кажется. Речь не столько о спасении, сколько о том, что греховный поступок человека выражает его тягу к воскрешению.
– Тягу к воскрешению?
В глазах ведущего вновь появилось неподдельное любопытство. Сугуро кивнул:
– Герои моих произведений действительно после многих мытарств и душевных терзаний совершают грех, преступление, но если подумать об этом грехе… с их точки зрения, в конце концов… – Подыскивая слова, Сугуро, казалось, исподволь следит за реакцией ведущего. – Этот грех выражает их желание начать жить не так, как они жили прежде.
– И это вы называете спасением? – удивленно спросил ведущий.
– Это еще не спасение, но в самом грехе заложена возможность спасения.
– В грехе заложена возможность спасения?… Мне кажется, это довольно смелая мысль. Такова позиция христианской церкви?
– Ну, как вам сказать… – В глазах Сугуро промелькнула растерянность. Он слегка покачал головой. – Скорее всего, нет. Но когда я пишу свои романы, мне кажется, что это так…
– На мой взгляд, это тоже довольно близко к буддизму, например, есть известный тезис: "Добро и зло нераздельны", другими словами, добро и зло не могут существовать друг без друга…
– Но, говоря о том, что в грехе заложена возможность спасения, я не имел в виду буддизм…
– Понятно. В связи с этим, я хочу, чтобы мы посмотрели еще один эпизод из беседы с профессором Такэмото.
Вновь пробежала по экрану полоса, и появилось лицо сидящего в почтительной позе Такэмото.
– В "алая" роятся семена привязанностей и заблуждений, порождающих грех, но, как я слышал, в буддизме Махаяна утверждают, что семена спасения также действуют и в "алая"…
– Да, вы правы. – Такэмото метнул взгляд в сторону лежащего на столе текста. В этом одновременно сказалось его малодушие и педантизм. – Так называемые "неволнующиеся" семена. Подобно тому как белые кровяные тела поедают микробов в организме, "неволнующиеся" семена постепенно обволакивают и очищают "волнующиеся" семена, являющиеся зародышем привязанностей и заблуждений.
– Таким образом получается, что, по мнению буддизма, бессознательное, порождающее грех, в то же время порождает спасение в Будде?
– Думаю, в общих чертах вы правы.
В прихожей грохнула дверь, и послышался голос женщины, пришедшей из магазина.
– Это я! На улице холодрыга!
Проходя мимо Кобари, который валялся на грязном диване, уставившись в телевизор, она сказала:
– Того и гляди, опять пойдет снег.
– Мне кажется, что и эта мысль буддизма Махаяна находит соответствие в вашем творчестве.
– Вы так считаете?
– Но вы и вправду не испытали влияния буддизма?
– Ни малейшего. Но, возможно, это в крови, унаследовано от предков… Я же, в конце концов, японский писатель, а не европейский, не американский.
– Что за лабуду ты смотришь? – удивилась женщина, поставив на диван корзинку с луком и пакеты с продуктами.
– Отстань! Это для работы.
Кобари не вслушивался в ученые рассуждения, вызвавшие презрительное замечание его подруги. Его интересовали лишь крупные планы, на которых появлялось лицо писателя. Размер глаз различается, в лице что-то порочное. То он выглядит на пятьдесят, а то, как начинает двигать шеей, обнаруживаются морщины, выдающие старость. И еще Кобари заключил, что писатель не привык к телевизионным беседам и быстро устает. Но главное, как бы Сугуро ни притворялся, камера выставила напоказ ту тайную, порочную сторону его личности, которую он так старательно скрывал от публики.
Звонил телефон. Вернувшись с прогулки и открыв дверь, Сугуро услышал пронзительную трель. Вот уже несколько дней подряд по ночам раздается звонок, но в трубке – молчание. Телефон звонит не раз и не два. И каждый раз – молчание, точно кто-то пытается проникнуть в его душу…
Он не стал снимать трубку, и вскоре назойливый звонок, точно смирившись, умолк.
Заглянул в почтовый ящик, но доставка, видимо, запаздывала – пусто. Вошел в свой маленький кабинет, зажег торшер. Его любимый мягкий свет лег на подставку для ручек и настольные часы. Щелканье секундной стрелки усиливало тишину. Опершись щекой о руку, он вновь вспомнил выражение лица Нарусэ, со смаком разгрызающей хрустящую поджарку в китайском ресторане. Это лицо преследовало его и разжигало любопытство. Кто же она все-таки такая? Было в ней что-то относящееся скорее к душе, чем к внешнему виду, искушающее его как писателя. В китайском ресторане он в конце концов полушутя попросил ее написать ему хотя бы в письме то, что она не решалась рассказать с глазу на глаз, но не было оснований надеяться, что она исполнит его просьбу.
Зазвонил телефон. Он не стал отвечать, но прошла минута, а звонок все не унимался. Потеряв терпение, он поднял трубку:
– Сугуро слушает.
В ответ прозвучало:
– Меня зовут Кобари, я репортер.
Тон был наглый, самоуверенный.
– Кобари? – Сугуро некоторое время молчал. – Это вы спрашивали обо мне Кано?
– Да, я. Нам надо встретиться и поговорить.
– О чем? О том, что я якобы посещаю сомнительные заведения?
– Это не телефонный разговор. Мне кажется, во избежание недоразумений нам стоит обсудить некоторые моменты.
– Что значит – "недоразумения"?
– Вам же не понравится, если я напишу о вас, основываясь только на своих домыслах.
Сугуро рассердился, уловив в том, как это было сказано, нотки шантажа.
– Ну что ж, давайте. Только не у меня дома.
– Тогда, если позволите, в Роппонги. Можем прямо сейчас.
Внутренний голос убеждал Сугуро, что лучше побыстрее с этим покончить. Сдерживая ярость, он уточнил место встречи. Выходя, поднял несколько писем, упавших под почтовый ящик, и запихнул в карман.
Медленно проехав в такси по сияющему в ночи развлекательному кварталу, Сугуро вышел перед условленным кафе. Открыв дверь, он сразу же узнал молодого мужчину, которому надписывал книгу. На столике перед ним стоял лишь стакан с водой.
– Я с вами уже встречался. Когда подписывал книги, – сказал Сугуро резко, но тот ничего не ответил и качнул головой в сторону лежащей перед ним фотографии.
– Вы знаете эту женщину?
Взглянув на фотографию, Сугуро бросил сердито:
– Первый раз вижу.
– Неужели? Посмотрите повнимательней. Неужели не помните?
– Понятия не имею, кто это.
– Это правда? – Кобари сощурил глаза, точно детектив, допрашивающий подозреваемого в преступлении.
– Правда!
– Но… эта девушка, она сказала мне, что развлекалась с вами! И тогда же набросала ваш портрет. Она начинающий художник, подрабатывает на улице, рисуя портреты прохожих, на Сакура-дори, в Синдзюку.
– Кончайте этот розыгрыш. Я совершенно ее не знаю.
– Кстати, эта девушка дружит с одной дамой, вашей хорошей знакомой.
– Со знакомой мне дамой? Вы о ком?
– Вы с ней встречались в кафе на улице Такэсита-дори.
Ах, вот в чем дело! – только сейчас Сугуро вспомнил. Прохожий, пялившийся на него в окно кафе, когда он впервые встретился с Нарусэ…
– И что из того? – Сугуро вышел из себя. – Это запрещено?
– Если эта дама в близких отношениях с девушкой, запечатленной на снимке, вам будет трудно доказать, что вы с ней не знакомы.
– Какая наглость! – Сугуро покраснел. – Если вы будете говорить со мной в таком тоне, я уйду. Можете писать обо мне что хотите, но в таком случае и я оставляю за собой право принять ответные меры.
– Простите! – извинился Кобари, умевший в случае необходимости быть дипломатом. – Но дело в том, что о вас ходят слухи, порочащие вашу репутацию. Кроме того, помните скандал, который устроила на банкете та странная девушка?
– Помню. Но эти слухи не имеют никаких оснований.
– У вас есть доказательства?
Кобари отпил воды из стакана.
– Виски со льдом! – кинул он раздраженно подошедшему буфетчику. – У меня есть информация, что вас видели в разных злачных местах.