– Я придумал!.. Это же так просто!.. Как нам раньше не пришло в голову… Почему ты – с мистером Моррисоном? Почему не я – с миссис Моррисон? Насколько это проще и быстрее. Она, конечно, не красавица и не первой молодости, но лучше мне отмучиться девять минут, чем тебе – девять месяцев. Что?… Нам наплевать на фаллопиевы трубы. Мои ребята прорвут любую закупорку, любую оборонительную линию, просочатся, если надо, в обход! Ты же их знаешь. Подготовим специальный десантный отряд – и вперед!.. Ты говоришь "нет", даже не дав себе труда обдумать… Это значит, что все разговоры о благотворительности – камуфляж, а тебе просто очень-очень захотелось попробовать цветочной жизни. Ну и как проходит опыление? Мистер Моррисон тобой доволен? Или все же понадобится случка?
Жена-1 обругала его плохим словом и бросила трубку.
Но когда он прилетел обратно, приехала встречать в аэропорт. И от одного вида ее третий-лишний впал в такое волнение, что Антону пришлось побежать к ней и спрятать восставшего хулигана в коротком приветственном объятии, а потом еще усесться на стул и полчаса просидеть в зале ожидания, прежде чем ему было разрешено идти дальше, к автомобилю.
– Бедный, бедный, – говорила жена-1, косясь на него растроганно и насмешливо, – не знает, что ему придется ждать еще дня два… Да, так неудачно совпало… Вчера началось… Да, как видишь… Бедные Моррисоны… Ничего у нас не вышло. Но зато с этим покончено. Пойми, мне нужно было хотя бы попытаться…
Он понимал. Он понимал теперь не только ее, но – как ему казалось – начал догадываться и о секретах третьего-лишнего. Именно тогда у него впервые мелькнуло предположение, что этот его непредсказуемый Ванька-встанька помешан на производстве детей. Что он готов заниматься этим хоть в одиночку, хоть в компании, хоть взаправду, хоть понарошку, хоть с женой, хоть с подругой жены. Но если этого нет, если производство детей по каким-то причинам исключается, этот извращенец готов объявить забастовку в любую минуту!
О, Моррисоны, Моррисоны, с их неисполненной, мучительной мечтой! Зачем они поселились рядом? Зачем прошли в жизни так близко – как айсберг мимо "Титаника" – и задели где-то в невидимой глубине их прочный счастливый мирок? Ибо пробоина осталась, и она сделала бы свое дело, даже если бы не случилась вскоре эта – за кустами цветущего сумаха, в дыму жарившегося барана – встреча с Кэтлин на пикнике.
Вслед за стариками Козулиными из лимузина вылезли двое рабочих в комбинезонах, извлекли длинный рулон. Корреспонденты побросали стаканчики с питьем, ринулись к дверям кафе, на ходу доставая свои фотоаппараты, магнитофоны, авторучки, телекамеры. Рабочие, с рулоном на плечах, прошли по мосткам на борт яхты, опустили его на палубу, начали разворачивать. Нацеленные объективы поймали огромные сияющие глаза и шелковистый лоб рыжего спаниеля – над краем приоткрытой банки – как раз в тот момент, когда рекламный плакат раскатывали по борту "Вавилонии" мягкими малярными роликами на длинных палках.
– Кошачью голову – на левый борт, – распоряжался старый Козулин. – Но ближе к корме. Требования симметрии нам не указ. А миску с телячьими фрикадельками и надписью "Пиргорой" – на крышу рубки. Надо ведь подумать и о тех, кто будет снимать с вертолетов. Кстати, дорогие друзья, отметьте в своих блокнотах: рекламное бюро заверило меня, что эти плакаты выполнены из специального пластика и должны выдержать и бури, и соленые брызги, и палящее солнце. Если оторвется хоть уголок, они вернут мне деньги.
Козулин был похож на старого адмирала, вызванного из ссылки спасти – в который уже раз! – родину от врага. Или завоевать последний заморский остров, без которого империи – не жить. За завтраком он сказал речь:
– Вы все, наверное, знаете, что наше путешествие, еще не успев начаться, стало объектом злобных домыслов, враждебных интриг, шуток на грани клеветы, клеветы за гранью правдоподобия. И в бульварной прессе, и в клубных кулуарах, и на площадках для гольфа кто-то упорно распространяет слухи, будто под прикрытием торговли и рекламы мы собираемся заниматься сбором шпионских сведений. (Интересно знать, о чем? О числе блох у перевернутых кошек?) Или что в консервных банках очень удобно перевозить наркотики и бриллианты. Или что мы намерены заниматься злобной пропагандой, тайно внушая людям, что мир между двумя великими странами так же невозможен, как мир между собакой и кошкой.
Мы не пытаемся даже выяснять, кто распространяет эти слухи. (Наши конкуренты? Политические радикалы? Любители газетных сенсаций?) За долгие годы жизни я убедился: клевета, будучи проявлением человеческой порочности, нападает только на проявления человеческой порядочности и достоинства. Гордитесь, когда на вас клевещут! Смело идите вперед – вы на верном пути.
Какова же настоящая цель нашего плавания?
На это так же непросто ответить, как и на вопрос, зачем семьсот лет тому назад Марко Поло отправился из родной Венеции навстречу восходящему солнцу? За наживой, скажете вы? Наживу он мог получить, не покидая Европы, и с гораздо меньшим риском. Он поехал, потому что его мучила стена – стена незнания и непонимания, вечно разделяющая Восток и Запад. Он хотел открыть им глаза друг на друга, а заодно и себе – на весь мир. И он знал, что в этом мире нет более универсального языка, чем язык торговли.
Торговать не считается возвышенным занятием. Во всяком случае, не таким, как убивать. Воин по статусу всегда выше купца. Торг для многих – это спор, конфликт, ссора. И мало кто способен осознать, что рынок – это храм свободы. Недаром во всем мире рынки так нарядны и праздничны. Ибо там и только там предельно свободный покупатель встречается с предельно свободным продавцом и они осуществляют таинство свободного товарообмена. Недаром в английском языке слова "ярмарка", "красивый" и "справедливый" – fair! – синонимы.
Пожелаем же нашему капитану – этому новому Марко Поло, этому миссионеру свободного предпринимательства – благополучно достичь далеких берегов и наглядно показать тамошним жителям, как много они потеряли, разрушив храмы свободы. Пожелаем ему также благополучно вернуться и, может быть, приоткрыть глаза и нам. Может быть, он узнает и расскажет нам, как, отчего, какими путями это самоубийственное наваждение, эта жажда разрушения свободного праздничного рынка может внезапно охватить миллионы людей. Мы видим, что наваждение это расползается по всему миру. И кто знает – не мы ли следующие.
В суматохе последних рукопожатий, объятий, напутствий миссис Козулин, прижимая к груди небольшой пакетик, отвела Антона в сторону. Ее вечная готовность к поднятию занавеса потускнела за прошедшие годы, но все же она вглядывалась в его лицо с надеждой – ведь должны же где-то остаться волнующие пьесы – про нас, но с хорошим концом?
– Антоша, увидимся ли, Бог один ведает… Но ты для меня всегда был самый родной… Только тебя могу попросить… Потому что только тебе поверю. Вот тут… пузырек и коробочка… Я их в церкви освятила… Христом-Богом заклинаю: привези мне воды из Невы и земли из Летнего сада. Или, на худой конец, – из Таврического. Для могилы. Мне тогда куда как легче будет доживать… Чтобы в петербургскую землю лечь… хоть в щепотку… Много наших знакомых уже туда ездило, а я все не решалась. Посмотрю на него и подумаю: "Да ведь он забудет, поленится, а потом у себя на газоне ковырнет совок земли и воды нальет из крана. И буду я всю оставшуюся жизнь мучиться сомнением". А ты не обманешь… В тебе я буду спокойна… Только вернись целый и невредимый. Как местные говорят – одним куском.
Антон взял у нее сверток, поцеловал, прижал к пуговицам кителя. Жена-1 оттеснила мать, закинула ему руки за шею, повисла на минуту, оторвав носки от земли, растревожила без нужды третьего-лишнего, улыбнулась печально, покачала головой, отодвинулась в толпу. Миссис Дарси, Харви, Даниэль (сын-1-2 прилетел из Калифорнии, умолял взять с собой, с трудом удалось его отговорить, подарили взамен поездку на Аляску), какие-то неизвестные доброжелатели, родственники родственников, корреспонденты. Со старым Козулиным последние детали были оговорены накануне, заучены наизусть нужные адреса и телефоны, прослежены все варианты и ответвления многослойного замысла, похожего на семь матрешек – одна в другой, но вместо последней – опасный, затаившийся, дымный Джинн. Сейчас оставалось только чокнуться шампанским под фотовспышками, пожать руки и все – можно было идти по ковровой дорожке к трапу.
И в эту самую минуту, разрушая всю торжественность и умиленное настроение прощания, давя на уши безжалостным, охотничьим воем, взбаламучивая в душе старые и новые страхи ("а что я натворил?"), на стоянку влетела полицейская машина. И из нее вышли двое патрульных, а с заднего сиденья – волосатый, бровастый, с очками на лбу – проповедник раздачи и отбирания имущества, финансовая Немезида, неутомимый защитник оставленных жен и неродившихся детей – адвокат Симпсон.
– Вот он, – сказал Симпсон и пошел прямо на Антона, выставив вперед неумолимый палец. – На капитанскую форму не обращайте внимания, это маскарад. По отпечаткам пальцев вы увидите – это тот самый.
Полицейские, придерживая дубинки, двинулись за ним. Педро-Пабло надвинул фуражку на нос, задом, задом засеменил по трапу, исчез в трюме "Вавилонии".
Путь полицейским преградил дед Козулин.
– Фред, Дэвид, что происходит? Где вы взяли этого типа?
– Не знаю, откуда он взялся, мистер Козулин, сэр. Явился в участок и заявил, что нужно арестовать беглого алиментщика. Говорит, что его разыскивают в трех штатах.
– Он показал вам какие-нибудь бумаги? Ордер на арест, постановление местного судьи?
– Ничего у него нет. Говорит, только что прилетел из Нью-Йорка, не успел оформить. Но завтра обещал все представить законным порядком. Сержант велел нам поехать проверить.
Симпсон тем временем придвинулся вплотную к Антону, барабаня пальцами по портфелю, пританцовывая, облизываясь.
– Чья же это яхта, мистер Себеж? Похоже, она должна стоить кучу денег. На океанском побережье – не меньше миллиона. Ну а здесь, во внутренних водах, наверное, подешевле? Но во всяком случае вашу годовую неуплату она вполне покроет. Не знаю, достанется ли что-то другим вашим бывшим женам, но моя клиентка получит все сполна.
– Яхта принадлежит мне, – сказал Козулин. – Так что не разевайте на нее рот – поперхнетесь. Мистер Себеж поступил ко мне на службу в качестве капитана. Я попрошу вас не приставать к нему и не портить наше маленькое торжество.
– Ох, эти нью-йоркские, – сказал один полицейский. – Всюду влезут, куда их не звали.
– Заграбастали себе весь Восточный берег и думают, что и здесь им можно распоряжаться, – сказал другой.
– Фред, Дэвид, вы же меня знаете. Взял бы я на службу непроверенного человека? Да мы двадцать лет знакомы с мистером Себежом. Я за него ручаюсь.
– А знаете вы, сколько жен и детей он бросил без средств к существованию? – рявкнул Симпсон.
– Если у них нет средств к существованию, как же они могли нанять такого дорогостоящего крикуна, как вы? Короче, коли у вас есть какие-то претензии к мистеру Себежу, приходите завтра к моему адвокату. А пока – исчезните. Вы и так уже подпортили нам праздник.
– И не подумаю! Я требую, чтобы на яхту немедленно – вплоть до выяснения личности владельца – был наложен арест. А этого фальшивого капитана чтобы сейчас же отвели к судье.
– Фред, Дэвид, я удивлен, – сказал Козулин. – Происходит явное вторжение в частную жизнь. Явное нарушение мира и спокойствия, а вы стоите в странной задумчивости.
– И верно, приятель. Пошумели, и хватит, – сказал Фред, беря Симпсона за локоть.
– Еще чего! Хватит?! Вы будете выполнять свои обязанности или нет?
Полицейские молча зажали Симпсона с двух сторон и стали теснить назад к машине.
– Эй!.. Что вы делаете?… Эй! Я буду звонить прокурору. Вы завтра же лишитесь своих значков!..
– Фред, похоже, он нам угрожает, а? И это при исполнении служебных обязанностей.
– Нью-йоркские совсем обнаглели.
Симпсону загнули руки за спину и впихнули на заднее сиденье. Последнее, что он успел выкрикнуть, долетело до Антона клочками звуков, которые он с трудом – догадкой? созвучным предчувствием? – смог сложить обратно в слова:
– Ничего… этому человеку… никогда… ни цента… ни носового платка… принадлежать… я добьюсь… не может… навеки!.. Согласно статье 185-бис…
Берег удалялся.
Уменьшались дома, деревья, рекламные щиты. Гирлянды флажков нависли над крышей кафе, как стая разноцветных птичек, выстроившихся к перелету. Медленно проехал по набережной грузовой фургон с изображением парусного кораблика, приплывшего в эти края триста пятьдесят лет назад. Сине-белый почтовый джип провез дневной запас писем, газет, счетов, чеков, предвыборных обещаний, торговой похвальбы, призывов к милосердию. Поблескивала солнечной точкой труба в оркестре, слабели звуки марша.
Прочь, прочь уплывала земная жизнь, и вода без труда заполняла пространство разлуки.
"Отплытие, отъезд, – подумал Антон, – ведь это как прививка небытия, как маленькая доза смерти, из которой можно выглянуть и убедиться, что жизнь без тебя возможна".
"…Этому человеку не будет принадлежать ничего".
Но зуд предвкушений, но бодрая злость, но готовность сразиться с вечно юным Горемыкалом, но надежды возвращались в забытые места в душе, как кровь возвращается с покалыванием в замерзшие пальцы, и оттесняли, глушили мрачное пророчество Симпсона.
Железные ладони Рональда качнули штурвал, и нос "Вавилонии" стал разворачиваться на восток.
Конец первой части
Часть вторая
Плавание
Радиопередача, навеянная видом канадских берегов
(Сердитый канадец)
Проезжая как-то по делам через Канаду, я встретился с одним бывшим американцем, который переселился туда лет двадцать назад. Он был все еще очень сердит на свою первую родину. Он считал, что мы – американцы – не хотим видеть свои ошибки, а когда нам указывают на них, только вежливо улыбаемся и говорим, что это очень интересно, но как раз сейчас нам надо спешить домой, чтобы отпустить бебиситтера. Я спросил, какие наши главные ошибки, и он сказал, что мы помешаны на политике – в этом наша главная беда.
– От политических споров в Америке некуда спрятаться, – говорил он. – При этом никто не хочет признать их бессмысленность. А они бессмысленны, ибо любые наши политические взгляды есть просто отражение наших же страхов. Одни больше всего боятся террористов, другие – пацифистов, третьи – коммунистов, четвертые – империалистов, пятые – негров, шестые – сионистов, седьмые – иммигрантов, восьмые – контрабандистов, девятые – гомосексуалистов, десятые – рецидивистов. Кто-то с ужасом говорит, что мы идем к анархии, кто-то – что к тоталитаризму. О чем тут спорить? Вы ведь не спорите с человеком, который боится высоты, или змей, или замкнутого пространства, или воды, самолетов, пожаров, автомобилей, молний, землетрясений. Каждый обречен жить со своими родными страхами и излечить – переубедить – переделать другого никому никогда не удавалось.
– Нужно обсуждать конкретные беды и способы их исправления, – говорил он. – Я пытался это делать, но меня не хотели слушать. Из-за этого я и уехал. Какие именно беды? Ну вот, например, проблемы автомобильного движения. Каждый день машины сталкиваются, разбиваются, людей калечат, убивают – а никто ни за что не отвечает. Потому что все оплатят страховые компании. Которые, естественно, знай себе поднимают цены. И водитель-преступник снова садится за руль и выезжает на дорогу. Что же делать? Я говорил им, что нужно делать: нужно клеймить автомобили, как в старину клеймили преступников. Вы видите машину с большим зеленым кругом спереди и сзади и сразу понимаете: этот врезался в чужой автомобиль и пытался скрыться. С желтым кругом: ездил пьяный или под наркотиком. С красным – убил кого-то или искалечил. И уж вы будете держаться подальше от таких клейменых машин, и число аварий резко сократится.
Другая конкретная проблема: во всей богатейшей Америке вы не найдете дешевого ресторана с вареной едой. Жареное мясо, жареная рыба, жареная курятина – все жареное. Или напичканное перцем. Или вымоченное в уксусе. А почему? Вы не догадываетесь почему? Зайдите в любую аптеку, и вам все станет ясно. Посмотрите на бесконечные ряды бутылей с лекарствами от изжоги. Вы наедаетесь жареного, наперченного мяса, потом бежите в аптеку, покупаете бутыль "алька-зелъцер" или пачку таблеток "ролэйд", и ваши доллары дружно текут в сейфы фармацевтических гигантов. Они-то и следят за тем, чтобы ни один ресторан не подавал человеку нормальную вареную еду. Они зарабатывают миллиарды на нашей изжоге. Попробуйте-ка пойти против них.
Третья проблема: все жалуются на дороговизну медицинского обслуживания. Но разве не ясно, что причина этого – бесплатное медицинское обслуживание бедных и старых. Законодатели наши сами еще не были ни бедняками, ни стариками и не понимают, что у миллионов этих людей каждое утро встает одна и та же проблема: на что убить день? Им хватает на еду, у них есть крыша над головой, но чем заполнить время? Не вылезая из-под одеяла, они вслушиваются в свои ощущения, в поскрипывание суставов, в движение газов в прямой кишке, в писк за ушами и решают, что им пора показаться врачу. Ведь это бесплатно! И тебя будут внимательно расспрашивать, щупать, просвечивать. На час или даже на два ты станешь центром заботливого внимания, спасешься от скуки и одиночества. А уж какой счет выпишет врач за проделанные процедуры – кому это интересно? Платить-то не пациенту.
Я знал таких стариков. Мои родители были такими. Я видел, что половина государственного бюджета тратится впустую. Я мог спасти казне сотни миллиардов. Я обращался к законодателям, к журналистам. Введите маленькую, номинальную плату за визит к врачу. Пусть она будет равна цене билета в кино. Такую плату может осилить любой бедняк. Но тогда у него будет выбор. И девять из десяти предпочтут пойти в кино. Понятно, что врачи смотрели на меня, как на врага. Но почему и все остальные отворачивались и не хотели даже слушать?
– Хорошо, я согласен, что в этом вопросе есть политический оттенок. Голоса малоимуш. их избирателей и все такое… Но вот вам чисто экономическая проблема: размеры рта среднего американца. Да-да, никто не занимается его увеличением. А между тем здесь таятся огромные возможности экономического роста. Посмотрите на этот маленький ротик, а потом переведите взгляд на двойной гамбургер. Он легко мог бы стать тройным, четверным!!! Представьте себе пять котлет, положенных друг на друга, со свисающим по сторонам салатом, с торчащими кусками помидора, лука, соленого огурчика. Разве это не прекрасно? Разве не воспряли бы наши беднеющие фермы при таком повышении спроса на говядину и свинину, разве не пошли бы веселей дела у изготовителей комбайнов, силосных башен, удобрений, сенокосилок? Но этого не происходит, потому что среднему американцу лень раззявить пошире свой рот, а ученые-медики не хотят заняться этой проблемой, не хотят разработать специальную методику растягивания челюстей.
Как много! Как много полезного можно было бы сделать для людей, если только перестать болтать о политике и заняться простыми и нужными делами!