- Баловство одно. - Покачала она неодобрительно головой и подвинула коробку ко мне. - Кушайте, барышня, чай, так в Москве-то к шоколадам привыкли.
Я отказалась. Выпила чашку чая, пахнувшего какой-то травой-зверобоем или рябиной. Съела кусок пирога с кашей и рыбой.
- А вы на работе, значит, здесь в лесничестве? У кого же остановились? Я всех тут почитай знаю, - полюбопытствовала старуха.
- У Марии Кирилловны Пинегиной, - ответила я. Удивительно, как изменились в лице и мать, и сын, словно проглотили что-то горькое. Оба долго молчали.
- Вам она не нравится? - спросила я напрямик. Ответила Виринея Егоровна:
- Лесничиха-то? А мне што… Каждый своим умом живет. Только больно уж она власть забрала в лесхозе. Словно тайга вся ее. Хозяйка! Директор, как малое дитя, ее слушает и все прочие служащие. На селе у нас так и зовут ее: лесная хозяйка.
А лес, он ничей, божий! Все себе не заберешь!! Крута она очень. И мужа на то повернула. Был парень как парень. А теперь никакого спуска не дает. Чуть что - к судье! Где это видно? Тоже себя, значит, хозяином тайги ставит.
- Он еще хуже ее! - помрачнев, сказал Харитон. Острые желваки заходили под его бронзовой кожей. - Ну, ничего - допрыгаешься!
- Харитонушка, бог с тобой! - испуганно остановила его мать.
- Вы не правы, - сказала я, отводя от него глаза. Я попыталась объяснить - и м…
- Вы, девушка, живете в столице, и здешних дел вам не понять! - зло оборвал меня Харитон. - Как я понимаю, братуха хочет на вас жениться. Желаю вам счастья! Но в наши дела не лезьте. И - лучше бы вам от Пинегиных уйти. Нечего вам там делать. Для вашего блага предупреждаю.
- Что ты, Харитонушка, Таисия бог знает что может подумать, - тревожно воззвала к нему мать. - Мы люди тихие, никого не обидим. Нас обидели и обижают. А от нас зла нет. Старшой сын в Москве живет, партейный, прохвессором работает. Нас не троньте!..
- Ты, мать, заговариваешься! - грубо оборвал старуху Харитон. - Чево ты перед ней так: не председатель сельсовета.
Я поднялась уходить. Меня не удерживали. Запирая за мной калитку, Харитон тихонько напомнил:
- От Пинегиных уходите. Лучше вам будет. Хлопот меньше. Квартеру у кого угодно можно снять. Хоть у нас. Недорого возьмем.
- От них никуда не уйду! - сказала я возмущенно. - А насчет Василия вы ошиблись. Я ему не невеста!
Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула. Ух! До чего у них тяжело дышится. Только теперь я поняла, какой огромный путь проделал Василий от этой глухой калитки со щеколдой до научно-исследовательского института Академии наук. Он был таким, как этот страшный Харитон, а теперь - кандидат наук. Нет, он не был таким: он писал стихи, был здесь, в Кедровом, комсомольцем, и мать прокляла его за антирелигиозную работу. Может, я его слишком строго судила? Трудно полностью очиститься от т а к о г о…
Но как он мог оставить маленького брата там, откуда он сумел вырваться? Старше его на целых восемь лет… С такой матерью. Разве он не знал, как воспитывают Харитонушку? А теперь Харитона хотят судить за то, что он охотится в "божьей тайге". Сколько злобы было в его взгляде, когда он заговорил о Ефреме Георгиевиче.
Вечером, после ужина, когда Даня ушел к товарищу, я передала этот разговор обоим супругам.
- Не боюсь я его угроз, Таисия Константиновна! - равнодушно отозвался Ефрем Георгиевич.
- Он способен пырнуть ножом, этот Харитон! - озабоченно сказала Мария Кирилловна.
- А если поговорить с секретарем райкома? - предложила я. У меня не выходил из памяти взгляд Харитона.
- Говорили. Не мы - люди. Харитон открыто грозился. Вызывали его не раз, беседовали с ним. Куда только не вызывали! Все равно браконьерствует, - с досадой ответила Мария Кирилловна.
- Председатель колхоза говорит, что он только грозится. Так оно и есть! - сказал Пинегин. - Такие, что много бахвалятся, никогда не сделают. Поразительное дело! Харитон совершенно убежден, будто имеет моральное право "промышлять в тайге"… Было раз, он бросился на меня с топором: "Тебе казенного жалко, больше всех надо?" Хорошо, что двустволка с собой была. Так он поневоле сдался: лес сгрузил и топор отдал. А меня по этому поводу затаскали в милицию.
- Вас?!
- Именно меня! Пусть он вор, браконьер, но не угрожай оружием, составь акт, агитируй, убеждай…
- Самое время убеждать, когда он топором замахивается! - фыркнула я.
- Говорят, это дела не касается. Вот когда убьет лесника - тогда будет отвечать он.
- Весь район смотрит, чем дело у нас кончится, - задумчиво заговорила Мария Кирилловна, - супруги Пинегины смирятся или браконьер Чугунов. Пока все штрафами отделывается да душеспасительными беседами. А пример для колхозников? Они же видят, что всякие лесные да речные воры лучше их живут, доходов у них побольше, чем у честных колхозников. Уже актов на этого Харитона - целая стопа. Нигде не работает. Властей, говорит, над собой не могу переносить: душа не терпит. Что же его, браконьера, председателем колхоза ставить? Да и над тем, ох, сколько имеется начальства! Живут они, Харитон и Виринея Егоровна, как лесные бобры. От всех скрылись за семью запорами!
Девушка хорошая его полюбила здесь. Чудесная девушка. Лиза Олесова. Комсомолка, агротехником в колхозе работает. Харитону тоже она по душе пришлась. Собирались жениться, он даже в колхоз заявление подал, но… забрал назад. И свадьба расстроилась.
- Почему?
- Мать отговорила. Да и он сам понял, что при такой жене с прежней жизнью кончать придется. Даже и думать нечего! А меняться он не хочет. Еще до загса и поругались. Разные люди!!! Для Лизы и лучше, что они разошлись. Ну, а Харитон… плохо кончит!
5. ХАРИТОН СВОДИТ СЧЕТЫ
Жара стояла невыносимая, будто мы находились не на Севере, а где-нибудь под Батуми. Но белые ночи холодны. Так же светит солнце, а холодно. Почти все члены экспедиции разошлись по тайге небольшими группами. Плот наш готов. Ефрем Георгиевич сам его сделал. Отличный плот, большой, устойчивый.
Утром я проснулась с мыслью: завтра мы отправимся на плоту по Ыйдыге - Мария Кирилловна, я, Кузя и рабочие - Стрельцов и Ярышкин.
Все этого Ярышкина звали "расстрига", и я сначала думала, что это его фамилия. Но оказалось, что он бывший поп, только перестал верить в бога и "расстригся". Он работает в лесхозе лесорубом, но сам попросился в экспедицию. Каких только людей не встретишь!
Очень просился с нами в экспедицию Даня. Отец ему разрешил, но Мария Кирилловна категорически воспротивилась. Хотя мальчик крепок и вынослив, но ведь единственный сын, а путешествие по бурливой порожистой Ыйдыге опасно.
Михаил Герасимович целые дни носился в вертолете над тайгой, самолично сверяя аэроснимки с данными таксаторов. В этот день я летела с ним, помогая уточнять план.
Тайга, когда смотришь на нее сверху, еще прекраснее. Был ветреный день, и по лесному океану ходили гигантские волны, отливающие голубовато-зеленым, серо-зеленым, черно-зеленым, золотисто-зеленым, лиловым и фиолетовым. Словно растаяла радуга, пролилась сверкающим дождем и окрасила тайгу во все свои цвета. Что же здесь будет осенью? Дух захватило от такой красоты, величавой и торжественной. Ыйдыга настолько прозрачна, что даже с вертолета отчетливо видны камни на дне. А глубокое небо чистейшей бирюзы, и по небу, словно корабли с белыми парусами, плывут облака. До чего хорошо!!!
В пять часов мы приземлились на лесхозовском аэродроме. Профессор пошел, как всегда, обедать к директору лесхоза, а я домой. Обед был уже готов, Мария Кирилловна и Даня ждали Ефрема Георгиевича.
- Будем обедать, - сказала Мария Кирилловна. - Ефрем иногда задерживается допоздна. Сердится, если его ждут.
Мы сели обедать. Разговор не клеился. Поели молча. Я убрала со стола, помыла посуду и прилегла с книгой на диване. Даня ушел, захватив футбольный мяч. Мария Кирилловна присела к письменному столу - ей нужно было закончить кое-какие расчеты.
Я не заметила, как уснула. Проснулась в 9 часов вечера. Мария Кирилловна нервно ходила по комнате.
- Ефрем Георгиевич еще не вернулся? - испугалась я.
- Нет.
Я не знала, что сказать. Только посмотрела на Пинегину. Сейчас было заметно, что ей под сорок. Обычно она выглядела лет на десять моложе. Уголки ее рта, всегда задорно приподнятые как бы в лукавой улыбке, теперь в тревоге и унынии опустились. Серо-голубые глаза ввалились, в них застыл ужас. Я бросилась к ней.
- Мария Кирилловна, дорогая, надо его искать. Поднять тревогу!
- Надо подождать до полуночи. Лесники иногда заезжают далеко. Территория с целое государство…
Ох! Ей мучиться целых три часа. Может, гораздо больше.
- Это вы каждый раз так волнуетесь, когда он задерживается? - спросила я.
- Каждый раз… Особенно последнее время. Вы не знаете, Тася, какой это чудесный человек! Выйдем на крыльцо, мне душно!
Мы сели на ступеньках. К вечеру выпал туман, и я подумала, если придется искать, это осложнит поиски. У меня тоже заныло сердце. Уже скрылись в тумане небо, река, вершины сосен, даже сарай, который был в двадцати шагах от дома.
- Сколько лет вы женаты? - попыталась я разговорить Марию Кирилловну, чтоб отвлечь ее от этого тяжелого ожидания. Она сидела, задумавшись, обняв руками колени.
Я невольно заметила, сколько в ней женственности, которая так изредчала теперь. Хоть бы и я - мальчишка в юбке! Занятия спортом, тяжелая практика в лесах, общество мальчишек с самого детства. Я была забиякой, и все мальчишки в школе меня побаивались и уважали. Я хоть не ходила никогда в брюках, как мои подруги, и у меня две толстые длинные косы. Возни с ними много, мама удивляется, почему я их не остригу. "Тася, это же немодно, наконец!" А мне жалко с ними расставаться, волосы - лучшее, что у меня есть: скуластая, глаза небольшие и глубоко посажены, серо-зеленого "кошачьего" цвета, губы толстые, высокий рост ("дылда"!). Не понимаю, за что меня полюбил Василий? И почему я нравилась ребятам? Наверное, просто потому, что им со мной весело - я всегда шучу! И - современные юноши ничего не понимают в женской красоте. Это сказал Брачко-Яворский, и я с ним вполне согласна. А вот Мария Кирилловна - красавица. Тяжелый мужской труд лесничего, ежедневные поездки верхом на лошади, слышит крепкую ругань, может, и самой приходится ругаться и "разносить", а какая женственная, мягкая, ласковая, несмотря ни на что.
Какие чудесные большие синие глаза!
- Семнадцать лет женаты! - сказала она. - Мне было девятнадцать, ему двадцать пять, когда мы поженились. Ефрем ведь здешний. Родился-то он, собственно, на Байкале, но отец его - фельдшер, был послан сюда, в Кедровое, когда открыли больницу, и здесь осел навсегда. Когда Ефрем кончил среднюю школу, началась война. Ушел на фронт, был несколько раз ранен. После войны вернулся сюда, на Ыйдыгу, но уже не застал отца в живых. Он подался на Ангару. Сначала работал плотовщиком, потом стал водником, водил буксиры с плотом. В отпуск приехал навестить мать и познакомился со мной. Мы поженились…
- А вы тоже здешняя?
- Нет, что вы! Я родилась в Саратове. И мать моя была саратовская. Врач. А отец из Ленинграда. Он был лесничим - коммунист. Сам попросился сюда работать. Терпеть, говорит, не могу клочья! Люблю цельные лесные массивы. Он и организовал здешний лесхоз. До этого тайга действительно была ничья. Губили ее жутко. Одни пожары сколько уносили ценнейшей древесины. Каждый год. А как безжалостно губили кедры во время сбора орехов! Слышали про этот метод: околачивание? Большая деревянная кувалда-колот. Обрубок сырого бревна… Ударяют по дереву, пока не упадут шишки. Живая ткань дерева омертвляется, ствол деформируется, древесина загнивает…
А какая техника была: ручные грабли, бутылка для высева семян, мотыга, лопата, топор да ручная пила. Эх, кабы отец видел, какие машины пришли к нам в лесхоз. Вот бы порадовался! А авиация! Отец умер от болезни сердца. В городе умер бы раньше… Его даже в армию не брали из-за сердца. Мама умерла давно, я ее почти не помню. Ну вот, я осталась одна. Такое горе!!! Думала, не переживу. Признаться, растерялась. Мне предложили работу в лесничестве, помощником таксатора. Я немного разбиралась в этом. Отцу часто помогала. Конечно, согласилась. Очень мне было тяжело в тот год, невыносимо! Одинокой чувствовала я себя. Ефрем дал мне то, в чем я больше всего тогда нуждалась, - человеческое тепло! Добрый он. Проводил меня из кино и вдруг у калитки погладил по голове… В точности, как это делал покойный отец. Я разрыдалась. А Ефрем говорит: "Вы не одна! Знайте, вы не одна!" Когда мы поженились, Ефрем через месяц спросил меня: "Какие у тебя были планы на жизнь, ну, если бы не умер отец?" - "Учиться! Я бы пошла в лесной институт". - "Иди и учись, - говорит, - я буду тебе помогать". Вот он какой, мой Ефрем! Я училась в Москве, а он помогал мне. Не всегда и летом мы виделись. Иногда посылали на практику в другие лесничества, где было чему поучиться. И он терпеливо ждал меня все годы. Всегда верил мне! А я ему. Разве может быть иначе, если любишь? Он водил баркасы по Ангаре и Ыйдыге - там, где она судоходна. Он, третий помощник штурмана, конечно, стал бы капитаном…
Мы долго молчали.
- Пойду приготовлю ужин, - сказала Мария Кирилловна, поднимаясь. - Нет, не помогайте. Я сама. Мне необходимо чем-то заняться!
Она ушла в дом. Я осталась на крыльце, все сильнее и сильнее ощущала тревогу. Так я сидела, растерянно смотря в туман, пока меня кто-то тихонечко не позвал. Это был Андрей Филиппович.
- Что делает Мария Кирилловна? - спросил он шепотом, и от этого шепота у меня упало сердце.
- Готовит ужин. Что-нибудь случилось с Ефремом Георгиевичем?
- Боюсь, что да… Рабочие лесхоза встретили его лошадь и отвели ко мне, боясь испугать Марию Кирилловну. Не знаю, говорить ей или пока не надо? Мы начинаем поиски.
- Если бы это была я - лучше говорить все.
- Я тоже так думаю.
Андрей Филиппович долго смотрел на меня, как бы разглядывая, но он, наверное, меня и не видел. Заржала его лошадь, оставленная у ограды, Мария Кирилловна выскочила на крыльцо. Как раз подошел Даня, она его не видела. Мальчик был очень встревожен. Наверное, уже знал.
Жаров рассказал Марии Кирилловне про лошадь. Она отшатнулась и медленно-медленно поднесла руки к лицу.
- Вот оно - пришло! - прошептала она горько. Я думала, она начнет плакать, но она пошла седлать свою лошадь, не сказав больше ни слова.
Когда они уехали, бледный и дрожащий Даня предложил запереть дом и идти искать отца. Я согласилась, но предложила сначала зайти в контору лесничества.
В ярко освещенной конторе мы застали Брачко-Яворского, Жарова, Владимира Афанасьевича, его жену (она уже, видимо, всплакнула), начальника милиции, нескольких лесников, рабочих и Марию Кирилловну. Она была очень бледна, но крепилась. Меня поразило, как спокойно и деловито она себя держала. Пришел председатель колхоза из Кедрового, здоровенный дядя с черной бородой. Он был в сапогах и бушлате. Дверь беспрерывно хлопала - входили и выходили.
- Придется прочесать всю окрестную тайгу, - расстроенно сказал начальник милиции, худощавый пожилой человек. Он ходил крупными шагами по комнате.
На мальчугана все смотрели с сожалением. Что меня поразило: все до одного подозревали убийство. Больше того, были уверены, что убил именно Харитон.
Михаил Герасимович сидел за письменным столом и хмурился.
- Все ждали убийства и не приняли никаких мер, - сказал он на ухо, когда я села рядом с ним.
Вошел запыхавшийся милиционер, совсем молодой паренек с капельками пота на вздернутом носу.
- Чугунов бежал! - отрапортовал он, вытянувшись, начальнику милиции. - С Чугунихой удар. Возле нее кума. Врача вызвал. Будем искать Харитошку?
- По какому обвинению? - огрызнулся начальник. - Надо сначала найти мертвое тело. - Он поймал взгляд Марии Кирилловны и осекся. - Может, он жив и здоров… Мало ли какие бывают дела. Задержался - и все!
- Лошадь-то пришла… - тихо проронил милиционер.
- Лошадь, лошадь! - передразнил начальник. - Пошли, товарищи, будем прочесывать тайгу. Разделимся на группы.
Всю ночь шли поиски. Это была бесконечная, жуткая ночь, какие бывают только в тяжелых снах. На всю жизнь мне запомнятся сырой и душный сумрак тайги, мелькающий свет фонарей, то приближающийся, то удаляющийся, глухие голоса, перекликающиеся в тумане, лай собак, невольный ужас, когда гниющее дерево во мраке принималось за то, что мы искали.
Бедный Даня все крепче и крепче сжимал мою руку. Я поняла, что непосильная эта нагрузка на душу мальчика: поиски трупа отца в лесу. Но разве уведешь его домой, разве усидит он сейчас дома?
- Слышишь, Даня! - сказала я строго и даже потрясла его за плечи. - Твой отец жив! Ты меня слышишь? Он жив!
И мы снова искали, искали, искали - в каждой балочке, под деревьями, кустами, на болоте. Мы несколько раз видели Марию Кирилловну. Верхом на своей Рыжухе она руководила поисками и не обратила на нас внимания. Несколько раз к нам подъезжал Андрей Филиппович и уговаривал уйти домой, отдохнуть.
- Я не уйду, пока не найду папу! - отчаянно возражал Даня. - Ведь это мой отец, и я должен его найти!
Было ли это уже утро, или ветер разогнал туман, и проявилась во всей красоте своей белая ночь, только стало в тайге светло. Мы шли сосновым бором, ломая кусты можжевельника, росшего здесь, как подлесок. Вместе с нами искали под каждым кустом Стрельцов и Ярышкин, рабочие экспедиции.
Они не отставали от нас с Даней ни на шаг, из чего я заключила, что их послал "охранять" нас профессор. Теперь, когда рассветало, я видела, как они устали. Возможно, уже сутки на ногах, ведь они работали накануне, упаковывая вещи, получая продукты для экспедиции. Я совсем не чувствовала усталости, должно быть, от нервного возбуждения.
Мы остановились перевести дыхание перед тем, как начать пробираться сквозь заросли в гору, когда услышали треск сучьев, и едва успела я подумать: "не медведь ли?", к нам вышел незнакомый молодой человек, одетый в какую-то форму - я сразу не разглядела, в какую именно. Он запыхался, густые рыжеватые волосы растрепались, фуражку он, вероятно, потерял. На щеке краснела свежая царапина.
У него было такое своеобразное лицо - тонкое, узкое, нервное, настойчивое, что, встреть я его на самой людной московской площади, я бы несколько раз оглянулась на него. А потом еще долго бы вспоминала это незнакомое лицо, жалея, что больше не увижу.
- Идите за мной! - сказал он негромко и, не оглядываясь на нас, быстро пошел влево, обходя гору. И мы заторопились за ним.
- Пинегин должен быть у серебряного болотца, - бросил он на ходу, когда мы его догнали. Никто не спросил незнакомца, откуда он знает. Это мне он был незнаком, а рабочие и Даня отлично знали его. Он оказался тем самым летчиком, о котором Мария Кирилловна сказала~"Он любит людей!" Это был Марк Александрович Лосев, летчик-наблюдатель из северной авиабазы.