– …Мода Средневековья?.. Да, конечно… Яркие цвета, пестрые сочетания… Думаю, это был их своебразный цветовой язык… Как на крыльях бабочек… Но не обязательно – чтобы приманивать друг друга… Может быть, старинные мужчины и женщины просто выражали таким образом то, что они чувствовали друг к другу… А в наши дни?.. Нет, чувства остались те же самые… Но победила протестантская этика, которая учит скрывать чувства… Наши строгие пиджаки и жакеты – это, скорее всего, способ скрывать наши чувства друг к другу…
Подругу Дебору кто-то окликнул – она извинилась и ушла в сторону маняще вознесенной над головами ладони.
Кристина смотрела на него внимательно и – или ему показалось? – слегка брезгливо. Он не видел ее все лето. Она убрала волосы за уши – вот в чем все дело! Стала точной копией матери – той, десять лет назад, пытавшейся завести непослушный автомобиль. Посылавшей ему сигнал через дрожь пальцев на ключе зажигания, через провода и искры.
– У тебя новый друг? Тоже из Европы? Рогойский – отдает чем-то славянским.
– Уверяет, что поляк. Хотя приехал из Украины. Город Львов – на чьей территории? Зовет поехать к нему в гости следующим летом, познакомиться с родителями. Они оба – музыканты.
– Обязательно поезжай. У меня есть альбом с видами средневекового Львова, потрясающая архитектура. Я тебе принесу на следующую лекцию.
– Спасибо. Но я подумала… Ты сказал, что в Средневековье одежда выражала чувства людей…
– Да. Мне это недавно пришло в голову…
– А как бы ты…
– Ну? Спрашивай, не бойся…
– Как бы ты оделся сегодня, если бы…
– Да?..
– Если бы тебе надо было выразить свои чувства к маме?
Коридор почти опустел. Только польско-украинский ухажер с независимым видом маячил вдали. Кристина смотрела серьезно, как экзаменатор, занесший перо над ведомостью, задавший последний вопрос – на засыпку.
– На голову… – начал профессор Скиллер, внезапно превращенный в студента, – на голову я бы напялил гордый зеленый берет с черным страусовым пером. Перчатки были бы из плотной оленьей кожи. Такие надевают, когда предстоит прикоснуться к чему-то очень горячему или очень холодному. Штаны – такие, как у Петруччо в фильме?Укрощение строптивой?. Камзол – с разрезами. Тоже черный или темно-синий. Но в разрезах…
– Да?..
– В разрезах мелькает красное. Как пламя. Сильное старинное пламя.
Кристина задумалась. Недоверчиво покачала головой. Ничего не сказав, пошла прочь, к поджидавшему ее посланцу из средневековой Европы.
Кинокадры 3-4. Страхование жизни
Первый осенний снежок. Припудренные им парики на головах редких прохожих. Остекленевшие веточки кустов, редкие красные ягоды, забытые птицами. Снежинки колотятся о вывеску над дверями двухэтажного здания:?Страховая контора?Живи без забот??.
Из подъехавшего рыдвана выходит девушка в белом кожаном полушубке, достает с заднего сиденья складное инвалидное кресло-каталку. Снежок пытается добавить седины пучку ее черных волос. Правая дверца приоткрывается, появляется нога в теплом сапоге, резиновый наконечник палки-костыля. Старушка подтягивается на руках, старательно переваливает себя в кресло.
Открываются двери лифта.
Девушка вкатывает кресло внутрь, с трудом протискивается вслед за ним.
Служащий страховой конторы встречает посетительниц на втором этаже. Деликатными щелчками сбивает снежинки с мехового воротника шубейки, ведет к своему столу. Все бумаги и документы, видимо, обговорены и подготовлены заранее. Осталось только прочесть и подписать.
Крупным планом мелькают имена: миссис Стелла Кассини, мисс Дебора Кассини. Подписи. Полная сумма страховки: 500000 долларов.
Служащий счастлив. Пожимает руки обеим.?Мисс Кассини, берите пример со своей бабушки, живите долго-долго. Чтобы нам никогда не пришлось выплачивать ей эту солидную сумму, хе-хе?.
Рыдван выезжает со стоянки. Постанывая, погромыхивая, катит по улицам пригорода. Снег уже перестал, улегся на мостовой тонким ковриком. Впечатывая в него узор шин пятидесятилетней давности, автомобиль въезжает на стоянку внутри жилого комплекса. Объявление:?Сдаются квартиры?.
Повторяется процедура высадки: инвалидная коляска, палка-костыль, подтягивание на руках.
Но внутри квартиры все вдруг меняется.
Старушка восстает из кресла легко, как Лазарь из гроба. Палка падает в одну сторону, седой парик летит в другую. Девушка скинула шубейку, хлопочет с тарелками и ножами. Ее голубая блузка и желтая юбка проносятся по гостиной, как праздник независимой Украины.
Старушка, помолодев лет на тридцать, достает из холодильника кастрюльку, ставит на плиту разогревать. Потом поднимает к свету бутылку белого вина. Наполовину полная или наполовину пустая? Вечная неразрешимая дилемма.
4. Вечер с Марго
Ресторан стоял у самой реки. Летний сезон кончился, народу было мало. Их заветный столик у окна пустовал, ждал их чуть укоризненно – что ж так долго? С другого берега по темной воде прилетел печальный гудок. Цепочка светящихся вагонных окошек медленно уползала в горную расщелину. Там – Грегори вспомнил – таилась упрятанная в горах знаменитая военная академия. И каждую весну – вот уже почти два века – печальные корабли и поезда увозили ее выпускников под пули врагов, радостно поджидавших их во всех пыльных уголках обоих полушарий.
– Я возьму крабов по-каджунски, – сказала Марго. – Или лучше лингвинью. А ты?
Официантка принесла им коктейли, украшенные бумажными зонтиками, приняла заказ, одобрительно качнула кружевным венчиком, исчезла. Немолодая парочка за соседним столиком нежным шепотом обсуждала свалившееся на них счастье.
– Ну вот, моя агентура наконец-то дозналась о замыслах неприятеля, – сказала Марго. – Наступление на тебя пойдет двумя колоннами. Будут выдвинуты два обвинения – одно другого противнее. Нужно заранее заняться строительством оборонительных сооружений. Возводить Китайскую стену, линию Мажино, Атлантический вал. На все это понадобится время, силы, деньги. Ты готов?
Полководец перед боем вглядывался в застывшие перед ним ряды. Наполеоновскую треуголку, подзорную трубу, развернутое знамя вот-вот должны были принести из-за кулис.
– А что декан Долсен? На чьей он стороне?
– По нему не понять. Возможно, попробует устраниться, уйти в тень. Зная твое искусство наступать на чужие мозоли…
– Кому я не угодил на этот раз?
Марго вынула зонтик из бокала, повертела его в пальцах. Пригубила напиток. Вслушалась в теплую волну, прокатившуюся вдоль сердца.
– Первая колонна двинется из Массачусетса. Помнишь бостонский журнал?Проблемы воспитания?? Ты напечатал там статью в прошлом году. Теперь защитники равноправия раскопали ее.?Викторианский сноб в напудренном парике, проеденном молью? – одно из мягких выражений, употребленных в твой адрес.
– Боже мой! Маленькая заметка, захудалый журнальчик. Не могу поверить, что кто-то читает его по своей воле.
– Как видишь, читают. И если находят что-то пикантное, спешат передать дальше. Почему бы не позабавить знакомых? Теперь, в эпоху компьютеров, это так просто. А что может быть пикантнее, чем университетский профессор, утверждающий, что высшее образование должно быть уделом немногих избранных. И что нет никакого смысла запихивать его в головы, не приспособленные к абстрактному мышлению.
– Ничего подобного я не говорил и не писал. Нигде и никогда. Я только хотел подчеркнуть…
– О, да! Профессор Скиллер оперирует статистикой. Он всего лишь подчеркивает, что из каждых трех выпускников американских колледжей и университетов рабочее место по специальности получит только один. Что в стране имеется огромное перепроизводство юристов, журналистов, программистов, музыкантов, актеров, филологов, даже врачей, даже инженеров. И когда жизнь заставит две трети выпускников стать шоферами, грузчиками, продавцами, официантами, почтальонами, поварами, машинистами, они будут чувствовать себя униженными, отвергнутыми неудачниками, а некоторые даже попробуют вешаться или топиться. Или еще лучше: явятся на рабочее место с пистолетом и перестреляют дюжину обидчиков-сослуживцев.
Вражеские колонны надвигались. Но закаленный в боях полководец знал, как раззадорить своих генералов оскорблениями и издевательствами. Только тогда контратака окажется мгновенной, свирепой, непредсказуемой.
– Марго, из всех людей – кто лучше тебя знает всех этих несчастных мальчиков и девочек, просиживающих скамьи в наших аудиториях? Которых тщеславные родители запихивают в колледжи любой ценой? И они должны день за днем мучительно бороться со сном на лекциях. Осовело глядя на языкастого говоруна на кафедре. Не понимая ни слова из его высокоумной абракадабры. Лишенных нормальной юности, грезящих о поцелуях в ночном автомобиле. Униженных безнадежным состязанием с быстроумными сверстниками. Вот если бы стофунтового боксера выпустили на ринг против тяжеловеса – как бы мы возмутились! Потребовали бы немедленно прекратить избиение. Но студентов мы продолжаем уверять, что каждый из них – каждый! – способен запихнуть в голову нужную порцию абстрактной схоластики. Общество равных возможностей! А если не получается, значит, он сам виноват – недостаточно старался. И вот в жизнь выходят сотни тысяч заранее униженных людей. Какая подлость!
Профессор Скиллер так размахался руками, что чуть не вышиб у официантки поднос с салатами. Парочка за соседним столиком вынырнула из счастливого дурмана, смотрела на обделенного с состраданием.
– Грегори, не надо уговаривать меня. Ты знаешь, меня ты давно сумел накачать своим пессимизмом. Но для других то, что ты несешь, – это мракобесие на грани помешательства. Представь себе, что произойдет, если твои идеи каким-то чудом победят. Число поступающих в университеты сократится втрое. Ты первый останешься без работы.
– И поделом. И хорошо бы. Коммерция вместо учебы, торговля знаниями, дешевая распродажа – как я устал от всего этого. Мы предлагаем залежавшийся товар, качество которого потребитель сможет обнаружить лишь много лет спустя. Раз мы продаем, студент по праву чувствует себя покупателем. А покупатель, как известно, всегда прав. Отсюда эта их нарастающая наглость, эти ноги на столе, жвачка во рту, а при случае – и бить окна в аудиториях, и поджигать киоски, и переворачивать автомобили. Думаю, когда Христос явится второй раз, Он первым делом погонит бичом торгующих из университетов.
– Конечно, уволить пожизненного профессора просто за напечатанную статью им будет нелегко. Но сейчас есть много обходных способов. И конечно, аморальное поведение – самый простой и опробованный. Поэтому умоляю: держись от этой Деборы подальше. Да и от остальных тоже.
Почерневшая река за окном вышла из берегов, залила железнодорожную насыпь, потекла к вершинам холмов. Несколько звездочек над невидимой военной академией пытались выстроить поспешную световую оборону. Грегори вздохнул, поддел на вилку луковое колечко.
– Ты знаешь, что меня гнетет больше всего? Что год за годом у меня сужаются – как говорит отец Голды – поля любви. И не только любви к людям. В молодости так много вещей и дел мне нравилось в жизни кругом меня. А теперь – все меньше. Я ли старею, жизнь ли мельчает и подлеет… Мне противна красотка на экране, уговаривающая меня пожрать новый сорт индюшачьей колбасы. Противен врач, которому выгодно, чтобы я болел. Противен сосед, колотящий меня по ушам рэпом из приемника. Противен адвокат, добившийся оправдания убийцы. Противен жулик, присылающий мне поздравление с миллионным выигрышем. Противен политик, поливающий грязью другого политика. Поля любви всюду отступают перед полями презрения. Есть люди, которые умеют наслаждаться и презрением тоже. Но не я. Для меня презирать кого-то – всегда тоска.
Официантка принесла еду, украшенную розами из морковки, лилиями из огурца, тюльпанами из перцев. Опять быстротечность – съедобность? – красоты. Грегори осторожно отодвинул овощные цветы на край тарелки.
– Вторая атака – еще гнуснее, – сказала Марго. – И ты никогда не догадался бы – откуда. Вот, полюбуйся.
Она достала из портфеля и протянула ему сложенную вчетверо газету. Грегори разложил ее рядом с тарелкой, вгляделся, потряс головой. Чесночный соус капнул с застывшей в воздухе креветки на арабские буквы.
– Это же я! – воскликнул он. – Собственной персоной. А за плечом – переводчик, который работал с нашей делегацией в Египте.
– Тебя интересует подпись под фотографией?
– ?Профессор отрицания сомневается в существовании пирамид??
– Близко к этому.
– Нас было там человек пятнадцать. Почему выбрали именно меня?
– Потому что только ты позволил себе оскорбить мать переводчика, а заодно – и весь египетский народ.
Раздвоенная свечка сияла в выпуклых глазах Марго, манила надеждой на незаслуженный интимный праздник. Но лицо ее оставалось каменно-неподвижным, как у тех женщин-львиц, рядом с которыми они фотографировались всей туристской толпой полгода назад.
– Расскажите мне об этом ужасном человеке, – устало сказал профессор Скиллер.
Марго отложила вилку, начала читать перевод статьи. Грегори слушал ее рассеянно, продолжал жевать. Но вдруг грохнул кулаком по столу и выкрикнул:
– Клевета!
– Где именно?
– Там были другие американцы, они все слышали. Согласятся подтвердить. Сама-то ты веришь, что я мог назвать египтян варварами и дикарями?
– ?У нашего народа есть свои многовековые обычаи и традиции, – Марго вернулась к чтению перевода заметки. – Обряд обрезания, совершаемый над девочкой-подростком, – один из самых священных. Он уходит в глубь веков, так же как обрезание мальчиков – у иудеев. Назвать его?дикостью и варварством? мог только человек, неспособный уважать духовные ценности других народов?.
– Ну, вот скажи мне, ты – образованная, начитанная американка! – ты хоть знаешь, что они называют женским обрезанием? Нет? Так я тебе объясню. Они вырезают шести-семи-восьмилетней девочке клитор. Чтобы она не баловалась сама с собой по ночам, не мечтала о мальчиках. Какая-нибудь старуха в деревне прирабатывает этим ремеслом. Орудует обычным ножом. Или бритвой. Без наркоза, без дезинфекции. Прихватывает окружающие ткани, чтобы было наверняка. Половина подвергнувшихся обрезанию остаются искалеченными на всю жизнь. Каждое любовное соитие с мужем – для них мука и ужас.
На слове?клитор? голова Марго дернулась, как от выстрела. Треуголку полководца снесло пролетевшим ядром, пробитое знамя поникло, подзорная труба затуманилась слезами.
– Перестань, перестань, перестань! Прошу тебя. Если не хочешь, чтобы я упала лицом в свою лингвинью.
– Китайцы бинтовали девочкам ноги, чтобы ступни оставались маленькими и изящными. Какое-то африканское племя с детства насаживает своим женщинам на шею медные обручи – все выше и выше, – так что позвонки утрачивают связь друг с другом, вытянутая по-жирафьи шея не может держать голову. Да, таковы их понятия о неизбежной плате за красоту. И кто – какой бездушный расист – посмеет вмешиваться в это? Сейчас припоминаю, что я ведь ничего не осуждал! Я, наоборот, похвалил египетское правительство. Восславил его за то, что оно приняло закон, запрещающий женские обрезания.
– Вот-вот. Ты похвалил секулярное правительство, а их мусульманский Верховный суд тем временем объявил этот закон антиисламским. И потребовал его отмены. Переводчик сказал корреспонденту, что его мать в свое время сделала обрезание его сестре. Подпись под твоей фотографией гласит:?Американский профессор оскорбил мою мать?.
Они замолчали, вернулись к еде. Негромкий взволнованный Брубек слал им из бара смутные надежды, призывал не отчаиваться, взлетать над горестями земной юдоли. Парочка за соседним столиком расплатилась, переплела пальцы, двинулась к дверям, прижавшись друг к другу щеками.
– В конце концов, – сказал Грегори, – какой вред может мне причинить маленькая арабская газетка, издающаяся в Детройте? Даже если ее поддержат все фанатики, по которым плачут нильские крокодилы? Даже их Верховный суд, выползший из фараоновых гробниц?
– Тут-то и загвоздка, – печально сказала Марго. – Беда в том, что они нашли способ дотянуться до тебя.
– Пошлют террориста-самоубийцу? Похитят сестер, потребуют выкуп?
– О, нет, гораздо проще. Они сделали заложниками твоих коллег. Тех, с которыми ты даже не знаком. С разных кафедр: археологии, истории, арабистики. Пятеро профессоров, как обычно, летом подали заявления в египетское консульство, прося разрешения приехать в Египет для научных исследований. Четверым было отказано, один все еще ждет решения. Основание для отказа: наш университет внесен мусульманской улемой в черный список. Визиты его сотрудников нежелательны, ибо они позволяют себе делать высказывания, оскорбляющие честь и достоинство египетского народа.
Грегори вдруг вспомнил, как однажды в школьные годы их класс отправился на экскурсию в горы, к домику знаменитого мореплавателя. Который так устал от вида многолетних волн, что последние годы жизни провел, вознесясь подальше – повыше – от них. И в самом начале пути пятиклассник Скиллер неловко подвернул ногу. Он делал вид, будто все в порядке, и пытался не хромать, не отставать. Но лодыжка распухала на глазах, делалась похожей на футбольный мяч. Боль налетала толчками, потом полилась сплошной струей. Однако конец дороги был виден, до линии горизонта оставалось каких-то сто ярдов. Стиснув зубы, он доковылял вместе со всеми. Распрямился, взглянул вперед. И только тогда – сквозь слезы – увидел перед собой всю гору. С крохотным домиком мореплавателя наверху.
– Мисс! Мисс! Можно вас на минуточку? Да, еще один коктейль. Пожалуйста – двойной.
Марго только покачала головой, вздохнула. Нет-нет, никто не требует возврата сухого закона. Но штрафовать безответственные рестораны, дающие мужчинам возможность безответственно напиваться, – конечно же, это наше право, отвоеванное недавно в тяжелых судебных боях.
– А может, мне плюнуть на все и вернуться в свое инженерство? – сказал Грегори. – Как было хорошо! Рисуешь на экране лампочки, выключатели, полупроводники, спиральки, предохранители – и умненький компьютер все это собирает в правильную схему. А кто-то – где-то – эту схему соберет – спаяет – вставит самолетику в нужное место. И самолетик полетит, полетит – через степи, горы и океаны. Что меня понесло учиться дальше? На черта нужна мне была эта философия?
– Вспоминаются разные неприятные истории и про инженера Скиллера тоже. Не его ли кто-то – когда-то – застал с женой начальника в корпусе недостроенного самолета?
– Ну уж, в тот раз точно не я был соблазнителем. Моя карьера была бы кончена, если бы я не уступил домогательствам этой дамы. А чего хотят от меня мои пострадавшие коллеги сегодня? Чтобы я принес публичные извинения египетскому народу? Чтобы одобрил огулом все их обычаи? А заодно осудил бы казни египетские, обрушенные на подданных фараона безжалостным богом сионистов три тысячи лет назад?
Марго отложила нож и вилку, протянула вперед обе руки, накрыла его ладонь, прижала ее к орхидеям, вышитым на скатерти.