– Вроде нет. Может, на море все иначе устроено. Я впервые спала на корабле и не могу утверждать, но, кажется, это для меня. Наверно, мои предки жили на море.
– У тебя в роду были русалки?
– Мицуру, подь сюда.
Выпростав из подвернутого рукава пижамы голую руку, Аои поманила Мицуру к себе на кровать.
– Мы еще с тобой не ласкались посреди моря. Попробуй, какова русалка на ощупь.
Она откинула одеяло и приняла Мицуру в свои объятия. По утрам ее тело пылает. Сквозь заспанную шелковую пижаму сочится тепло.
Мицуру обхватил ее и притянул к себе. От ложбинки между грудей попахивало ароматом нарцисса. Телесный запах русалки? Вдыхая этот едва уловимый аромат, Мицуру почему-то вспомнил то смутно-томящее чувство, которое он испытывал в детстве, прижимаясь к матери или тете. Оно только усилилось, когда он коснулся ее груди.
– Разве я не запретила тебе думать? Мицуру, ну же, пососи мою грудь.
Мицуру послушно уткнулся лицом в ее заголившуюся грудь, обхватил губами сосок. Томящее чувство смешивалось с теплом Аои и расходилось по всему его телу. Такое же смутное томление, как что-то исконно родное, охватило его в ночь их первой встречи. Когда он встретился с ней вновь, привороженный забытым воспоминанием, это, в сущности, тоскливое чувство обострилось настолько, что их отношения стали еще глубже и безысходней. Ныне томящее, незапамятное воспоминание и тоска вобрали в себя самые разнообразные чувства. Страх, стыд, тревога, ожидание, тяжесть, робость, доверие, обида, недоумение, чувство вины, самодовольство, озноб… Все это сплелось воедино и растворилось в его крови.
– Когда ты так делаешь, качка в удовольствие. Тебе не кажется, что мы сами перевоплотились в корабль? Море – странная вещь. Точно какое-то давнее воспоминание…
Море – женщина, корабль – тоже женщина. В таком случае морская болезнь – это что-то вроде опьянения женщиной. Чем больше растрачиваешь сил, чем крепче задумываешься, тем глубже вникаешь. Обессилев, задыхаясь от неотвязно-томящего чувства, жаждешь забыться. Тогда и корабельная качка уже не гнетет.
– Мицуру, не дразни, давай же, входи!
Рука Аои потянулась к его паху. Она теребила чувствилище податливого члена. Ей нравилось, как он крепнет у нее в ладони.
Тело Аои уклончиво, выскальзывает из рук. Будто патока, мягкое, растекается, как вдруг напрягшиеся мышцы сжали Мицуру. Она сделала глубокий вдох, Мицуру отпрянул, она выдохнула, и ее плоть, точно разжижаясь, обволокла Мицуру. Судно погружается между волн, Мицуру погружается в Аои, судно поднимается на гребне волны, он плывет по-над Аои.
– Даже если корабль утонет, я выплыву, так что не волнуйся. Ты ухватишься за меня, – говорит она.
– Да, я ухвачусь за тебя, чтоб тебя не унесло. Длятся объятия. Запахи тел смешались. На воих стали общими пот и кровь, греющие единую плоть.
Каждое утро разносили судовую газету с программой мероприятий на предстоящий день и новостями с берега. Убийства и коррупция, встречи на высшем уровне и избирательные кампании, экономическая помощь и валютный курс. Все новости ныне проходили мимо Мицуру. Там, куда его занесло, можно позволить себе не интересоваться происходящим на суше. Аои также не проявляла любопытства к новостям. Как, впрочем, и раньше, находясь на берегу. Даже если случалось какое-нибудь жестокое преступление, она бросала равнодушно:
– Бывают же горячие парни!
Когда где-то в Японии случалось стихийное бедствие:
– Погода капризничает, ничего не поделаешь, надо смириться.
За границей произошел переворот или началась война:
– Бедняжки! Когда же это кончится!
Мицуру оставалось только недоумевать, откуда она смотрит на вещи. Где она – в глубокой древности или в далеком будущем? Или вообще не видит дальше вытянутой руки?… Так же как и ее тело, глаза ее были ускользающими. Кажется, ей совершенно безразлично, где она и когда. Более того, все вокруг нее тоже оказывалось вне пространства, нигде, крутясь в безумном вихре сорвавшегося с петель времени. Их отношения, едва начавшись, стали роковыми, мучительными узами. Он достаточно долго прожил с Мисудзу, но время, проведенное с Аои, казалось удивительно протяженным.
– Мицуру, тебе полегчало?
– Да, получше. Это потому, что я перестал думать. Может, выйти на свежий воздух? Неподвижность угнетает.
Выйдя из каюты, они сели в лифт и поднялись на самую верхнюю, залитую солнцем палубу на восьмом этаже. Громкоговоритель призывал пассажиров принять участие в учениях на случай бедствия, но они оставили призыв без внимания, уселись на скамейку, с которой открывался вид на корму, и некоторое время следили за полетом чаек. Интересно, как долго птицы следуют за "Мироку-мару"? Образовав сводный отряд, они колышутся то по правому, то по левому борту, залетают немного вперед, иногда, не прерывая полета, отстают ради забавы. Когда из камбуза через боковой люк выбрасывают отходы, вся ватага стремительно снижается – клюют качающиеся на волнах объедки, вырывают друг у друга в полете.
– Чайки похожи на бездомных бродяг, – сказал Мицуру.
– Бродяги не дерутся за объедки, – возразила Аои с неожиданной обидой в голосе. – Они делят все поровну. Они великодушны.
– Откуда ты знаешь?
– Отец был бродягой. А его дочь стала сомнамбулой.
Мицуру принял ее слова за шутку и посмотрел на нее с улыбкой, но она только зевнула.
– Ты, Мицуру, не годишься в бродяги. Тебе не хватает великодушия.
– Ну уж! – сказал Мицуру, беря Аои за руку. – Я готов на все. Если хочешь, стану бездомным скитальцем.
Она сжала его руку, поднесла ко рту и обдала жарким дыханием. Засмеялась.
Утрать она возможность возвращаться в действительность, ей пришлось бы всю жизнь бродить но неведомым тропам бесприютной странницей. Рискованное хождение по канату, но у нее удивительное чувство равновесия. Аои постоянно курсирует между сном и явью, но ни разу не заблудилась. Она и придя в себя, наяву, сохраняет невозмутимость. Какой бы стыд ни претерпела во сне, она ни о чем не сожалеет и ни в чем себя не винит.
О чем бы она ни говорила, невозможно провести границу, где правда, а где вранье. Мицуру не раз пытался докопаться до ее прошлого, но так, в сущности, ничего и не узнал. Всякий раз она отвечала по-новому. И ответ был неизменно уклончив.
"Я как девочка, по ночам торгующая спичками".
"Меня несет течением. Я русалка. Женщина, которой только и остается, что ждать, когда ее выловят, освежуют и съедят".
"Я не ведаю, откуда пришла, куда иду. Лучше не знать".
"Я кое-как перебивалась, живя чужой милостью, работая, скитаясь. Мне везет".
Мицуру незаметно для себя привык постоянно пребывать в тумане. Его слов Аои не понимала. Когда он пускался в рассуждения, она говорила:
– Я не секу, что ты несешь! – Или даже: – Тебе не надоело пороть всякую чушь?
Мицуру же был очарован завораживающей речью Аои, способной по своей минутной прихоти обвести любого вокруг пальца. Она говорила совершенно простые вещи, а Мицуру принужден был постоянно пробираться окольными путями, выставлять дозоры. Он пытался таким образом себя обезопасить, но чем надежнее были дозоры, тем скованней становились его движения. Он был как бестолковый паук, запутавшийся в собственных сетях. Аои насмехалась над пауком, дразнила и ласкала его.
Ребенок, высоко подняв краюху хлеба, приманивал чаек. Подбросил крошки кверху – чайки стремительно снизились и начали отнимать их друг у друга.
– Знаешь, Мицуру, мы оба с тобой – лишние люди.
– Вероятно, так. Когда наше плаванье закончится, я…
Аои резко вскочила и, смеясь, принялась со всей силы лупить ладонями по его спине. От неожиданности он закашлялся.
– Ты уже начал новую жизнь! Так держись, не отступай! Назад пути нет. Даже если отныне придется побираться и питаться объедками.
От ее слов все тело пронзила боль. Слово за словом проникало в уши и выкручивало суставы. Перед глазами, мешаясь с чайками, прошло лицо Мисудзу в момент расставания, брань Итару, обрушившаяся на него по телефону, согбенная спина матери, прикорнувшей в гостиной…
– Мицуру, ты опять думаешь о жене? Хватит тосковать о прошлом! Не стоит ни о чем жалеть. Пойми, даже если ты к ней вернешься, тебе уже с ней не жить. И это не все. Ты и меня потеряешь. Навсегда.
– Аои, впереди непроглядная мгла.
Мицуру поднял глаза к небу и, потирая лоб, откровенно признался, как сильно его тревожит будущее. Знал, что оправдываться – пустое, но только предельная искренность с его стороны могла уравновесить ее жизнелюбие.
– Деньги рано или поздно кончатся. Наследством отца мне уже не дадут распоряжаться по своей воле.
– Я не желаю слышать прописных истин. Важна лишь твоя решимость. Если ты велишь мне стать бродягой, стану. Скажешь умереть, сейчас же, не раздумывая, брошусь в море. Я ничего не боюсь. Что бы ни случилось, я принимаю это как веление судьбы. Если б я боялась за свое будущее, хороша бы из меня была сомнамбула!..
Аои направилась к спуску на нижнюю палубу.
– Ты куда? – Мицуру поднялся.
Аои сделала ему знак остаться.
– Предоставляю тебе возможность побыть одному. Когда решишься, можешь меня разыскать.
Оставшись один на палубе, Мицуру задрожал, как будто его со спины окатили холодной водой, и понуро уставился на деревянный настил, точно хотел пробуравить его взглядом. Наконец с трудом поднялся и направился вниз по лестнице. Уровнем ниже располагалась баскетбольная площадка, двадцатилетние юнцы залихватски играли трое на трое. Еще ниже он вышел на ботдек – шлюпочную палубу, и пошел по променаду, исподлобья поглядывая на бегающих трусцой мужчин и женщин и рассеянно осматривая спасательные шлюпки. Умереть, грезя во сне, что садишься в лодку, отдаешься на волю волн и приплываешь во Дворец дракона… Но если умирать, то с чистой совестью. Освободившись от сожалений по дольнему миру, подготовившись к блаженной жизни в мире ином. А то ведь и там заморочат женщины… Далее если повезет возродиться женщиной, оказавшись сломленной, угрюмой девой, я и на лоне иного мира буду на всех в обиде… Нет, еще рано об этом мечтать. И вообще, нет никаких гарантий, что мир иной существует, и кому жаловаться, если там не так комфортно, как хотелось бы верить нам, живущим здесь?
И так плохо, и так нехорошо… Он стоял на холодном ветру, стиснув зубы, когда пассажиры на палубе оживились. Корабль, заглушив мотор, лениво скользил вперед. Перед глазами в косых лучах солнца поднимался остров… Крупная женщина в кофте, накинутой поверх шелкового платья, остановилась возле Мицуру и, глядя на остров, пробормотала по-русски:
– Чудесно!
Если только он не ослышался, она и впрямь сказала это по-русски. Мицуру удивленно взглянул на ее профиль. Женщина также бросила на него взгляд и направилась в сторону кормы. В этот момент ветер вздул платье на ее груди, и он уловил запах, идущий от ее тела. Более резкий, чем аромат нарцисса, присущий Аои. О чем вспоминает дышащий этим запахом мужчина, какая судьба ему грозит? На прогулочной палубе находилось немало дам, но лишь профиль этой женщины, пробормотавшей по-русски, врезался в память.
Раздался свисток. Под ногами монотонно загудел двигатель, и сквозь весь этот шум в ушах зазвучало, как припев песенки: "Давай умрем, давай умрем, давай умрем…" Отчего-то этот глухой, хриплый голос показался ему похожим на его собственный.
– Вот запустили ракету, а теперь из космоса доходят странные голоса.
– Случайное совпадение. Мне тоже послышалось.
Мицуру, вздрогнув, обернулся. Он был уверен, что рядом никого нет, но в тени подпорки обнаружился стриженный наголо молодой человек в красном вельветовом костюме.
– Я уверен, это не обман слуха. Со дна корабля доходят странные звуки. Что-то вроде: "Всему конец". Я рад, что не я один услышал.
Стриженный наголо дружелюбно приблизился к Мицуру. Мицуру и в самом деле отчетливо уловил "странный голос из космоса", но убеждал себя, что ослышался. Поэтому его совсем не обрадовал развязный тип, запанибрата заговоривший с ним и настаивающий, что это не галлюцинация. Если они сойдутся, как давнишние приятели, вновь станет мучить вкрадчивый женский голос, идущий из космоса.
Не обращая внимания на бритого незнакомца, Мицуру почел за благо ретироваться, но тот бросился вслед за ним.
– Подождите! Не смотрите на меня с таким недоверием! Знаете, как меня зовут? Вельветмен!
Услышав его театрально-зычный голос, толпившиеся в салоне пассажиры дружно засмеялись. Вельветмен выскочил вперед. Пассажиры, решив, что началось какое-то представление, тыкали в него пальцами, внезапно они оба оказались в центре внимания. Мицуру, растолкав толпу, сбежал по лестнице и спрятался в подсобном помещении. Он прислушался к шагам Вельветмена и, выждав, когда тот прошел мимо, вернулся в свою каюту. Лоб и спина покрылись холодной испариной.
Было такое чувство, что за ним гонится его собственная тень. Год назад, найдись человек, который хотя бы отчасти мог разделить его боль, Мицуру, как и Вельветмен, бросился бы за ним вдогонку. Но ему повезло, к нему снизошла Аои, облаченная в пижаму. Он не упустил своего шанса и погнался за ней. Поэтому он слишком хорошо понимал Вельветмена.
Нет, он не желает возвращаться в себя, каким он был год назад. Корабль по имени Аои, на котором упокоилось его сердце, неустанно кидает из стороны в сторону. В любой момент он может перевернуться, затонуть… У Мицуру не хватило великодушия, чтобы составить компанию Вельветмену. Но игра в догонялки стала хорошей физической разминкой.
В поисках Аои он спускался по лестнице до упора, пока не очутился в спортивном зале, где пассажиры имели возможность возместить недостаток движения. Закончившие занятия аэробикой, отирая пот, отдыхали на скамейке. Тут же находился небольшой бассейн, в котором одиноко плавала женщина. Колышась на волнах, вызванных корабельной качкой, она дремала, выставив над поверхностью воды лицо и грудь. Не так ли спят русалки? И что ей снится?
Аои запросто может стать русалкой. Но только не он, Мицуру. Во-первых, он никогда не слышал о русалках мужского пола. Видел мужчин с лошадиными торсами, а вот с рыбьими хвостами как-то не довелось. Ни в Китае, ни в Индии таких вроде бы не водится. Трудно вообразить, чтобы русалочий самец прижился в море. Стоит дельфину или киту вспомнить, что когда-то они жили на суше, как ими овладевает страх утонуть. И у дельфинов, и у китов случаются периоды тоски. Что уж говорить о русалках! Русалки мужеского пола, к тому же склонные теоретизировать, подвержены наибольшей опасности. Вновь и вновь Аои призывала его прекратить думать. Пока, подобно Аои, бездумно резвишься в воде, не грозит сойти с ума или утонуть. Ах, стать бы такой русалкой!.. Мицуру замер на краю бассейна, с завистью созерцая задремавшую Аои. Как будто почувствовав чье-то присутствие, Аои приоткрыла глаза и, обнаружив Мицуру, засмеялась, не разжимая губ, перевернулась и нырнула иод воду. Ее спина изогнулась, раздробилась и точно растаяла в воде.
"Совсем неплохо быть морским бродягой, плыть беспечно по миру!" – подумал Мицуру. И в который уже раз внушил себе, что взошел на этот корабль, чтобы похоронить свою прошлую жизнь.
Испачканные ступни
Вечером Аои вновь демонстрировала отменный аппетит. Щеки раздувались, глаза блестели. Беззастенчиво чавкала. В ее манере есть было что-то ребяческое. Где еще, как не за столом, восстанавливать силы! Немного отдышавшись после еды, Аои пошла прогуляться, чтобы ускорить процесс пищеварения. Сделав большой крюк, вернулась в каюту, упала навзничь на кровать и заплетающимся языком сказала:
– Как же хорошо на море! В Киото, в этом дохлом городишке, меня уже достало. Затхлое захолустье, запертое со всех сторон горами. Как я мечтала в детстве убежать! И вот, наконец-то, мое желание осуществилось. В Киото толпами валят иностранцы да деревенщина, болваны, которых водят за нос. Прозябают в этой дыре, где летом нестерпимый зной, зимой – холодрыга, кичась, как пожалованные барской грамотой холопы, что они, вишь ты, живут не где-нибудь, а в древней столице Японии! Мне иногда кажется, что Киото – это мираж. Плыви Киото посреди моря, никто б не удивился. Этот корабль тоже под стать Киото, нет? Или, куда б я ни попала, я обречена находиться в Киото?
– А я, живя в Токио, совсем не чувствую, что я в Токио. Где б я ни был, мне кажется, что у меня нет своего дома.
– В Киото никогда ничего не происходит. Вот уже пятьсот лет не было ни стихийных бедствий, ни войн. Может, его хранит какая-то неведомая сила?…
Мицуру проснулся от щелчка отпираемого замка. Он, как и Аои, после всего погрузился в неглубокий сон. Легкий ветерок скользнул по щеке. Она как раз выходила из каюты. На ней были все те же блузка и юбка, которые она надевала к обеду, похожие на глянцевую бумагу, в которую заворачивают подарки. Только босая.
Мицуру торопливо натянул брюки, набросил на футболку пиджак и побежал за ней. В нагрудном кармане пиджака что-то торчало, он вынул посмотреть – пакетик с соленой морской капустой. Она-то его откуда взяла? Небось всучил какой-нибудь старый ловелас…
В коридоре никого не было. Даже двери кают спали крепким сном. Вибрация, шум кондиционеров и корабельного двигателя доходили откуда-то издалека. Скрип потолка и пола точно зубовный скрежет. И, разумеется, плеск рассекаемых волн. Больше ни звука. На часах – два пополуночи. Аои, поднявшись по лестнице, медленно прошла по погасшему торговому центру, иногда останавливаясь, но без какой-либо определенной цели. Ее глаза не видели выставленных в стеклянных нишах часов, колец, сережек и ожерелий. Она как будто вела пустыми глазами безмолвный разговор с призраками, населяющими обезлюдевшие магазины.
Аои кивнула, словно решила что-то, и направилась в салон на корме. Не сопротивляясь качке, пошатываясь, замирая на месте. И дискотека, и казино были погружены в сон. Только коридоры освещены тусклым, голубоватым светом для полуночников. Нет, в дальнем углу салона по левому борту горит лампа – отработавший смену обслуживающий персонал за бутылкой бренди сосредоточенно ловит слова какого-то оратора. Аои, как мотылек, порхнула на свет. Глаза столпившихся мужчин впились в нее. Мицуру, забежав вперед, преградил ей путь и попытался увести.
– What can I do for you? – спросил официант в расстегнутой рубашке и с повисшей на груди бабочкой.