- Нормально.
Она улыбнулась. Слегка. Улыбка вышла такой скорбной, как та крохотная могилка. Он видел по лицу, что в ней живет страх. Что-то случилось. Что-то вселило в нее этот страх.
Он окинул взглядом холодное кладбище. Землю сковал мороз, а снега не было. Ни снежинки не выпало за зиму. Но чувствовалось, что снег вот-вот повалит. В воздухе пахло снегом.
- Значит, у тебя все хорошо, - сказала она.
- Ага.
Когда она заметила могилы его родителей, ее глаза и улыбка изменились. Ей стало больно. Выражение лица стало другим. Ее губы медленно складывались в гримасу боли. Смерть брала свое. Как всегда.
Он стал машинально потирать руки. Лишь оттого, что проследил направление ее взгляда.
- Холодно, - заметила она.
- Очень холодно.
- Какое несчастье, да? - Но она больше не смотрела на могилы. Ни на его большие, ни на свои маленькие. Вообще не смотрела на могилы. Она смотрела в его глаза. Прямо в его душу. Какое несчастье. Она смотрела на него. И знала. Она всегда знала. Бедняга, думала она. А может, и нет. Она была из тех женщин, что видят мир сквозь розовые очки. Но теперь, возможно, ее взгляды поменялись. После стольких лет.
По словам его матери, Рут родилась от денег. Так она, бывало, и говаривала, его мать. Прежде, чем ее убили. Мать лежала мертвая на полу, а отец глядел на него не своими глазами. Рут родилась от денег. Они встретились, потому что он хотел, чтобы мать познакомилась с Рут. Он думал, что Рут ей придется по душе. Так оно и вышло. Но вовсе не оттого, что Рут была богачка. Они сидели рядышком и разговаривали. Мать в своем домашнем халате, с сигаретой. Рут в летнем платье. Она больше слушала. Они проболтали с час. Он тогда ушел, оставив их наедине. Ему нравилось, что они разговаривают. Они хорошо поладили.
Рут родилась от денег. Как и все вокруг. Этот город, мегаполис. Машины, огни, витрины, зеркала, ночная жизнь, такси. Она так и жила среди денег. Это выдавали ее одежда и манера разговаривать. Движения губ. Однажды он повстречал ее отца. Случайно столкнулся с ним в магазине. Тот был с Рут. Мельком увидел. Отец Рут знал его не хуже самой Рут. Только по-другому. Потому что он был мужчина. Дурная жизнь. Скатертью дорожка. Он видел в нем источник бед. Рут видела иное, потому что она была женщиной. Жизнь обошлась с ним дурно. Несправедливо.
- Положить тебе сахару?
Он покачал головой. Зря он сюда пришел. В этом доме он был чужой. Трудно было определить, есть ли тут мужчина. Живет ли в доме мужчина.
- Тебе с молоком?
Он кивнул. Он мечтал о ней долгие годы. В тюрьме он мечтал о ней. Мечтал до сих пор. Двадцать пять лет спустя. Зачем?
Она села напротив. Они сидели у стола на кухне, отделанной деревом. Тепло, удобно и не дует. По стенам висели разные рисунки, где были изображены дома, море или луга, а под потолком - гирлянды из сухих трав и фруктов. В кухне приятно пахло. Дочке, Джеки, здесь бы понравилось. Она бы долго здесь все рассматривала. Стояла бы и глазела по сторонам. Во дворе было довольно места для игр. Летом малышка Кэролин могла бы бегать босиком по мягкой траве, не боясь наступить на разбитое стекло. Деревья. Пригород. Неподалеку жили лошади. По пути они проезжали конюшню. Настоящие живые лошади. Жевали или смотрели на них, едущих мимо. Самое большое животное, которое можно завести.
На деревянном столе были разные вещицы. Поднос с банками, чтобы посыпать еду. "Вкус жизни", - вспомнилось ему откуда-то. Стол был сделан добротно. Мастер не пожалел труда. Там он учился работать по дереву, плотничать. Он медленно провел ладонью по столешнице.
- Ты голоден?
На ней была красивая белая блузка. Волосы она собирала в хвост на затылке. С возрастом она не перестала носить хвост. Ему это нравилось. Напоминало о прошлом.
- Нет. - Он отхлебнул кофе.
- Как твоя семья?
- Хорошо.
- У тебя есть внучка.
Он взглянул в ее глаза. Откуда она узнала? От друзей? Из телевизора?
- Думаешь, что я уже старый?
Она усмехнулась. Но не так, как на кладбище.
- Нет. С чего бы это?
- Да кто его знает.
Зря он приехал. Здесь ему не место. Этот дом состоит из притворства. Жизнь здесь лучше, чем есть на самом деле. За городом.
- Как ее зовут?
- Кэролин.
Рут улыбнулась. На этот раз смелее и шире.
- Как здорово. - Протянув руку, она коснулась его ладони. - Тебе холодно. Я сейчас включу отопление. - Она хотела встать, но он остановил ее:
- Не надо. Мне всегда холодно.
- Точно?
Он не ответил, потому что знал наверняка.
- Хотела спросить, что ты собираешься делать.
- А… - Он со смехом потянул себя за нижнюю губу.
- Почему ты смеешься?
- Что я собираюсь делать. Все спрашивают.
Он взглянул в окно у стола. Окна были узкие и высокие. Они открывались при повороте шпингалета. Такие окна были дороги. Большие окна. Ему такие всегда нравились. У него всегда были маленькие окна. В детстве он еле пролезал в окно в своей комнате. Едва мог протиснуться.
- Я помню, что ты любил играть в пул. Мы раньше с тобой играли.
- Верно. - Вспоминать об этом было приятно.
- Внизу у меня есть бильярдный стол. В подвале.
Он отхлебнул кофе. Ему стало не по себе оттого, что у нее есть бильярд. Бильярд в доме. Отдает фальшью. Другое дело - в баре, где каждый может сыграть. А кто играет здесь? Наверное, никто из ее гостей и не умеет. Только так, для смеха. Вроде смотрите, я катаю шары.
- Давай сыграем.
Он вздохнул. На сердце стало немного легче. Отхлебнул еще кофе. Кофе был славный, но с незнакомым привкусом. Он допил остатки.
- Еще чашечку?
- Нет, - сказал он и улыбнулся. - Мне хватит. - Он понял, что улыбается ее улыбкой.
Она это тоже заметила.
- Идем сыграем в пул. Я последнее время частенько играю.
Прелесть бильярда с женщиной состоит вовсе не в игре. А в том, чтобы ею любоваться. Движениями ее тела. Тем, как она наклоняется и выпрямляется. Ее джинсами. Юбкой. Брюками. Блузкой. С открытой шеей. С пуговицами. Туго натянутой на груди. Под музыку еще лучше. От музыки тело женщины меняется. Женщина неумело держит кий. Приходится ей помогать. Учить ее. Она позволяет себя учить. Вот что ему нравилось. Касаться ее. Вдыхать ее аромат. Прижиматься к ней. Бережно. Не позволять себе распускать руки. Ее волосы. Их цвет. Исходящее от них тепло. Ее кожа. Ее лицо. Ресницы. Моргание век. Украдкой любоваться ее лицом. Какое чудо. Она радовалась, когда ей удавалось забить шар в лузу. Ей это было важно. Радовалась до чертиков. Оборачивалась к нему с улыбкой. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нее. Прямо там. Но так можно было все испортить. Промазав, она взбесилась. Грохнула кием об пол. Черт возьми. В этом была она вся. Эта женщина. Рут. Игра вернула ее к жизни.
Они играли до ужина. За игрой пили пиво. Ему нравилось, что она любит пиво. Не разноцветные и сладкие фруктовые напитки, нет. У нее были разные сорта пива. Слабые и крепкие. Она давала ему пробовать, вручая бокалы. Этот день он никогда не забудет.
Потом Рут повела его показать дом. Сначала ее пошатывало. От счастья. Как будто от счастья. Она что-то скрывала. Настоящее. Чего он не знал. Этот дом. Она пряталась за своим напускным счастьем. Ему это претило.
В гараже стояла старая машина. Подарок отца. Коробки, полки. Гаражный запах.
Гостиная. Также вся из дерева. Широкая, просторная. Большие окна, книги. Рояль. Когда она включила свет, предметы в комнате проступили резче. Небо за окнами уже темнело. Он все не мог отвести глаз от рояля.
Ванная.
- Здесь ты уже был. Ходил сюда раз или два.
Она повела его дальше. Оставалась только одна комната в конце коридора.
- А тут спальня, - сказала она изменившимся голосом.
От этого голоса все между ними как-то померкло, он содрал с нее притворное счастье и обнажил боль. Он стоял позади. Она обернулась и неуверенно посмотрела на него. Они были близко. Она положила ладони ему на грудь, почти толкая его. Но не сильно. Ее взгляд упирался ему в горло. Двадцать пять лет прошло. А они все еще здесь. Снова здесь. В чужом доме. Словно на какой-то вечеринке. Чужой дом, чужая спальня.
- Как я рада тебя видеть.
Она назвала его по имени. В ее глазах стояли слезы. Она думала не о нем, а о чем-то еще. Он должен был помочь ей забыться.
Он взглянул на кровать. В этом месте ему меньше всего хотелось оказаться. Не сейчас. Сейчас не время. Ей это не поможет. Он ей не поможет. В этом месте он был бесполезен. Он злился оттого, что не может помочь ей. Что нет надежды.
Она все смотрела на его горло, растирая ему грудь ладонями. Опьяневшая. Лизнула верхнюю губу. Она не могла встречаться с ним глазами, не хотела их видеть. Просто хотела его.
Он мог с ней сделать все, что угодно. С ней. Но не для нее. С ней. Может быть, ей того и надо было. Отдаться и обо всем забыть. Сняв с себя ее руки, он держал их.
- Почему ты такой холодный? - заволновалась она. От выпивки у нее повысилась возбудимость. Тревожность.
- Какой?
- Как твои руки. - Взяв его большие ладони в свои маленькие, она сделала шаг назад. В спальню.
Он не последовал за ней. Только не в эту комнату, хранившую свидетельства прошлого. Он туда не пойдет. Не пойдет туда с ней. Он не хотел быть причастным к тому, что происходило в этой спальне прежде, как бы там ни было. Оно висело в воздухе, прячась за ароматом духов.
- Ты ведь знаешь, да?
Ее лицо, каждой своей черточкой, выражало просьбу. От этого он еще больше разозлился. Он поглядел вокруг. Слишком много вещей. Слишком много потрачено денег. Фальшь и притворство. А должна быть легкость. Нежность. Аромат свежести. Что-то особенное. Иначе это не любовь.
- Что случилось?
Он отвернулся. Урод. Животное. Мерзавец.
Обратно по коридору. Входная дверь со стеклом приятного цвета. Хотелось двинуть в него кулаком и разбить. Он повернул ручку. Дверь распахнулась.
- Пешком ты не дойдешь, - крикнула она, зовя его по имени. - Я тебя отвезу.
- Здесь недалеко, - ответил он, прибавляя шагу.
С десяти вечера до шести утра находиться дома. Таково было одно из правил, одно из условий его освобождения. До тех пор, пока его невиновность не подтвердится. Он этого ждал. Неувязки в показаниях Грома. Анализ ДНК. Кто убил женщину? Кто убил женщину, которая была когда-то его любовницей? Дорин Рич. Теперь им ни за что не докопаться. Слишком давно это было. Осталось далеко в прошлом. Кто-то из приятелей, бывших с ним в ту ночь. Он гнал от себя эту мысль. Гнал прочь. Ему было все равно. Он не мог об этом думать. Он боялся. А она все возвращалась. Гром. Прочь. Убитая женщина. Жертва. Прочь - пока не всплыло ее имя. Мертвая женщина, которую он не помнил, как убил. Если это он. Этого он совершенно не помнил. В суде ему показывали фотографии. Волосы, что нашли на нем. Но это были не ее волосы. Не жертвы. Цвет, длина - те же, но не ее. А чьи? Он понятия не имел. Анализ ДНК мог подтвердить, что они не принадлежали жертве, но не мог определить, кому они принадлежали. Сиди тихо, пока это все не закончится. Он надеялся, что закончится. Надо отсидеться. Возле жены, болтающей по телефону. О своих планах. Он перестал подходить к двери, когда звонили. Рэнди мог входить в дом не звоня. Ему позволялось. Рэнди мог делать, что ему захочется. Приходить и уходить. Но никто другой не мог входить без звонка. Может быть, кое-кто из друзей жены. Но на них он не обращал внимания.
Он переместился из кухни в гостиную. Жена встала и ушла, захватив новый беспроводной телефон. Она могла бродить так по всему дому и болтать.
Он сел на диван. Рэнди опустился рядом. Включив новый телевизор, он стал переключать каналы без звука. Нигде ничего не было. Потом появилось изображение. Он сидел и смотрел на бубнящего диктора.
- А ну-ка, сделай громче. - Рэнди выхватил у него пульт и прибавил громкости.
Зеленые черточки на экране поползли вверх. Послышался голос диктора, уверенно вещающий о чем-то важном.
Рэнди смотрел телевизор и улыбался. Затем, сунув в рот сигарету, сказал:
- Слыхал, как они теперь запели? - и глянул на него с гордостью. Выпустил дым через плотно сжатые губы.
Диктор говорил о том, что ему было уже известно. Они снова и снова повторяли одно и то же. Это не новость. Он встал и выключил телевизор. Снова поглядев на него, Рэнди спросил:
- Небось сам себе надоел?
- До смерти.
Он выглянул в окно. В единственное окно. Рут. В окно с видом на узкую улицу и ряд домов на другой стороне. Он окинул взглядом гостиную. Розовые пластиковые цветы, свисающие из пластикового горшка в углу. Фотография его, жены и детей под стеклом на деревянных часах. Сто лет прошло. Она забрала фотографию из старого дома. Вот так. Единственная вещь оттуда. Телевизор. Новый и большой. Кто-то из группы поддержки подарил. Магазин какой-то пожертвовал. И другие вещи. Новый телефон. Пакеты с продуктами. Поговаривали о машине. Для поездок.
Люди радовались тому, что он на свободе. Им нравилось, что закон допустил несправедливость. Вот что им больше всего нравилось. Госпожа Брофи из Ассоциации помощи невинно осужденным. Она о нем пеклась. Чтобы его выпустили. Она навещала его в тюрьме. Разговаривала с ним. Всегда с идеями. Что надо сделать. Ввести новые правила, новые порядки, изменить систему. Невинно осужденные всегда нуждались в помощи, а госпожа Брофи никогда не сдавалась. Она и на телевидении выступала. Тоже давала интервью. Сразу было видно, что она знает, чего хочет. Она была возмущена тем, что происходят такие вещи. Вроде того, что случилось с ним.
- Пойдем выпьем пива, - предложил Рэнди, высоко поднимая брови.
Он поглядел на него сверху вниз. Из Рэнди валил дым, плывущий кольцами, которые затем таяли в воздухе.
- Почему бы и нет, - утвердительно ответил он. Рэнди пожал плечами и с притворной серьезностью поинтересовался:
- У тебя, может, дела? - и хрипло заржал.
"От десяти вечера до шести утра", - вспомнилось ему. Но он отмахнулся от этой мысли.
В баре он пока не заплатил ни цента. Всегда находились желающие угостить его пивом. А нет, так за стойкой стоял Томми. Томми не брал с него денег. Теперь не брал. Томми был там. Как побывавший там, Томми был в курсе. Томми сидел ни за что. Вот каков был Томми. Но его не выпустили досрочно. Его не опекало никакое общество помощи невинно осужденным. Томми сел вместо другого человека. Вместо родственницы. Отсидел за сестру, ограбившую автозаправку. Куртку Томми засекла камера слежения. А сестре и в голову не пришло. Большая девочка. Они с Томми носили одежду одного размера. И практически одно имя. Тэмми ее звали. Одинаковые волосы: длинные, рыжие, кудрявые. Но теперь Томми подстригся.
В баре было просторно. Дверь распахнута настежь. Деревянные полы местами затерты до черноты. Застоявшийся запах пива. Сигареты, курящиеся в горлышках пивных бутылок. Посетители, пьющие с утра до вечера. Коротающие время от рассвета до заката. Бар находился по соседству на той же улице. Женщина, сидящая на высоком табурете. Сальные черные волосы. Опущенная голова. С ней двое мужчин, по обеим сторонам. Высматривают для нее клиентов. Они были похожи - двое мужчин и женщина. Родня. Он знал их. С ними лучше не связываться, с этой семейкой. Он отвел взгляд.
Еще одна женщина. Молодая и веселая. Лет двадцати на вид. Он думал о Рут. Вспомнил, как весело она смеялась. В те дни они сидели рядом и он был для нее пупом земли. Он отвернулся от нее. Зачем? Теперь он не понимал. Впрочем, тогда он тоже этого не понимал. Многие из совершенных им поступков оставались для него загадкой. Он думал об этом. Четырнадцать лет. Ломал голову. Но отгадки не придумал. Он знал только, что произошла ошибка.
Из музыкального автомата раздавалась музыка. Песенка в стиле кантри. В баре сидело человек двадцать-двадцать пять. Он отхлебнул пива. Болтовня иногда заглушала музыку, а потом музыка снова звучала громче. Так они и менялись.
Рэнди купил ему еще пива. После освобождения спиртное стало действовать на него по-другому. Раньше от выпитого он чувствовал себя лучше. Чаще всего. А иногда хуже. Совсем худо. А теперь ему всегда становилось плохо. Он начинал видеть, куда он влип. В самую гущу. И чувствовал себя полным дерьмом.
Он отхлебнул еще пива. Осушил бутылку. Пригубил следующую. Хотелось оторвать собственную дурную башку. Он чувствовал, что начинается. Рэнди оглядел бар. В баре был брат Рэнди. Брат не обращал внимания на Рэнди. Как всегда. Понаблюдав за ним, Рэнди перевел взгляд на стеклянную пепельницу. Взял сигарету. Сделал пару затяжек. И замял. Стал мять сигарету в пепельнице. Потом предложил:
- Поехали в даунтаун, - и засмеялся, подняв брови и кашляя. - Нам нужно в даунтаун. - Рэнди хлопнул его по плечу.
Он взглянул на Томми, стоявшего за стойкой. Томми наблюдал за ними. Томми чуял, чем дело пахнет. И более того, Томми заправлял баром. Томми был не дурак.
- Уходите? - спросил Томми.
Покачав головой, он прикончил бутылку. Потом другую, что поставил перед ним Томми. Ему хотелось спросить Томми о сестре. Чем она занимается. Но он не мог упоминать ее имени. Что подумает Томми? Подумает еще что-нибудь не то.
На противоположной стороне улицы стояла полицейская машина с мигалкой. Полицейские вышли побеседовать с двумя парнями. Один дал деру, но полицейские, занятые вторым, даже не пытались преследовать беглеца. Они знали, кто где живет.
Он перешел на другую сторону. Рэнди торопился следом, норовя схватить его за руку, но промахивался. Он прошел мимо полицейских. Прямо у них под носом. Те даже не взглянули. А жаль. Каждая мышца в его теле напряглась.
Вниз под гору. Мимо кладбища, мимо замерзших зимних деревьев. Свет фонарей падал на листву, скрывавшую имена. Дальше начались высокие здания. Даунтаун. Толпы людей вокруг. Вечер пятницы, ни дать ни взять. Здесь были бары, куда они ходили всю жизнь. Бары еще не закрылись. Посетители были такие же, что и у Томми. Не то что на Джордж-стрит, где собиралась молодежь. С деньгами. Танцевальные клубы. Кафе для туристов. Люди с гитарами. Люди, в темноте раскачивающие огненные шары на струнах. Жонглеры. Беленые лица. Черные слезы. И все ради денег. Изощренное нищенство. Мучительные попытки продать себя. Он никогда туда не заглядывал. Держался своих баров. Где было темно и меньше сплетен. Он чувствовал, что отличается от прочих посетителей. Ничего не поделаешь. Он всегда пил стоя. Он никогда не шатался. Выпив, он сразу уходил. Он уходил, сохраняя осанку. Ничто его не брало. Но он любил что-то в этих людях. В его барах. Что-то беззащитное. Он и сам был из таких. Он нуждался в помощи. Здесь не было загадки. Больше не было. Он жил как они. Раньше он думал, что любит их, потому что он другой. А разницы не было. Он не был сильным. Он был из их числа. Вместе им было лучше, наверное. Они приходили поддержать друг друга. Помочь. Все как один калеки и выпивохи. Хотелось бы увидеть, что они из себя действительно представляют. Набравшись по-черному. Как он.