- У меня другое мнение, - возразил Кюэмон. - Чем дольше я думаю о них, тем больше мне жаль их. Говорите - непонятно, зачем пришли. Пусть так. Ну а мы-то тоже хороши! Не дали им возможности ни о чем толком спросить. Окружили - и давай расспрашивать. Целый допрос устроили…
Слушая Кюэмона, Кодаю все более убеждался в его правоте и успокаивался.
- Понимаете… они же люди, - продолжал Кюэмон. - Разве им не интересно узнать, что за страна Япония, откуда родом их отцы, где она расположена? Ведь они специально пришли расспросить нас об этом! И что же? Теплого слова от нас не услышали, разговаривали мы с ними, как с подсудимыми. Я сбоку глядел на их лица - и показались они мне печальными. Нам бы рассказать им: вот она какая - страна ваших отцов. Рыба там водится вкуснейшая, каждый день можно есть сасими, соевого соуса вдоволь. Суси - объедение. Рис с ямсом - пальчики оближешь!
- Разговор о японских блюдах - у нас табу! - напомнил Коити.
- Но ведь я не о блюдах, просто я считаю, что им надо было о многом рассказать, - обиделся Кюэмон.
Татаринов и Трапезников больше не показывались у японцев. Должно быть, как говорил Кюэмон, у них пропало желание посещать дом, где их не ожидал радушный прием. Кодаю намеревался встретить их по-иному, если они снова появятся. Однако ни Татаринов, ни Трапезников не появлялись. Кодаю знал, что при желании совсем нетрудно было бы выяснить, где они живут, но решил с этим повременить. Причиной тому был страх, который он испытывал во время предыдущих встреч. В их рассказах о школе японского языка, о толмачах, о государственном пособии таилось нечто грозное и непонятное. И Кодаю решил не торопиться с новой встречей, посчитав за лучшее по возможности не соприкасаться с тем, что вселяет страх…
Наступил март, морозы с каждым днем становились слабее. Кодаю чуть ли не через день ходил в канцелярию, хотя и понимал, что это бесполезно - известий никаких не было.
Двадцать седьмого марта 1789 года в возрасте семидесяти трех лет скончался священник Иркутской Владимирской церкви Иоанн Громов. В тот день во встречавшем весну Иркутске не умолкал колокольный звон, и люди ходили по городу, печально опустив головы. Скорбели все - от старухи, тащившей большую продуктовую корзину, до приказчиков, гревшихся на солнышке.
С наступлением апреля солнце стало припекать все жарче. Утром двенадцатого апреля вскрылась Ангара, льдины, громоздясь одна на другую, двинулись вниз по реке. Над Ангарой стоял гул, будто одновременно ударяли в сотни больших барабанов. Этот гул заставил японцев выскочить на улицу. Смешавшись с толпой, они побежали к берегу Ангары. Кодаю последовал было за остальными, но, вспомнив об оставшемся в одиночестве Сёдзо, вернулся. Сёдзо, как обычно, лежал на спине, заложив руки за голову.
- Похоже, начался ледоход, - сказал Кодаю.
- Вон оно что. Значит, это шум с реки, - безразличным голосом произнес Сёдзо.
- Хочешь поглядеть? - спросил Кодаю, намереваясь посадить его на спину и отнести на берег.
Сёдзо отрицательно покачал головой. И все же Кодаю не отказался от своей идеи. Никто еще не знал, как выглядит Сёдзо без ноги, но когда-то это нужно было увидеть. И вот наступил удобный момент.
- Пойдем, - настаивал Кодаю, но Сёдзо отказывался.
В комнату вбежал Исокити. Он вспомнил о Сёдзо и решил во что бы то ни стало показать ему ледоход.
- А ну, залезай на плечи, - возбужденно крикнул Исокити, - я живо доставлю тебя на берег. Это такое зрелище! Пропустить его просто нельзя. Лед, по которому ездили на санях, двинулся весь сразу. А какой грохот стоит! Слышишь?
В доме был слышен шум, похожий на грохот сотен барабанов.
- Хватайся за плечи, - Исокити подставил спину.
Сёдзо взялся руками за плечи Исокити, и тот легко поднял его. Кодаю накинул на Сёдзо одеяло.
Берег Ангары был усеян толпами иркутян. Неподвижное до вчерашнего дня монолитное ледяное поле раскололось на тысячи кусков, и все они одновременно, словно по велению всевышнего, стронулись с места.
На середине реки, сталкиваясь и налезая друг на друга, льдины набирали скорость. В трещинах между ними проглядывала темно-синяя речная вода, там и сям фонтанами взлетали вверх брызги. У берегов лед двигался медленно, и создавалось впечатление, будто в движение пришло нечто непостижимо тяжелое. Шум, похожий на грохот сотен барабанов, переходил у самой реки в мощный орудийный гул. Сгрудившиеся на берегу иркутяне - старики и дети, мужчины и женщины - молча следили за переменами, происходящими на реке. Какой-то старец истово молился, опустившись на колени.
- На сто седьмой день только стронулась в нонешнем году, - услышал Кодаю бормотание стоявшей с ним рядом пожилой женщины.
- Пора домой. Ветер холодный, как бы Сёдзо не простудился, - сказал Кодаю; он и не заметил, когда Сёдзо переместился на спину Кюэмона.
На обратном пути Сёдзо понес Коити. Все по очереди подставляли ему спину - Сёдзо не перечил, он перестал стесняться своего увечья.
Гул с Ангары доносился в течение нескольких дней, потом начал постепенно стихать, пока совсем не прекратился. Наступила весна. Окруженный голубой лентой Ангары, Иркутск стал неузнаваем. Он утопал в зелени. Высившиеся за рекой холмы сплошь покрывали густые леса. У причалов рядами стояли торговые суда с товарами, прибывшими с запада, со стороны Енисейска, и с китайскими товарами, доставленными стой стороны Байкала. На Ангаре действовали два парома- нечто среднее между баржами и плотами: один - в районе Ушаковки, другой - значительно выше по течению, у гавани.
Теплый летний ветер поднимал на узких, кривых улочках Иркутска тучи смешанной с навозом пыли, в которой без конца двигались толпы людей, словно старавшихся встряхнуться от долгого зимнего сидения в домах. Заметно больше стало путешественников, почти ежедневно в городе проводились ярмарки, и японцы стали чаще выходить на улицу. Взгляды молодых японцев приковывали голые икры проходивших мимо женщин.
- Когда я вижу женские ноги, в голове у меня начинает мутиться, - признался однажды Синдзо. На что Коити ему ответил:
- Пожалуй, не Сёдзо, а тебе следовало бы отморозить ноги.
Сёдзо каждый день выносил за ворота скамейку, садился и молча глядел на прохожих. С того самого дня, когда его отнесли поглядеть на ледоход, он почувствовал себя свободнее, научился прыгать на одной ноге и вместе с остальными садился за обеденный стол. Однажды, сидя у ворот, Сёдзо потянул носом и спросил:
- Что за странный запах?
Это был запах черемухи, он веселил сердца, заставлял быстрее бежать по жилам кровь. Мелкие цветы черемухи походили на цветы японской вишни.
Двадцать третьего апреля после полудня случилось землетрясение. Толчки были довольно сильные. Иркутяне повыскакивали из домов на улицу. Выбежали и японцы. Когда вышел замешкавшийся Сёдзо, толчки уже прекратились.
- Здесь, оказывается, тоже бывают землетрясения, - удивился Коити.
Японцы глядели на ночное небо, в котором мигали бесчисленные звезды, и их охватывали щемящие воспоминания о родине. Перебивая друг друга, они заговорили о том, что в Исэ вот эта звезда видна с другой стороны, а та и вовсе не видна. Кодаю заметил, что один лишь Сёдзо упорно смотрел в землю, не решаясь взглянуть на звезды.
- Ну, хватит болтать, - сказал Кодаю.
Пожалуй, в присутствии Сёдзо о звездах говорить не следует, решил он.
Спустя несколько дней, возвращаясь домой после очередного посещения канцелярии, Кодаю столкнулся носом к носу с камчатским чиновником Тимофеем Осиповичем Ходкевичем, который сопровождал японцев из Нижнекамчатска в Охотск. Кодаю страшно обрадовался, Ходкевич, по-видимому, тоже.
- Вот, оказывается, куда вас занесло, - удивился Ходкевич.
Он простился с японцами сразу после того, как судно прибыло в Охотск, и полагал, что они либо все еще в Охотске, либо давно отправились на попутном судне в Японию.
- Что вы, что вы, ничего похожего! - воскликнул Кодаю и рассказал Ходкевичу, как их переправили в Якутск, затем в Иркутск, где их теперь кормят и поят, но приказа об отправке на родину пока не получено и когда он придет, да и придет ли вообще, - никто ничего не знает.
- Очень, очень жаль. Сочувствую вам, поверьте! А я переведен сюда на службу - в иркутскую канцелярию. Только что прибыл. Надеюсь быть вам полезен. Если появится какая надобность, прошу покорно пожаловать ко мне, - сказал Ходкевич.
Когда Кодаю сообщил своим друзьям о встрече с Ходкевичем, те очень обрадовались. Они любили этого молчаливого, благородного человека.
Спустя два-три дня Ходкевич пришел к японцам и сообщил, что прошение об отправке их на родину, как ему удалось выяснить, ушло в столицу. Поскольку случай беспрецедентный, потребуется, должно быть, порядочно времени, пока пришлют окончательный ответ. Надо набраться терпения и ждать. Падать духом не следует, ибо через положенный срок непременно придет радостная весть.
Впервые за многие дни лица японцев просветлели: блеснул луч надежды.
Ходкевич не раз посещал Кодаю и его спутников. Он познакомил их с некоторыми иркутскими богачами, которые наперебой стали приглашать японцев в гости. В ту пору в Иркутске проживали купцы, имена которых были известны по всей России, - Шелехов, Сибиряков, Мыльников, Баснин и другие. Свои состояния они сколотили главным образом на торговле пушниной. Получали баснословные прибыли от торговых операций с Китаем, осуществлявшихся через Кяхту, занимались ростовщичеством и производством водки. Улицы, на которых стояли их дома, нередко назывались их именами: Баснинская, Мыльниковская.
Купцы в основном и приглашали японцев. Всякий раз их угощали обильным ужином и заставляли подробно рассказывать о пережитых мытарствах. В доме Мыльникова женщины даже плакали. А у Баснина, где собралась вся родня, какая-то старуха время от времени стучала палкой об пол. Рассказчик при этом умолкал, думая, что она сердится, и лишь позднее японцы поняли, что этим жестом старуха выражала им свое сочувствие.
- По мне, лучше умереть, чем хоть на полгода расстаться с семьей. А эти несчастные уже семь лет родных не видели. Как подумаешь, сердце кровью обливается! - восклицала старуха и ударяла палкой об пол.
И все же японцы, глядя на ее суровое лицо, никак не могли отделаться от ощущения, что она на них сердится. Был в доме Баснина и человек, который действительно сердился. Молчаливый холостяк лет пятидесяти, он время от времени хватался пальцами за свой большой нос и издавал странные звуки - то ли ртом, то ли носом. Так, по-видимому, он выражал свое возмущение правительством, которое не принимало участия в судьбе потерпевших кораблекрушение японцев.
Сначала японцы с радостью откликались на каждое приглашение, но постепенно визиты все более превращались для них в тяжкое бремя. Вкусное угощение, новые знакомства, возможность встряхнуться, освободиться на время от печальных мыслей - все это было хорошо, но каждый раз приходилось пересказывать одно и то же. Слушатели были всё новые, а рассказчики прежние.
Со временем Кодаю стал всякий раз назначать тех, кто будет его сопровождать на очередной купеческий ужин. Сам он никогда не отказывался от приглашений, считая полезными знакомства в иркутском обществе. Как знать, при случае все может пригодиться, думал он.
Наступил июнь. Двадцатого июня в Иркутск прибыл новый генерал-губернатор Сибири - Иван Алферьевич Пиль, сменивший на этом посту Якоби. В честь его приезда была выстроена триумфальная арка. Он въехал в Иркутск торжественно, его встречала нарядная толпа горожан, палили из пушек. Кодаю и его друзья втайне надеялись, что у нового генерал-губернатора будут полномочия относительно их возвращения на родину, но из канцелярии по-прежнему не поступало никаких сообщений.
Первого августа на семидесятом году жизни скончался епископ иркутский Михаил. Город погрузился в еще более глубокий траур, чем после смерти священника Владимирской церкви Иоанна Громова. Даже дети, подражая взрослым, ходили с опущенными головами. Среди японцев же только Сёдзо, заслышав колокольный звон, всякий раз поднимался, опираясь рукой о дверной косяк, скорбно склонял голову и молча молился. Все умолкали и задумчиво наблюдали за ним. Тут, видно, ничего не поделаешь, думал каждый про себя, человек лишился ноги, стал калекой.
В середине августа Кодаю было приказано явиться в канцелярию. Он поспешно собрался, предполагая, что получена наконец долгожданная весть из столицы. Но приказ пришел совершенно неожиданный. Знакомый чиновник сообщил Кодаю:
- Из столицы поступило официальное уведомление. Японцам предлагается отказаться от возвращения на родину и поступить на службу в России. Я вам сочувствую, но, поскольку это приказ из столицы, противиться ему мы не имеем права. У вас тоже не остается иного выхода, как отказаться от ваших намерений и подчиниться указаниям свыше.
Итак, случилось то, чего втайне опасался Кодаю. Считая бесполезным вступать в препирательство с чиновником, он лишь спросил:
- Если мы напишем новое прошение, когда можно ожидать ответа?
- Судя по предыдущему - шесть месяцев, не ранее февраля - марта следующего года.
Кодаю возвратился домой совершенно подавленный. Нас ждет судьба японцев, побывавших в этой стране ранее, думал он.
Выслушав Кодаю, Коити и Кюэмон не на шутку встревожились. Исокити и Синдзо даже в лице переменились, но сказали, что заранее были уверены в таком исходе и что следует примириться с судьбой. Сёдзо промолчал, а лицо его приняло такое выражение, будто камень с души свалился.
Поняв, что возвращение на родину невозможно, Исокити и Синдзо решили начать новую жизнь. Они занялись рыбной ловлей на Ангаре. Уж если суждено провести здесь всю жизнь, думали они, надо, пожалуй, заняться рыбной ловлей, тем более что освоить это дело им было легче, чем любое другое, - в Исэ они считались неплохими рыбаками.
Рано поутру Исокити и Синдзо отправлялись к Ангаре и обходили ловушки, которые ставили накануне. Большей частью попадалась щука с пастью, похожей на крокодилью. Крупные экземпляры достигали веса до трех каммэ. Щуки водились в глубоких омутах в излучине Ангары и в ее притоках.
- В каждой стране - своя рыба, и ловится по-иному, - приговаривал Коити.
Щука пришлась всем по вкусу, и японцы с удовольствием ели ее как в вареном, так и в жареном виде.
Коити и Кюэмон теперь подолгу валялись в постелях. С той поры, как надежда на скорое возвращение оборвалась, они заметно постарели. Сёдзо стал регулярно посещать церковь. Вначале он стеснялся друзей и старался тайком, незаметно для остальных уйти из дому. Потом перестал таиться и ходил в церковь открыто. Каждый день японцы молча наблюдали, как Сёдзо спускается по дороге к церкви, ковыляя на самодельных костылях. Никто из них не выказывал радости по этому поводу, но и не порицал Сёдзо. Лишь Кюэмон, вздыхая, говорил:
- Так Сёдзо скоро забудет, что он японец, - и с грустью глядел на удаляющуюся фигуру Сёдзо, как глядят осенью на опадающие с деревьев листья.
Лишь Кодаю каждый день все так же отправлялся в город, ходил по знакомым, сетовал на затруднительное положение, в котором они оказались, просил совета и помощи. Все с сочувствием относились к японцам, но никто не мог предложить конкретного пути возвращения на родину, никто не знал, как это можно осуществить.
К концу августа заметно похолодало, потянулись на юг перелетные птицы. Все они, словно сговорившись, летели вдоль Ангары. Кодаю с завистью глядел вслед улетавшим птицам и горестно вздыхал, вспоминая о родных местах. Наступила седьмая осень, которую он проводил на чужбине, но никогда еще он не ощущал так остро тоски по родине. Однако ни разу ни словом, ни жестом Кодаю не обнаружил перед товарищами, что творилось у него в душе.
В самом конце августа к японцам после долгого перерыва вновь пришли Трапезников и Татаринов. Посидели они недолго, поговорили о разных посторонних вещах и ушли. После их ухода Сёдзо сказал Кодаю:
- Вообще-то они приходили, чтобы узнать, не согласимся ли мы стать учителями японского языка. Тогда они смогли бы вновь открыть бездействующую школу на Заморской улице.
Кодаю долго, внимательно всматривался в лицо Сёдзо, так долго, что, казалось, хотел просверлить его взглядом. Потом спросил:
- Сёдзо, ты часто встречался с ними в последнее время?
- Не так чтобы часто, - смущенно промямлил Сёдзо.
- Ничего плохого в этих встречах я не вижу, - словно пытаясь оправдаться, проговорил Кодаю. - В их жилах течет та же кровь, что и в наших.
И больше Кодаю ничего не сказал. Ни словом не обмолвился он о том, следует или не следует принять предложение Татаринова и Трапезникова насчет преподавания в школе.
Теперь Кодаю понял наконец, что означал полученный из столицы приказ оставить японцев в России и определить их на службу: в Иркутске намеревались вновь открыть школу японского языка. Японцы, оказавшиеся здесь до Кодаю и бывшие преподавателями школы японского языка, скончались, а Татаринову и Трапезникову - потомкам японцев, родившимся в России, - преподавание японского языка было не под силу. Школу вынуждены были закрыть, а тут в Иркутск прибыли шестеро японцев - более благоприятной возможности для возобновления занятий просто не придумаешь!
Какую же цель преследовали в этой стране, открывая некогда школу японского языка? И почему хотели возобновить занятия? Кодаю впервые задумался над этим, имея в виду не только Исэ, но и всю Японию.
Кодаю вспомнил, сколь обширны рыбные угодья близ Алеутских островов, на которых он провел более трех лет. Перед его глазами вновь проплыли камчатские гавани, местные жители, русские, корабли, груженные пушниной, доки, склады, военные казармы, ясачные избы, церкви…
Никогда прежде Япония не казалась Кодаю такой маленькой и беззащитной. Кроме них, шестерых скитальцев, никто не ведал там, что происходит на широчайших морских просторах к северу от острова Эдзо. И Кодаю с особой силой почувствовал, как необходимо его возвращение на родину. Во что бы то ни стало он должен вновь увидеть родные берега.
Кодаю собрал товарищей.
- Выслушайте меня внимательно, - сказал он. - Мы должны вернуться в Исэ чего бы нам это ни стоило. Я не вижу смысла в том, чтобы оставаться здесь до конца жизни. И Сёдзо вернется с нами. Мы родились в Исэ - в Исэ и умрем. Наши друзья, спящие вечным сном на Амчитке и в Нижнекамчатске, взывают к нам: возвращайтесь на родину!
Японцы молча выслушали Кодаю - каждый готов был вернуться в Японию. Но в тот момент никто из них и предположить не мог, что для этого представится удобный случай.