- Неважно, неважно, потом все расскажу. Пока только об одном прошу, Светлана. Поверьте мне. И будьте со мной. Я вас так люблю!
- Господи! - Она была явно испугана. - Час от часу не легче…
- Это правда. Послушайте меня. Вы молоды, вы еще не знаете, но ведь все на свете делается из-за денег. Вам будет легко меня полюбить. Я кое-что о вас разузнал. Отчим - профессор, мать - редактор… нищета! Голь перекатная. Что вы можете себе позволить? Кусок масла по праздникам? А я - я позволю вам все. Да что там: я даже позволю вам позволить все вашей матери. Даже вашему отчиму. Чего они хотят? А, впрочем, чего бы ни хотели - все будет!
- Да-да, - сказала она, рассеянно кивая, и усмехнулась. Если бы эта усмешка обращалась ко мне, то лучше б меня без штанов на мороз выставили. - Подождите, Виктор Сергеевич. Вы слишком быстро мыслите. Я за вами не поспеваю. Вы думаете, я зачем вам рассказала, что мой отец - Юрий Петрович Калабаров? Просто так?
- Ну почему же просто так? Собственно, любопытная история… не каждый день такое… как в сериале, правда?
Она покачала головой.
- Все, что делал отец, вы разрушаете. Он столько сил потратил, чтобы библиотека жила здесь, а вы ее выселяете. Он так старался, чтобы поэтам было куда прийти - а вы все сломали. Теперь говорите, что меня любите. А что на его семинаре поставлен крест - на семинаре имени Калабарова, - так это просто так вышло. И вы ни в чем не виноваты.
- Что вы, в самом деле, все в одну кучу! - Милосадов поморщился. - С чего вы все это взяли?
Дверь приоткрылась - в зал заглянул Серебров.
- Всё! - сказала Светлана Полевых, оглянувшись на звук. Дверь уже снова закрылась. - До свидания. И впредь не ведите со мной подобных разговоров. В конце концов вы всего лишь по какому-то недоразумению директор публичной библиотеки, где я беру нужные мне книги. Я люблю совсем другого человека. А вы - вы мне просто противны. И не обижайтесь, пожалуйста. Это жизнь.
Она расправила плечи и пошла к выходу.
Но не дошла. Милосадов окликнул:
- Полевых, постойте!
Светлана уже могла бы толкнуть дверь.
- Не спешите, Полевых! Дайте мне минуту. А потом можете катиться на все четыре стороны. Если захотите, конечно.
Она обернулась - должно быть, от удивления.
Я потом часто думал: может, если бы не обернулась, все по-другому пошло.
Но Светлана Полевых вскинула на него глаза - и Милосадов, как василиск, впился в нее цепенящим взглядом.
- Ты что же думаешь, дорогая, - неторопливо, будто уже был уверен, что она никуда не денется, - сказал он совершенно новым голосом, неприятным, с опасной гнусавинкой. - Типа, расставила все по местам? Я тебе в сокровенном признался, душу тебе раскрыл, а ты - харчок в эту душу? Нет, так дела не делаются. Типа, рассказала мне про папу, я утрусь, как терпила у параши, а ты пойдешь хвостом крутить направо-налево? А не подумала, что я тогда с тобой сделаю?
Светлана Полевых смотрела на него в молчаливом изумлении: глаза расширились, рот приоткрылся; она явно не была готова к такому повороту.
- Ты лучше пока не кипишись, - продолжил Милосадов, делая к ней шаг. Поступь его тоже стала иной: это были вкрадчивые, по-зверьи пластичные движения. - Ты меня послушай, что дальше будет. Во-первых, сама из института вылетишь. Уж поверь, мне это организовать - как два пальца об асфальт. Пара звонков - и готово дело.
Сделал еще шаг.
- Тебя, конечно, такая угроза не остановит. Что тебе институт! Лучше ты гордой останешься. Да и не поверишь, наверное. Не опустишься до того, чтоб моих угроз бояться. Может, и опомнишься после, да уже поздно будет…
Снова вкрадчиво шагнул.
- Но это не вся песня. Я тебе для комплекта другое скажу. Есть ведь еще Петя Серебров - великий поэт. Красавец этакий. Которого ты так полюбила, да?
Фыркнул и еще немного приблизился.
- У вас, я смотрю, чудные отношения наладились… Он на филфаке, верно? Видишь, я знаю. Хочешь, скажу, кто у него декан? Но это ладно. Другое скажи: ты над его половой принадлежностью никогда не задумывалась? Или, небось, если и задумывалась, то исключительно в личном аспекте? А в административном - нет? Или даже в государственном - тоже нет? Бедняжка… Тогда я разъясню. Пол у него - по крайней мере по документам - мужской. Поэтому когда твой гений полетит из университета - а он полетит, как фанера над Парижем, я это в два счета устрою, - его, в отличие от тебя, тут же загребут. Догадываешься, куда? Правильно, в армию. А там важно не то, какой из него поэт, а какой из него новобранец. Там не рифмочки сочинять, а быть готовым к защите Родины. Посмотрят-посмотрят, поймут, что толку, как от козла молока, и поимеют по полной. Ладно б только опетушили, а то еще и почки отобьют. Хорошо, если по очереди, но могут и обе сразу. А потом, спасая драгоценную жизнь рядового, ноги отчекрыжат по самое некуда: по самые, как говорится, помидоры… Как тебе такая перспективка? Если мозгами раскинуть, в ней нет ничего особо ужасного: это ведь тоже жизнь, дорогая!..
Он замолчал.
Мне показалось - сейчас упадет, но Светлана только привалилась к двери.
- Так что дело за тобой, - сухо сказал Милосадов. - Хочешь - целина, хочешь - Сибирь. В том смысле, что хочешь - позволь мне тебя как сыр в масле катать. А не хочешь кататься - сама будешь коляску со своим гением толкать. Понимаешь, что не шучу?
Она пошатнулась и тяжело села на стул у двери. Лицо было каменное. Из почерневших глаз медленно катились слезы. Все вместе напоминало знаменитый фонтан.
- Чтобы с этой минуты он к тебе - ни на шаг. И больше никому - ни слова! - металлически сказал Милосадов.
7
- Ой, девочки, что делается-то!..
И без того все шло кувырком, так что свои многообещающие интонации Плотникова могла бы придержать до лучшего дня.
В каком смысле кувырком? - в самом прямом.
Библиотека готовилась к переезду. Кто когда-нибудь принимал участие в переселении библиотек, тот знает, что это такое. Если нет, растолковывать бесполезно, все равно не поймет.
Картонные коробки были потребны в таких количествах, что если поставить чохом друг на друга, легко бы достали до Луны. Что же касается бечевок, то, обмотав старушку-Землю в каких угодно направлениях раз тридцать пять, остатка еще хватило бы повеситься всем отчаявшимся упаковщикам.
О толчее и бестолковщине отдельно говорить не буду, нервы не выдерживают.
В общем, тихая библиотека превратилась в ад. Там, где прежде таджикская женщина Мехри неустанно шваркала шваброй, оставляя за собой блестящие полосы мокрого линолеума, теперь даже на грязные обрывки бумаги никто не обращал внимания. А уж что касается пыли, то ее залежи, снявшиеся с опустошаемых стеллажей, плыли по воздуху многослойными пирогами: сквозняки волнисто и причудливо колебали их, а вблизи открытых форточек с ловкостью официантов заворачивали в перламутровые воронки, вызывая отчетливо кулинарные ассоциации - с лавашами и устрицами.
Набитые книгами, пронумерованные и снабженные описями коробки громоздились друг на друга, мало-помалу заполняя помещения, примерно как вода заполняет тонущий корабль: шестой отсек… четвертый!.. нижняя палуба… жилая!.. вот уж и верхнюю захлестывают злые волны.
В связи с подготовкой к переезду и общим раскардашем читальный зал был закрыт. Из набольшего начальства наведывалась Махрушкина, поторапливала сборы и рассказывала о перспективах библиотечного дела. Поэтические семинары кончились сами собой, Светлана Полевых как в воду глядела. Правда, на доске объявлений оставался пожелтелый листок, на котором из года в год значилось одно и то же: "СЕМИНАР МОЛОДЫХ ПОЭТОВ, ВТОРНИК 19–00", но надпись следовало бы ныне обвести траурной рамкой, в какую не так давно поместили имя Калабарова. Изредка заглядывал потерянный Петя Серебров, переминался, как будто ожидая кого-то встретить. Его поили чаем, расспрашивали о том о сем, он сидел порой до самого закрытия, но Светлана Полевых больше не показывалась.
Слух о том, что ее отцом был, оказывается, не кто иной, как покойный ныне Юрий Петрович, каким-то образом широко разошелся, и женщины часто и подробно обсуждали эту тему. Больше всех, как обычно, усердствовала Плотникова. Она зачем-то выдумала, что Калабаров не раз говорил с ней по душам и, частенько горюя о своей потерянной дочери, называл ее "кровинушкой" и "донюшкой". Понятное дело, Юрий Петрович не мог возразить против того, что, на взгляд всякого нормального человека, являлось первостатейным враньем. А Плотникова божилась, крестилась, таращила глаза, вещала цитатами из этих якобы имевших место откровенных бесед и всячески отстаивала свое право на правду. Добрые наши женщины, слушая и вздыхая, давали ей то сушку, то кексик. Наталья Павловна и Коган склонялись к тому, что Плотникова маленько не в себе, и особенно заметно это стало в последние годы, когда сын Владик вовлек ее в круговерть своих финансовых транзакций. Калинина возражала: дескать, таких нормальных еще поискать, но тоже наделяла Валентину Федоровну печеньицем или конфетой.
Так вот, однажды Плотникова явилась с улицы и говорит:
- Ой, девочки, что делается-то! Окружают нас.
- В каком смысле - окружают? - спросила Наталья Павловна. Цветастый спортивный костюм и завязанный на затылке капроновый платок делали ее похожей на штукатурщицу.
- Натурально окружают, - подтвердила Плотникова. - Со всех сторон. Я еще позавчера заметила, только говорить не хотела. Что там, думаю, может, померещилось. Тогда только четыре экскаватора было и кран, а сейчас еще штук пять бульдозеров добавилось. В кольцо взяли.
- Что вы говорите, Валентина Федоровна! - возмутилась Калинина. - Займитесь лучше делом.
Она была у Натальи Павловны вторым номером - тоже в спортивном костюме, только синем, и простоволосая. На пару они, беспрестанно чихая, укладывали в коробки содержимое очередного стеллажа, посвященного, как я мог заметить, какой-то области филологии.
- Я-то займусь, - посулила Плотникова. - Только когда они на нас наедут, мало не покажется.
- Кто "они"? - взвилась Калинина. - Пойдемте, покажете. Только если там ничего нет, я не знаю, что сделаю!
Плотникова, жалобно причитая насчет того, что никогда ей никто не верит, повела Калинину смотреть. Минут через пять они вернулись.
- Ну что? - спросила Наталья Павловна, со вздохом присаживаясь на стопку книг. - Посмотрели?
- Кольцо не кольцо, но… - ответила Калинина вовсе не возмущенным, а тихим и даже испуганным голосом. - Прямо от входа видно.
Наталья Павловна отмахнулась было, однако тут и Коган пошла убедиться самолично, и вернулась ошеломленной, а потом из другого помещения прибежала встревоженная Зонтикова.
- Это что же делается? Где же Виктор Сергеевич? Пусть он им прикажет!
Меня на крыльцо не пустили, но из всего оханья, аханья и хлопанья крыльями я в конце концов уяснил следующее.
В непосредственной близости от нашего здания, охватывая его неправильным кольцом, расположилась незаметно подтянувшаяся строительная техника. Разнообразные краны - как на автомобильных шасси, так и башенные - для их перевозки в разобранном виде требовалось несколько тягачей. Экскаваторы всякого калибра - от таких, какими только газоны перекапывать, до угловатых монстров, в ковш каждого из которых с легкостью въехал бы милосадовский "мерседес". А также большегрузные самосвалы, сваебойные машины, бетонокачалки и еще тьма всякого железа, опасно ощетинившегося рабочими частями, до блеска отполированными на прежних объектах.
Думаю, если бы нас окружили танками и артиллерией, это не вызвало бы большего смятения.
Напряжение росло, пока наконец не явился Милосадов и, ко всеобщему счастью, в два слова рассеял всю эту нелепицу.
- Да вы что, товарищи! - изумился он, удивленно глядя на нас. Я заметил, что сейчас его глаза были вовсе никакими не серо-синими, а самыми что ни есть голубыми. И, наивно помаргивая, безмятежно соврал: - Это же метростроевцы. Вы разве не знаете? На углу Второго Центрального и Третьего Княжеского запроектирована новая станция. Должно быть, сроки подпирают, вот и концентрируют силы и средства.
Господи, какое все испытали облегчение!
Однако оно было недолгим.
К соседнему с библиотечным подъезду подъехал большой грузовик, на бортах которого значилось: "ПЕРЕЕЗД WWW.SHEMETOM.RU", и несколько грузчиков в одинаковых синих комбинезонах с белыми литерами на спинах, повторявших надпись на грузовике, стали выносить и укладывать какую-то трепаную мебель.
Время от времени показывались и хозяева - то заплаканная женщина в красной куртке принесет люстру, то хмурый мужчина выкатит велосипед, то две девочки с бантами притащат скрипку в футляре и сядут на скамью смотреть, как дяди в комбинезонах грузят пианино. Снова появится заплаканная женщина в красной куртке, отругает их и пошлет за новой ношей, мотивируя свою строгость напряженностью дела и недостатком времени.
Плотникова, понятное дело, поспешила туда, уловила заплаканную хозяйку, и они крепко и надолго зацепились языками.
Выяснилось, что из квартирной части дома выезжает последняя семья. Их не устраивали предлагаемые муниципалитетом варианты, они упирались до конца; на последнем суде, решившем дело не в их пользу, муж потерял сознание, а женщина в красной куртке, по ее словам, чуть не сошла с ума, и тогда им отключили воду и вырубили свет. В итоге выезжали они не в радости новоприобретения, а в негодовании утраты, злые и несчастные.
Разумеется, Плотникова подсыпала соли на раны, хлопая себя по щекам и причитая: "Уж на край земли-то, господи! На край земли!" - и в глазах заплаканной женщины появлялось такое затравленное выражение, будто и в самом деле гнали их в Шилку или Нерчинск.
- Ну конечно, - нашла объяснение Наталья Павловна, выслушав историю. - Если в центре присиделся, разве хочется на окраину, даже если на время?
И посмотрела на Коган в надежде, что та разделит эту простую мысль или по крайней мере одобрит ее, но Коган только с сомнением хмыкнула.
Хотя, казалось бы, Наталья Павловна стопроцентно верно рассудила - кто же в такой ситуации будет радоваться?
***
Последние дни вообще было как-то тревожно. Уснул я кое-как, спал вполглаза, и, когда проснулся и увидел, что в директорском кресле сидит Калабаров, даже не удивился.
И тут же спросил:
- Юрий Петрович, а вы знали, что Светлана Полевых - ваша дочь?
Ляпнув это, я, честно сказать, даже не удивился тому, что ляпнул. Все равно уже несколько дней крутилось на языке. А сейчас голова была замутнена, вот спросонья и выскочило.
Вздрогнув, он оторвал затылок от подголовника и потянулся, сцепив руки в замок.
- Что? Какая дочь?
Я встряхнулся. Сказав "а"…
- Светлана Полевых… утверждает, что вы были ее отцом.
- То есть она все-таки Полевых, а не Калабарова, - уточнил он. - Что можно сказать. Мир тесен. Как вы узнали?
- Теснота мира в данном случае ни при чем. Она у нас появилась совсем не случайно.
- Где - у вас?
- У нас в библиотеке.
- Уже после?
- Нет. Задолго до.
- То есть что же выходит…
- Ну да, - подтвердил я. - Она ходила к нам книжки читать, а вы и не знали.
- Интересно… Долго ходила?
- Полтора года.
- И не подошла ко мне, не сказала? - задумчиво произнес он.
- Говорит, не хотела впутывать в свою жизнь. Мол, у вас своих забот полон рот, а тут еще дочка как снег на голову.
- Это она зря, конечно, - сказал он, пожав плечами. - Зря. Очень даже это было уместно. Не знаю, чем бы я мог ей помочь, но…
Я вздохнул.
- Даже если бы ей удавалось время от времени с вами поговорить, уже было бы много.
- Ладно, не будем попусту крыльями махать. Сделанного не воротишь. И что же она?
- В каком смысле?
- Что делает, чем занимается?
- Знаю только, что окончила третий курс мехмата.
- Ничего себе! - удивился он. - Интересный выбор. Мать у нее до невозможности гуманитарная.
- Ну и что? Вы сами всегда говорили, что математика возглавляет список гуманитарных наук.
- Так и есть, - согласился он.
Мы помолчали.
- В общем, имейте в виду, Юрий Петрович, - сказал я. - Такая симпатичная девушка, а вы и не в курсе. Вы бы по своим каналам и про нее разведали.
- А что с ней?
- В том-то и дело, что неизвестно. Пропала она, не приходит. Как бы дело так не повернулось, что Милосадов с ней отношения завел. Я последний их разговор слышал. Честно сказать, мне сильно не понравился.
- Что ж, узнаю…
Я не упустил случая легонько съязвить:
- Между прочим, в прошлый раз вы говорили, что и без того теперь все на свете знаете.
- Такую глупость я не мог сказать, - возразил Калабаров. - Многое из того, что знаю я, вам неизвестно, - это да. Но все? - всего никто не знает… Ладно, расскажите, как вы тут без меня живете.
- Да как, - я невольно вздохнул. - Живем себе. Пакуемся. Запарились уже. Я и подумать не мог, сколько книжек людьми понаписано. С утра до вечера колготимся.
- Пакуетесь, - задумчиво повторил он. - Вообще-то зря, конечно.
- Почему зря? - удивился я. - Как же фонды вывозить, если не упаковать?
- Не будет никто вывозить фонды, - хмуро сказал Калабаров. - Никому ваши фонды не нужны.
Его заявление сбило меня с толку. Я молчал, не зная, что сказать.
- То есть как это не нужны? - тупо спросил я. - Почему не нужны?
- Да вот так и не нужны, - ответил он со вздохом.
- Но как же? Ведь когда будет новая библиотека…
- Не будет новой библиотеки, - скучно сказал Калабаров.
- Здрасти! - возмутился я. - А что же будет?
Он молча полез в карман и достал что-то.
И щелкнул перед моим носом.
Это была зажигалка.
Оторопев, я не мог отвести взгляда от желтого язычка пламени.
Мне чудилось, что он становится больше, увеличивается, растет на глазах… заливает все вокруг…
А когда открыл глаза, оказалось, что уже наступило утро и яркое солнце лезет в кабинет сквозь неплотно задернутые шторы.