Пин не любит разговаривать с парнями такого возраста, как Красный Волк. Они всегда хотят командовать, не доверяют ему и обращаются с ним как с малым ребенком.
- Я-то их знаю, - говорит Красный Волк. - Я из "сима". Еще одно таинственное слово. "Сим", "гап"… А сколько еще таких слов! Пину хотелось бы узнать их все.
- А я тоже все знаю, - говорит он. - Я знаю, что еще ты называешь себя Гепеу.
- Брехня, - говорит Красный Волк. - Не называй меня так.
- Почему?
- Потому что мы боремся не за социальную революцию, а за национальное освобождение. А когда народ освободит Италию, вот тогда мы и пригвоздим буржуазию к ответственности.
- Как это? - удивляется Пин.
- А вот так. Пригвоздим буржуазию к ответственности. Мне это объяснил комиссар бригады.
- Ты знаешь, кто моя сестра? - Вопрос к делу не относится, но с Пина хватит разговоров, в которых он ничего не смыслит, и он предпочитает говорить о вещах привычных.
- Нет, - произносит Красный Волк.
- Негра из Длинного переулка.
- А кто она такая?
- Как кто? Все знают мою сестру. Негру из Длинного переулка.
Невозможно поверить, чтобы такой парень, как Красный Волк, никогда не слыхал о его сестре. В старом городе о ней болтают даже шестилетние мальчишки и вдобавок объясняют девчонкам, чем она занимается, валяясь в постели с мужчинами.
- Смотрите-ка, он не знает, кто моя сестра. Вот так да…
Пин собирается кликнуть других арестантов и начать валять дурака.
- На женщин я теперь даже не гляжу, - говорит Красный
Волк. - Вот произойдет восстание, тогда будет время…
- Но если тебя расстреляют завтра? - изумляется Пин.
- Посмотрим еще, кто кого раньше расстреляет: они меня или я их.
- Как это так?
Красный Волк немного думает, потом наклоняется и шепчет Пину на ухо:
- У меня разработан план, если он удастся, я сбегу еще до завтра, и тогда все те фашистские ублюдки, которые меня избивали, здорово поплатятся - все до единого.
- Сбежишь, а куда ты денешься?
- Уйду в отряд. К Блондину. И мы проведем такую операцию - закачаешься.
- Возьмешь меня с собой?
- Нет.
- Ну, пожалуйста, Волк, возьми меня с собой.
- Меня зовут Красный Волк, - уточняет обритый. - Когда комиссар сказал мне, что Гепеу не подходит, я спросил у него, как же мне можно себя назвать, и он сказал: назови себя Волком. Тогда я сказал ему, что мне хотелось бы носить какое-нибудь красное имя, потому что волк - зверь фашистский. А он мне сказал: "Тогда назови себя Красным Волком".
- Красный Волк, - говорит Пин, - послушай, Красный Волк, почему ты не хочешь взять меня с собой?
- Потому что ты еще маленький, вот почему.
Поначалу, когда речь зашла об украденном пистолете, казалось, что они с Красным Волком могут стать настоящими друзьями. Но потом Красный Волк стал обходиться с ним как с молокососом, а это Пина всегда ужасно злит. Перед другими ребятами его возраста Пин может по крайней мере показать свое превосходство, рассказывая, как устроены женщины, но Красного Волка такими вещами не проймешь. А все-таки было бы так хорошо уйти с Красным Волком в отряд, устраивать большие взрывы и разрушать мосты, выходить ночью в город и выпускать автоматные очереди по немецким патрулям. Пожалуй, это даже лучше, чем "черная бригада". Вот только в "черной бригаде" носят череп, который выглядит гораздо эффектнее, чем трехцветная звезда.
Все это так необычно: он вместе с другими арестантами ест на террасе, сидя на корточках, и разговаривает с парнем, которого завтра расстреляют; повсюду вертятся флюгеры, а на башнях часовые с автоматами. Похоже на приключенческий фильм - вокруг раскинулся сад с черными тенями, отбрасываемыми силуэтами араукарий. Пин даже забыл, как его били в комендатуре: он не уверен, что все это ему не снится.
Тюремщики ставят Пина в шеренгу арестантов, чтобы развести всех по камерам.
- Ты в какой камере? - спрашивает Пина Красный Волк.
- Не знаю, куда они меня сунут, - отвечает Пин. - Я тут никогда еще не бывал.
- Мне надо бы знать, где ты находишься, - говорит Красный Волк.
- Зачем?
- После узнаешь.
Пин страшно злится на тех, кто то и дело твердит ему: потом узнаешь!
Вдруг ему начинает казаться, что в шеренге арестантов он видит знакомое лицо, очень знакомое.
- Скажи, Красный Волк, ты не знаешь вон того впереди - худющего, что едва ноги волочит?
- Обычный уголовник. Не обращай на него внимания. На уголовников не следует опираться.
- Почему? Я его знаю!
- Это пролетариат, лишенный классового сознания, - говорит Красный Волк.
IV
- Пьетромагро!
- Пин!
Надзиратель довел Пина до его камеры. Едва он открыл дверь, как Пин вскрикнул от удивления. На террасе он не ошибся: еле плетущийся арестант действительно был Пьетромагро.
- Ты его знаешь? - спрашивает тюремщик.
- Черт возьми! Еще бы мне его не знать! Это же мой хозяин! - восклицает Пин.
- Вот и прекрасно. Теперь тут вся ваша лавочка, - бросает тюремщик и запирает дверь.
Пьетромагро в тюрьме всего несколько месяцев, но когда Пин смотрит на него, ему кажется, будто прошли годы. От Пьетромагро остались кожа да кости. Желтая кожа висит на его шее дряблыми складками и покрыта колючей щетиной. Он сидит в углу камеры на клочке соломы, по бокам у него болтаются не руки, а палки. Увидев Пина, Пьетромагро встает. Обычно отношения между Пином и его хозяином всегда ограничивались бранью и тумаками. Но теперь, встретив хозяина здесь и в таком жалком виде, Пин рад и растроган.
Пьетромагро даже разговаривает теперь совсем по-другому:
- Пин! Ты тоже здесь, Пин!
Он говорит хриплым, жалобным голосом и совсем не ругается. Видно, что он тоже рад встрече. Он берет Пина за руки, но вовсе не для того, чтобы, как обычно, вывернуть их за спину. Глаза Пьетромагро обведены желтыми кругами.
- Я болен, Пин, - говорит он. - Я очень болен. Эти ублюдки не хотят меня отправить в больницу. Здесь теперь ничего не поймешь. Тут сейчас одни политические. Не сегодня завтра меня тоже примут за политического и поставят к стенке.
- Меня они избили, - говорит Пин и показывает кровоподтеки.
- Значит, ты политический, - заключает Пьетромагро.
- Да, да, - говорит Пин, - политический.
Пьетромагро задумывается.
- Ясно, что политический. Я, как увидал тебя здесь, сразу подумал, что теперь ты пошел болтаться по тюрьмам. Стоит кому-нибудь угодить в тюрьму - и крышка, потом ему уже не выбраться: сколько бы его ни выпускали на волю, он все равно угодит обратно. Конечно, если ты политический, дело другое. Знаешь, кабы я понял это раньше, я бы тоже смолоду пошел в политические. От обычных преступлений нет никакого прока. Кто тащит помаленьку, идет на каторгу, а кто гребет миллионы, у того дворцы и виллы. За политические преступления тоже попадаешь на каторгу. От каторги все равно не отвертишься. Но у политических есть хотя бы надежда, что когда-нибудь мир станет лучше, что в нем не будет тюрем. Это мне растолковал один политический, с которым я сидел в тюрьме много лет назад. У него была черная борода, и потом он умер. Я знал уголовников, я знал спекулянтов, я знал валютчиков, я знал разных людей, но таких замечательных парней, как политические, не встречал никогда.
Пин не понимает как следует смысла всей этой речи, но ему жаль Пьетромагро, и он притих, глядя, как на шее хозяина дергается жила.
- Понимаешь, я болен и не могу мочиться. Мне бы в больницу, а я вот сижу на голой земле. У меня в жилах течет уже не кровь, а желтая моча. И я не могу больше пить вино, а мне ужасно хочется напиться, да так, чтобы неделю лыка не вязать. Знаешь, Пин, уголовный кодекс составлен неправильно. В нем написано, чего в жизни делать нельзя: воровать, убивать, скупать краденое, присваивать чужое, - но не написано, что тебе делать вместо этого, когда ты оказываешься в трудных обстоятельствах. Ты меня слушаешь, Пин?
Пин смотрит на его пожелтевшее лицо, заросшее густой щетиной, и ощущает на своем лице его тяжелое дыхание.
- Пин, я скоро помру. Ты должен дать мне одну клятву. Поклянись, что исполнишь, что я тебе скажу. Говори: клянусь, всю свою жизнь буду бороться за то, чтобы не было тюрем и чтобы переделали уголовный кодекс. Ну, говори же: клянусь.
- Клянусь, - говорит Пин.
- Ты не забудешь этого, Пин?
- Не забуду, Пьетромагро, - обещает Пин.
- А теперь помоги мне искать вшей, - говорит Пьетромагро. - Я совсем завшивел. Ты умеешь давить вшей?
- Умею, - говорит Пин.
Пьетромагро заглядывает внутрь рубахи и протягивает Пину подол.
- Смотри получше в швах, - советует он.
Выбирать вшей вместе с Пьетромагро не больно весело, но Пину жалко хозяина. Ведь жилы его наполнены желтой мочой и жить ему, вероятно, осталось самую малость.
- А мастерская? Как дела в мастерской? - спрашивает Пьетромагро.
Ни хозяин, ни подмастерье никогда не отличались трудолюбием, но сейчас они заводят разговор о работе, оставшейся недоделанной, о ценах на кожу и дратву, о том, кто же починит обувь соседям, если их обоих упрятали за решетку. Сидя на соломе в углу камеры и давя вшей, они говорят о подметках, о швах на ботинках, о сапожных гвоздиках и впервые в жизни не клянут свое ремесло.
- Послушай-ка, Пьетромагро, - говорит Пин, - а почему бы нам не устроить сапожную мастерскую в тюрьме? Стали бы чинить сапоги арестантам. А?
Пьетромагро над этим никогда не задумывался. Прежде он охотно отправлялся в тюрьму, потому что в тюрьме можно жить, ничего не делая. Но теперь предложение Пина ему вроде бы по душе. Может, если у него будет работа, болезнь от него отступится.
- Можно попробовать подать прошение. А ты согласился бы?
Да, Пин согласился бы. Такая работа была бы чем-то новым, придуманным ими самими. Она была бы чем-то вроде игры. И сидеть в тюрьме стало бы не так противно. Он сидел бы вместе с Пьетромагро, который бы его больше не бил, и пел бы песни - арестантам и надзирателям.
Как раз в эту минуту надзиратель открывает дверь, за ней - Красный Волк. Он показывает на Пина и говорит:
- Да, это тот самый парнишка, о котором я говорил.
Тогда тюремщик вызывает Пина в коридор и запирает камеру, где остается один Пьетромагро. Пин не понимает, чего они от него хотят.
- Пошли, - говорит Красный Волк. - Ты подсобишь мне вынести мусорный бак.
В коридоре неподалеку действительно стоит железный бак, доверху наполненный отбросами. Пин думает, что это жестоко - ставить зверски избитого Красного Волка на тяжелые работы, и что заставлять его, ребенка, помогать ему - тоже жестоко. Бак такой высокий, что достает Красному Волку до самой груди. И до того тяжелый, что его едва удается сдвинуть с места. Пока они к нему прилаживаются, Красный Волк шепчет Пину в самое ухо:
- Не дрейфь, это удобный случай. - А затем говорит громко: - Я искал тебя по всем камерам, мне требуется твоя помощь.
Вот здорово! Пин и мечтать не смел о такой удаче. Правда, Пин быстро приноравливается к новой обстановке, и тюрьма тоже имеет свои хорошие стороны. Пожалуй, он не прочь бы посидеть тут немного, а затем - почему бы и нет! - можно и удрать вместе с Красным Волком. Но чтобы так сразу…
- Сам справлюсь, - говорит Красный Волк надзирателям, которые помогают ему взвалить бак на спину. - Пусть только мальчик поддерживает бак сзади, чтобы он не грохнулся.
Так они и идут: Красный Волк согнулся пополам под тяжестью бака, а Пин, подняв руки, придерживает бак за дно.
- Ты знаешь дорогу вниз? - кричат им вслед тюремщики. - Смотри, не скатись с лестницы.
Как только они сворачивают на первую площадку, Красный Волк просит Пина помочь поставить бак на подоконник. Он уже устал? Нет, Красному Волку надо ему кое-что сказать.
- Слушай меня внимательно: внизу, на террасе, ты выйдешь вперед и заговоришь с часовым. Ты должен привлечь его внимание так, чтобы он не спускал с тебя глаз. Ты маленький, и надо, чтобы, разговаривая с тобой, он наклонил голову. Но не подходи к нему слишком близко, усек?
- А ты что будешь делать?
- Я надену на него шлем. Сам увидишь. Я надену на него шлем Муссолини. Ты понял, что тебе делать?
- Да, - отвечает Пин, который пока что не понял ровно ничего. - А потом?
- Потом и скажу. Постой, давай руки.
Красный Волк достает кусок влажного мыла и намыливает Пину ладони; затем он намыливает ему ноги - с внутренней стороны, и гуще всего колени.
- Для чего это? - спрашивает Пин.
- Увидишь, - отвечает Красный Волк. - Я продумал план до мельчайших подробностей.
Красный Волк принадлежит к поколению, воспитанному на приключенческих книжках с картинками. Только он все в них воспринял всерьез, а жизнь его до сих пор ничему не научила. Пин помогает ему снова взвалить бак на спину и, когда они приближаются к террасе, выходит вперед, чтобы заговорить с часовым.
Часовой стоит у балюстрады и грустно поглядывает на деревья. Пин шагает к нему, засунув руки в карманы. Он опять в своей стихии. В нем снова проснулся уличный забияка.
- Эй! - говорит он.
- Эй! - откликается часовой.
Лицо у него незнакомое. Это печальный южанин с порезами от бритья на щеках.
- Разрази меня гром! - восклицает Пин. - Кого я вижу! А я-то думаю: куда запропастилась эта старая сволочь. И вот, туды твою, где я тебя встречаю.
Печальный южанин смотрит на Пина, пытаясь приподнять опущенные веки.
- Кто ты? Кто ты такой?
- Собачья жизнь! Теперь ты станешь меня уверять, что не знаешь мою сестру!
Часовой что-то почуял.
- Никого я не знаю! Ты - арестант? Мне с арестантами разговаривать не положено.
А Красного Волка все нет и нет!
- Ко мне это не относится, - возражает Пин. - Ты, может, скажешь, что, с тех пор как служишь здесь, ни разу не заглядывал к одной брюнетке, такой курчавенькой…
Часовой растерян.
- Ну, заглядывал. Что из того?
- К той самой, что живет в переулке, в том, что за поворотом, ну, что сворачивает направо с площади прямо за церковью, он еще поднимается ступеньками, словно лестница.
Часовой моргает глазами.
- А что тут такого?
Пин думает: "Видно, он и впрямь к ней наведывался".
Красный Волк должен бы давно подойти. А что, если он один не удержит бак?
- Сейчас я тебе растолкую, - говорит Пин. - Знаешь, где рыночная площадь?
- Ммм… - произносит часовой и озирается по сторонам.
Так не пойдет. Надо придумать что-нибудь более завлекательное. Но если Красный Волк сейчас не появится, все пропало.
- Погоди, - говорит Пин.
Часовой косится в его сторону.
- У меня в кармане есть фото. Сейчас я тебе его покажу. Я покажу тебе только краешек. Головку. Потому что, если я покажу тебе ее целиком, ты потом всю ночь не заснешь.
Часовой наклоняется к Пину. Ему все-таки удается продрать глаза. Зрачки у него как у пещерного зверя. Наконец-то Красный Волк показался в дверном проеме. Он согнулся под тяжестью мусорного бака, но все-таки крадется на цыпочках. Пин засовывает обе руки в карман, вынимает их оттуда сжатыми вместе, словно он что-то спрятал между ладонями, и помахивает ими перед носом у часового.
- Ага! Тебе не терпится!
Красный Волк приближается тихо, широкими шагами. Пин медленно разжимает руки. Теперь Красный Волк стоит за спиной у часового. Часовой смотрит Пину на руки: они намылены - а почему? И где же фото? Внезапно ему на голову обрушивается лавина мусора. Потом что-то приплющивает его сверху и сдавливает с боков. Часовой задыхается, но не может освободиться. Он падает вместе с винтовкой и, чувствуя, что превратился в цилиндр, с грохотом катится по террасе.
Между тем Красный Волк и Пин уже перемахнули через балюстраду.
- Туда, - говорит Красный Волк Пину. - Хватайся и держись крепче. - Он показывает ему на водосточную трубу. Пину страшно, но Красный Волк толкает его, и ему приходится уцепиться за трубу. Намыленные руки и колени скользят. Он словно катится по лестничным перилам, но только теперь ему очень страшно: надо не смотреть вниз и поплотнее прижаться к трубе.
Красный Волк тем временем прыгает в сторону. Ему что - жизнь надоела? Нет, он хочет допрыгнуть до ближайшей араукарии и повиснуть на ее ветвях. Однако ветки под ним ломаются, и он летит вниз, сопровождаемый треском дерева и окруженный дождем мелких игольчатых листьев. Пин чувствует, что земля приближается, и не знает, за кого он больше боится - за себя или за Красного Волка, который, может быть, уже разбился насмерть. Пин, рискуя сломать ноги, опускается на землю и сразу же видит Красного Волка, лежащего под араукарией на груде обломанных веток.
- Волк! - спрашивает он. - Тебе больно?
Красный Волк поднимает голову Теперь уже не разберешь, какие ссадины на его лице остались от допросов, а какие появились после падения с дерева. Он озирается по сторонам. Слышны выстрелы.
- Ходу! - говорит Красный Волк.
Он прихрамывает, но все-таки бежит.
- Ходу! - повторяет он. - Туда!
Красный Волк знает здесь каждый уголок и ведет за собой Пина по запущенному парку, заросшему какими-то вьющимися растениями и колючей травой. С башенки по ним стреляют. Но в парке полно живых изгородей и хвойных деревьев, за которыми можно укрыться. Все-таки Пин не вполне уверен, что в него не попали. Известно, что сперва рану не чувствуешь, а потом вдруг валишься как подкошенный. Красный Волк проводит его через калитку в старой ограде и помогает перелезть через стену.
Неожиданно сумерки парка рассеиваются, и перед ними открывается сверкающий яркими красками пейзаж, словно кто-то свел переводную картинку. На мгновение они пугаются и бросаются наземь. Перед ними холм, а вокруг - бескрайнее море.
Они выбираются на заросший гвоздиками луг и ползут по нему, чтобы их не заметили женщины в огромных соломенных шляпах, занятые поливкой. За большим бетонным бассейном свалены свернутые в трубку циновки, которыми зимой накрывают гвоздики, чтобы уберечь их от холода.
- Сюда, - говорит Красный Волк.
Они распластываются за бассейном и загораживаются циновками.
- Здесь мы дождемся ночи, - говорит Красный Волк.
Пин вдруг вспоминает, как он цеплялся за водосточную трубу, как в него стреляли часовые, и его прошибает холодный пот. Когда вспоминаешь об этом, все кажется еще страшнее, чем было на самом деле. Но с Красным Волком можно ничего не бояться. Как хорошо сидеть вместе за бетонным бассейном. Кажется, что играешь в прятки. Только сейчас не разберешь, где кончается игра и начинается жизнь, и приходится играть всерьез. Но это-то Пину как раз и нравится.
- Ты ушибся, Красный Волк?
- Не слишком, - отвечает Красный Волк, он слюнявит палец и проводит им по царапинам. - Я же на ветки упал. У меня все было рассчитано. Ну как, пригодилось мыло?
- Разрази меня гром! Красный Волк, да ты просто чудо. И откуда ты все знаешь?
- Коммунисту надо знать все, - отвечает он. - Коммунист должен уметь справляться с любыми трудностями.
"Он - чудо, - думает Пин. - Вот только задается все время".