- О-ля-ля! Привет, Кузен. Нынче будет славная музыка! - Голосок у него резкий и пронзительный.
- Левша! - восклицает спутник Пина. - А где, черт возьми, остальные?
Человечек идет им навстречу, потирая руки.
- Три грузовика, три набитых солдатами грузовика едут по проселочной дороге. Их засекли нынче утром, и навстречу им отправился весь батальон. Скоро начнется концерт.
На человечке матросская курточка с капюшоном из кроличьего меха, прикрывающим его лысый череп. Пин решает про себя, что это, наверно, гном, живущий в лесной хижине.
Великан поглаживает усы.
- Хорошо, - говорит он, - надо бы и мне сходить пальнуть разок-другой.
- Если только успеешь, - замечает человечек. - Я остался приготовить обед. Уверен, что к полудню они закончат бой и вернутся.
- Мог бы присмотреть за мулом, раз уж ты здесь остался, - ворчит великан. - Если бы я его не встретил, он ушел бы к морю.
Человечек привязывает мула и смотрит на Пина.
- А это кто такой? Ты сделал сыночка, Кузен?
- Я скорее сдох бы! - отвечает великан. - Этот паренек устраивает вылазки с Красным Волком и отстал от него.
Не совсем точно, но Пин рад, что его так представили. Пожалуй, великан сделал это нарочно, чтобы придать ему больше веса.
- Ну вот, Пин, - говорит он, - это Левша, повар в отряде. Относись к нему с почтением, потому что он старше тебя и потому что иначе ты не получишь добавки.
- Послушай-ка, новобранец революции, - говорит Левша, - ты способен почистить картошку?
Пину хотелось бы ответить какой-нибудь непристойностью - просто так, ради первого знакомства, - но он как-то сразу не находится и говорит:
- Я-то? Конечно.
- Вот и чудесно. Мне как раз нужен поваренок, - говорит Левша. - Погоди, я схожу за ножами. - И он скрывается в сарае.
- Он правда твой кузен? - спрашивает Пин у великана.
- Нет, Кузен - это я, меня все так зовут.
- И я?
- Что и ты?
- Я тоже могу тебя звать Кузеном?
- Разумеется. Имя как имя, не хуже других.
Пину это нравится. И он решает сразу же попробовать:
- Кузен! - окликает он.
- Чего тебе?
- Кузен, для чего сюда идут грузовики?
- Чтобы спустить с нас шкуру. Но мы встретим их и сами спустим с них шкуру. Такова жизнь.
- Ты тоже пойдешь, Кузен?
- Конечно. Надо идти.
- А у тебя ноги не устали?
- Вот уже семь лет, как я хожу и сплю в сапогах. Даже если я умру, то умру в сапогах.
- Семь лет не снимать сапоги! Разрази меня гром, Кузен, а у тебя не воняют ноги?
Тем временем вернулся Левша. Но он принес не только ножи для чистки картошки. На плече у него сидит птица, которая бьет подрезанными крыльями. За ногу птица привязана цепочкой, словно она - попугай.
- Что это? Что это? - кричит Пин и подносит палец к клюву птицы. Птица вращает желтыми глазами и моментально клюет его в палец.
Левша хохочет.
- Что, сразу убрал руки, товарищ! Берегись, Бабеф - сокол мстительный.
- Где ты его взял, Левша? - спрашивает Пин, который все больше убеждается, что не следует доверять ни взрослым, ни их животным.
- Бабеф - ветеран нашего отряда. Я вынул его из гнезда, когда он был еще птенцом. Он тотем, талисман нашего отряда.
- Было бы лучше, если бы ты оставил его на свободе и дал ему сделаться хищной птицей, - замечает Кузен. - Ничего себе талисман. Он приносит несчастье, почище любого монаха.
Но Левша подносит ладонь к уху и делает им знак помолчать.
- Та-тата… Слышите?
Они прислушиваются: внизу, в долине, раздаются выстрелы. Автоматные очереди и несколько взрывов ручных гранат.
Левша бьет по ладони кулаком и визгливо хихикает.
- Ну вот, ну вот, я же говорил, что от нас никто не уйдет. Мы всем им продырявим черепушки.
- Ладно. Если будем сидеть здесь, не больно-то много мы их продырявим. Я схожу взглянуть, как там, - говорит Кузен.
- Погоди, - останавливает его Левша. - Не хочешь каштанов? Осталось с утра. Джилья!
Кузен резко поднимает голову.
- Кого это ты зовешь? - спрашивает он.
- Жену, - отвечает Левша. - Она здесь со вчерашнего вечера. В городе за ней охотится "черная бригада".
Действительно, в дверях сарая появляется женщина с обесцвеченными перекисью волосами, еще молодая, хотя и малость потрепанная. "Вот уж никогда не подумал бы, что у Левши такая молодая и такая хорошенькая жена", - думает Пин.
Кузен хмурит брови и поглаживает усы.
- Привет, Кузен! - говорит женщина. - Я к вам переселилась. - И она идет к ним, засунув руки в карманы: на ней брюки и мужская рубашка.
Кузен бросает взгляд в сторону Пина. Пин понимает: даже здесь невозможно избавиться от этих проклятых женщин; если все начнут таскать баб в отряд - добра не жди. И Пин горд оттого, что у него с Кузеном есть свои тайны - тайны, касающиеся женщин, - и что они понимают друг друга с одного взгляда.
- Ты принесла с собой хорошую погодку, - говорит Кузен с некоторой горечью и, стараясь не смотреть на нее, показывает на долину, где все еще слышны выстрелы.
- А какой тебе надо погоды? - вмешивается Левша. - Послушай, как поет станковый. А огнеметы! Ну и бардак! Джилья, дай ему миску каштанов, он хочет идти вниз.
Джилья смотрит на Кузена со странной улыбкой. Пин замечает, что глаза у нее зеленые и что шеей она поводит совсем как кошка.
- Нет времени, - бросает Кузен. - Мне действительно пора идти. Готовьте обед. Не робей, Пин.
Он удаляется с накидкой, свернутой в скатку, и автоматом наперевес.
Пину хотелось бы догнать Кузена и не отставать, но у него ломит кости после всех приключившихся с ним передряг, да и выстрелы в долине наводят на него страх. Наверно, неплохо было бы остаться здесь, с Левшой и его женой. Пин не возражал бы, если бы они оказались гномами, живущими в одинокой хижине посреди леса, он стал бы их приемным сыном и разговаривал бы с феями. Но у человечка в матросской курточке вид какой-то вредный и зловещий, как и у хмурого, сердитого сокола, сидящего у него на плече. Жена человечка все время про себя усмехается, а ее муж этого даже не замечает. Пину хочется сказать: "Смотри, Левша, разрази меня гром, на твоем месте я не больно-то доверял бы этой женщине".
- Ты чей, мальчуган? - спрашивает Джилья и проводит рукой по его густым взъерошенным волосам. Пин резко отстраняется: он не выносит женских ласк. К тому же ему не нравится, когда его называют мальчуганом.
- Твой сыночек. Разве ты не заметила, что нынче ночью кой-кого родила?
- Здорово сказано! Здорово! - каркает Левша. Он точит нож и приводит этим сокола в ярость. - У партизана никогда не спрашивают: ты чей? Ответь ей: я сын пролетариата, моя родина - Интернационал, моя сестра - революция.
Пин смотрит на него искоса и подмигивает.
- Что? Ты тоже знаешь мою сестру?
- Не обращай на него внимания, - говорит Джилья. - Он всем в отряде задурил голову перманентной революцией. Комиссары и те против него. Троцкист - вот что говорят они ему, троцкист.
"Троцкист" - еще одно новое слово.
- А что это значит? - спрашивает Пин.
- Сама толком не знаю, - отвечает Джилья, - но слово это к нему вполне подходит: троцкист!
- Дура! - кипятится Левша. - Я не троцкист! Если ты явилась сюда, чтобы злить меня, то я мигом отправлю тебя назад в город, в лапы к "черной бригаде".
- Мерзкий эгоист! - огрызается Джилья. - Из-за тебя…
- Цыц! - прикрикивает на нее Левша. - Дай послушать. Почему больше не поет станковый?
Действительно, станковый, который все время строчил не умолкая, вдруг замолчал.
Левша озабоченно смотрит на жену.
- Что там произошло? Кончились боеприпасы?
- …Или убили пулеметчика, - с опаской замечает Джилья. Оба прислушиваются, потом переглядываются, и на их лица возвращается злоба.
- Так что же? - спрашивает Левша.
- Я говорила, - срывается на крик Джилья, - что из-за тебя я месяцами места себе не находила от страха, а теперь ты не желаешь, чтобы я здесь скрывалась.
- Сука! - кричит Левша. - Сука! Если я ушел в горы, то только потому… Ну вот! Опять заработал!
Станковый пулемет снова бьет короткими редкими очередями.
- Слава богу, - говорит Джилья.
- …только потому, - вопит Левша, - что я не мог больше жить с тобой дома: противно было глядеть, что ты вытворяешь!
- Ах так? И когда только война кончится? Когда же наконец опять начнут ходить корабли и я буду видеть тебя не чаще двух-трех раз в год?.. Скажи-ка, что это за выстрел?
Левша озабоченно прислушивается.
- Вроде бы миномет…
- Наш или ихний?
- Дай послушать. Стреляют с той стороны. Ихний.
- С этой стороны - и вдоль долины. Это - наши.
- Тебе только бы поспорить. О чем я думал, когда с тобой связался! Ну конечно, наши… Слава богу, Джилья, слава богу.
- А что я тебе говорила! Троцкист - вот ты кто! Право слово, троцкист!
Пин упивается, теперь он в своей стихии. В переулке супружеские ссоры, случалось, тянулись целый день, и он часами слушал их под окном, словно радио, стараясь не пропустить ни одной реплики; время от времени он вмешивался в перебранку, выкрикивая какую-нибудь шуточку, да так громко, что ссорящиеся замолкали, а потом оба свешивались с подоконника и набрасывались на него.
Тут все это гораздо лучше: посреди леса, под аккомпанемент выстрелов и с новыми, смачными словечками.
Теперь все затихло, сраженье в долине, видимо, закончилось; супруги сердито переглядываются, но молчат.
- Разрази меня гром! - изумляется Пин. - Неужели вы уже перестали? Или вы забыли, на чем остановились?
Левша и Джилья смотрят сперва на Пина, потом друг на друга, выжидая, пока один скажет что-нибудь такое, чтобы другой мог тут же начать ему перечить.
- Поют! - восклицает Пин. Из долины действительно несутся звуки какой-то песни.
- Поют по-немецки, - бормочет повар.
- Дурень! - кричит женщина. - Не слышишь, что ли, это "Красное знамя".
- "Красное знамя"? - Человечек поворачивается на пятках и хлопает в ладоши; сокол отваживается полетать над его головой на своих подрезанных крыльях. - Да, это "Красное знамя".
Левша бежит вниз по склону, напевая: "Красное знамя, ты победишь…", добегает до края обрыва и прислушивается.
- Да. Это - "Красное знамя".
Он возвращается бегом, радостно крича, а сокол парит над ним на цепочке, словно бумажный змей. Левша целует жену, дает подзатыльник Пину, и все трое, взявшись за руки, поют: "Красное знамя, ты победишь".
- Послушай, - говорит Левша Пину, - не думай, пожалуйста, что мы ссорились всерьез: мы просто шутили.
- Ну конечно же, шутили, - подтверждает Джилья. - Мой муженек малость глуповат, но он самый лучший муж в мире.
Говоря это, она откидывает с его головы меховой капюшон и целует Левшу в лысину. Пин не знает, верить им или нет, взрослые такие двуличные и лживые, но ему все равно весело.
- Скорее чистить картошку, - командует Левша. - Часа через два они вернутся, а обед еще не готов!
Они высыпают из мешка картошку и, усевшись рядышком, чистят ее и бросают очищенные картофелины в котел. Картофелины ледяные, у Пина коченеют пальцы, но все равно так хорошо чистить картошку вместе с этим странным гномом, не поймешь, злой он или добрый, и его женой, еще более непонятной. Джилья вместо того, чтобы чистить картошку, принялась причесываться. Это раздражает Пина: он не любит работать, когда рядом кто-нибудь бездельничает. Но Левша преспокойно продолжает чистить. Может, у них всегда так заведено и он уже привык?
- Что сегодня на обед? - спрашивает Пин.
- Козлятина с картошкой, - отвечает Левша. - Ты любишь козлятину с картошкой?
Пин хочет есть и говорит, что любит.
- А ты, Левша, хорошо умеешь стряпать? - спрашивает он.
- Еще бы! - восклицает Левша. - Это же мое ремесло. Я двадцать лет проплавал коком. Плавал на кораблях всех видов и всех наций.
- И на пиратских кораблях? - спрашивает Пин.
- И на пиратских.
- И на китайских кораблях?
- И на китайских.
- А ты знаешь китайский?
- Я знаю все языки на свете. Я умею готовить кушанья всех народов мира. Китайская кухня, мексиканская кухня, турецкая кухня.
- А как ты приготовишь сегодня козлятину с картошкой?
- По-эскимосски. Ты любишь эскимосскую кухню?
- Разрази меня гром, Левша! По-эскимосски!
Когда возвращаются первые партизаны, картошка уже кипит.
Пину всегда до смерти хотелось посмотреть на партизан. Поэтому он стоит разинув рот на лужайке перед сараем и не успевает присмотреться к одному, как появляются двое-трое других. Все они обвешаны оружием и пулеметными лентами.
Их можно принять за давно не стриженных и обросших бородами солдат, за армейскую роту, которая потерялась во времена давнишней войны и до сих пор блуждает по лесам в рваных шинелях, в разбитых сапогах, с ружьями, которыми пользуются теперь только для охоты на лесного зверя.
Они устали, вспотели и покрылись густым слоем пыли. Пин ждал, что они придут с песней, но они серьезны и молчаливы. Партизаны подходят к сараю и, не говоря ни слова, бросаются на солому.
Левша радуется, как собачонка, бьет кулаком о ладонь и хохочет.
- На этот раз мы их расколошматили! Как все было? Расскажите же!
Партизаны отмахиваются от него; они разлеглись на соломе и молчат. Чем они недовольны? Кажется, будто они вернулись, потерпев поражение.
- Так, значит, наши дела плохи? У нас большие потери? - Левша поворачивается от одного к другому и ни от кого не получает ответа.
Подошел Ферт, командир отряда. Это худой юноша, с нервно подрагивающими ноздрями, глаза его спрятаны под густыми черными ресницами. Он ходит, ругается со своими людьми, ворчит, что до сих пор не готов обед.
- Так что же все-таки произошло? - не унимается повар. - Победили мы или нет? Если вы мне сейчас же не объясните, что к чему, я не дам вам есть.
- Ну да, да, да, мы победили, - говорит Ферт. - Два грузовика выведены из строя, убито около двадцати немцев, недурные трофеи.
Он говорит обо всем этом пренебрежительно, словно не рад победе.
- Так что же - у нас большие потери?
- Двое ранены, но в других отрядах. Мы-то целехоньки. Понятно?
Левша пристально смотрит на командира: кажется, он начинает о чем-то догадываться.
- Не знаешь, что ли, что нас поставили по ту сторону долины? - кричит Ферт. - Мы не сделали ни единого выстрела! Надо, чтобы в бригаде наконец решили: либо нашему отряду нет доверия и тогда пусть отряд распускают, либо нас считают такими же партизанами, как и всех остальных, и посылают в дело. Если нас в следующий раз опять поставят в арьергард, мы не двинемся с места. А я подаю в отставку. Я болен.
Он сплевывает и уходит в сарай.
Появляется Кузен и окликает Пина:
- Пин, хочешь посмотреть, как проходит батальон? Спустись на край обрыва, оттуда хорошо видно дорогу.
Пин сбегает вниз и раздвигает кусты. Под ним - узкая дорога, и по ней вверх поднимается цепочка людей. Таких людей он еще никогда не видывал: все они яркие, блистательные, бородатые и вооружены до зубов. На них немыслимые шинели, сомбреро, каски, красные шарфы, меховые куртки, одни по пояс обнажены, на других фашистские мундиры, и у всех - драные сапоги; оружие у них разное и Пину совсем неизвестное. Вместе с ними идут пленные, бледные и подавленные. Пин не верит своим глазам, ему кажется, что это мираж, возникший на пыльной дороге.
Вдруг он вздрагивает: вон знакомое лицо. Ну, конечно же, это Красный Волк. Пин окликает его, и через минуту они стоят друг против друга. У Красного Волка через плечо немецкий автомат, нога у него распухла, и он прихрамывает. На нем неизменная русская кепка, но теперь она со звездой, с красной звездой, в центре которой белый и зеленый круг.
- Браво! - приветствует он Пина. - Сам добрался. Ты молодчина.
- Разрази меня гром! - восклицает Пин. - Каким образом ты очутился здесь? Я тебя столько прождал.
- Понимаешь, я пошел вниз взглянуть на стоянку немецких грузовиков. Забрался в соседний сад и с ограды увидел, как у грузовиков строятся вооруженные солдаты. Я сказал себе: тут готовится налет на наших. Если немцы собрались уже сейчас, то к утру они будут на месте. Тогда что было мочи я пустился бежать, чтобы предупредить наших, и поспел как раз вовремя. Но вот растянул ногу, она распухла, и теперь еле ковыляю.
- Ты чудо, Красный Волк, черт тебя побери! - говорит Пин. - Но все-таки подло было бросить меня одного. Ведь ты же дал мне честное слово.
Красный Волк сдвигает русскую кепку на затылок.
- Высшая честь, - говорит он, - это наше дело.
Между тем прибывают новые партизаны из отряда Ферта. Красный Волк поглядывает на них сверху вниз и холодно отвечает на приветствия.
- Ты угодил в хорошенькую компанию, - замечает он.
- А что? - спрашивает Пин с некоторой тоской. Он здесь уже пообвыкся, и ему не хочется, чтобы Красный Волк опять его куда-нибудь утащил.
Красный Волк наклоняется к его уху.
- Только никому не проговорись. Я это точно выяснил: в отряд к Ферту направляют падло, отбросы бригады. Ты, видимо, попал сюда, потому что ты еще мальчик. Но если хочешь, я попытаюсь вызволить тебя отсюда.
Пину не по душе, что его взяли оттого, что он мальчик. Однако люди, с которыми он познакомился, вовсе не падло.
- Скажи мне, Красный Волк, а Кузен - тоже падло?
- Кузен из тех, кому надо предоставить делать, что ему вздумается. Он всегда бродит один, он молодец и мужик будь здоров. Он подчиняется здесь Ферту, но когда хочет - уходит, когда хочет - приходит, и никто его не держит.
- А Левша? Скажи, правда, что он троцкист?
"Может, он объяснит сейчас, что это значит", - думает Пин.
- Он - экстремист. Мне сказал об этом комиссар бригады. Ты что, разделяешь его убеждения?
- Нет, нет! - пугается Пин.
- Товарищ Красный Волк, - восклицает Левша, подходя к ним с соколом на плече, - мы сделаем тебя комиссаром Совета старого города!
Красный Волк к нему даже не оборачивается.
- Экстремизм - детская болезнь коммунизма, - говорит он Пину.
VI
В лесу под деревьями стелются лужайки, ершащиеся каштановой скорлупой, и высохшие озерца, заполненные пожухлыми листьями. По вечерам языки тумана облизывают стволы каштанов, покрывая их рыжей бородой мха и нежно-голубыми рисунками лишайника. Местонахождение лагеря угадывается издалека по дыму, поднимающемуся над верхушками деревьев, и низким звукам хора, гулко разносящимся в лесной чаще.