На это письмо господина фон Тротта Карл Йозеф ничего не ответил. Да, он прервал ровный ряд своих обычных сообщений, и посему окружной начальник долгое время ничего не слышал о сыне. Старик ждал письма каждое утро, и знал, что ждет напрасно. Казалось, что не отсутствовало каждое утро ожидаемое письмо, а приходило ожидаемое и пугающее молчание, Сын молчал. Но отец слышал, как он молчит. И казалось, что юноша каждый день вновь оказывает неповиновение родителю. И чем дольше не приходили вести от Карла Йозефа, тем труднее было окружному начальнику приняться за обещанное письмо. И если вначале ему казалось само собой разумеющимся попросту запретить сыну уход из армии, то теперь господин фон Тротта мало-помалу начинал считать, что не вправе что-либо запрещать ему. Он сильно приуныл, господин окружной начальник. Все серебристее делались его бакенбарды, а виски стали уже совсем белыми. Его голова иногда свешивалась на грудь, подбородок и оба крыла бакенбардов ложились на крахмальную манишку. Так он внезапно засыпал в своем кресле, через несколько минут схватывался и думал, что проспал вечность. Да и вообще его слишком точное умение учитывать время покинуло его с тех пор, как ему пришлось расставаться то с одной, то с другой из своих привычек. Ведь часы и дни предназначались как раз для того, чтобы сохранять эти привычки, а теперь они стали походить на пустые сосуды, которые никогда больше не будут наполнены и которыми никто больше не интересуется. Только на ежевечернюю партию в шахматы с доктором Сковроннеком окружной начальник еще приходил пунктуально.
Однажды к нему явился неожиданный визитер. Господин фон Тротта сидел в канцелярии над своими бумагами, когда снаружи до него донеслись хорошо знакомый, громкий голос друга юности Мозера и голос служителя, тщетно пытавшегося спровадить профессора. Окружной начальник позвонил и велел впустить его.
- Приветствую вас, господин наместник, - сказал Мозер. В своей шляпе с отвислыми полями, с папкой под мышкой и без пальто, Мозер походил не на человека, совершившего путешествие и только что вылезшего из вагона, а на человека, забежавшего по соседству. И окружного начальника пронзила ужасная мысль, что, может быть, Мозер приехал в В., чтобы навсегда здесь обосноваться. Профессор прежде всего направился к двери, повернул ключ и сказал:
- Чтобы нас никто не застиг, мой милый. Это могло бы повредить твоей карьере. - После этого он большими, медленными шагами приблизился к столу, обнял окружного начальника и запечатлел звучный поцелуй на его лысине. Затем он опустился в кресло возле стола, положил шляпу и палку на пол и более уже не произносил ни слова.
Господин фон Тротта тоже молчал. Он понял теперь, почему явился Мозер. Вот уже три месяца, как он не высылал ему денег.
- Прости меня, - сказал господин фон Тротта. - Я тотчас же заплачу тебе все сполна. Ты должен извинить меня. В последнее время у меня много забот!
- Могу себе представить! возразил Мозер. - Твой сынок немало тебе обходится! Каждую вторую неделю вижу его в Вене! Неплохо, видно, развлекается господин лейтенант!
Окружной начальник поднялся и схватился за грудь. В кармане он нащупал письмо Карла Йозефа. Господин фон Тротта подошел к окну. Повернувшись спиной к Мозеру, со взглядом, устремленным на старые каштаны в парке напротив, он спросил:
- Ты говорил с ним?
- Мы всегда выпиваем по стаканчику, когда встречаемся, - ответил Мозер. - Шикарный молодой человек, твой сынок.
- Так! Шикарный! - повторил господин фон Тротта.
Он поспешно возвратился к письменному столу, резко выдвинул ящик, перелистал ассигнации, вытащил несколько купюр и подал их Мозеру. Мозер сунул деньги за изорванную подкладку шляпы и поднялся.
- Одну минуту! - попросил окружной начальник. Он подошел к двери, отпер ее и обратился к служителю.
- Проводите господина профессора на вокзал. Он едет в Вену. Поезд отходит через час.
- Премного благодарен! - сказал Мозер и отвесил поклон. Окружной начальник переждал несколько минут, потом взял шляпу, трость и отправился в кафе.
Он немного запоздал. Доктор Сковроннек уже сидел за столом, перед шахматной доской с расставленными на ней фигурами. Господин фон Тротта сел.
- Черные или белые, господин окружной начальник? - спросил Сковроннек.
- Сегодня я не играю! - промолвил старый Тротта. Он заказал коньяк, выпил его и начал; - Боюсь, что обременю вас, господин доктор!
- Пожалуйста, - сказал Сковроннек.
- Речь идет о моем сыне, - начал господин фон Тротта. И деловым, медленным, немного носовым голосом, словно докладывал муниципальному советнику о служебных делах, он начал излагать свои заботы. Казалось, он подразделяет их на главные и второстепенные. И пункт за пунктом он рассказал доктору историю своего отца, свою собственную и своего сына. Когда он кончил, все посетители уже разошлись, в кафе горели зеленоватым пламенем газовые лампы, и их монотонная песня жужжала над столом.
- Так. Вот и все! - закончил окружной начальник. Долгое время царила тишина. Окружной начальник не смел взглянуть на доктора Сковроннека, доктор Сковроннек не решался взглянуть на окружного начальника. И они опускали глаза друг перед другом, словно взаимно поймали себя на каком-то постыдном поступке. Наконец доктор Сковроннек сказал:
- Может быть, за всем этим кроется женщина? Иначе зачем бы вашему сыну так часто бывать в Вене?
Окружной начальник никогда не думал о женщине. Он сам удивился, что ему тотчас же не пришла в голову эта простая мысль. И вот все, - а это было, конечно, немного, - что он когда-либо слышал о губительном влиянии, которое женщины оказывают на молодых мужчин, внезапно ударило ему в голову и в тот же миг освободило его сердце. Если это была только женщина, толкнувшая Карла Йозефа на решение выйти из армии, то, хотя дело, может быть, и было непоправимо, обнаруживалась, по крайней мере, причина беды, и гибель мира уже не стояла в зависимости от непознаваемых, таинственных, мрачных сил, с которыми невозможно бороться. Женщина! - подумал он. Нет! Он ничего не слышал о женщине! И произнес на своем канцелярском языке:
- До моего слуха не доходило ничего об особе женского пола!
- Особа женского пола! - повторил доктор Сковроннек и улыбнулся. - Возможно, что это и дама!
- Итак, вы думаете, - произнес господин фон Тротта, - что мой сын питает серьезное намерение вступить в брак?
- Не обязательно! - отвечал Сковроннек. - На дамах можно и не жениться!
Он понял, что окружной начальник принадлежит к тем простым натурам, которых следовало бы вторично послать в школу жизни. И он решил обходиться с ним, как с ребенком, только что начинающим говорить на родном языке.
- Оставим в покое дам, господин окружной начальник, - сказал он. - Дело не в этом! По той или иной причине ваш сын не хочет оставаться в армии. И я его понимаю!
- Вы понимаете это?
- Вполне, господин окружной начальник! Молодой офицер нашей армии, поразмыслив немного, не может быть довольным своей профессией. Его стремлением должна быть война. Но он знает, что война - это конец монархии.
- Конец монархии?
- Конец, господин окружной начальник. К сожалению! Дайте вашему сыну поступить, как ему хочется. Может быть, он лучше освоится с какой-нибудь другой профессией.
- С другой профессией? - повторил господин фон Тротта. - С другой профессией!
Они долго молчали. Затем окружной начальник в третий раз повторил:
- С другой профессией!
Он старался привыкнуть к этим словам, но они оставались ему чужды, как слова "революционер", "национальные меньшинства" и тому подобное. И окружному начальнику показалось, что теперь уже недолго осталось ждать крушения мира. Он стукнул кулаком по столу, круглая манжета захрустела, чуть-чуть закачалась зеленоватая лампа, и спросил:
- С какой профессией, господин доктор?
- Он мог бы, - заметил Сковроннек, - быть может, пристроиться хотя бы на железную дорогу!
Окружному начальнику тотчас же представился его сын в форме кондуктора, с щипцами для компостирования билетов в руках. Слово "пристроиться" наполнило ужасом его старое сердце. Ему стало холодно.
- Вы так думаете?
- Больше я ничего не знаю! - отвечал доктор Сковроннек.
И так как окружной начальник встал, он последовал его примеру.
- Я вас провожу!
Они пошли парком. Накрапывал дождь. Окружной начальник шел, не раскрывая зонтика. Время от времени тяжелые капли с густых крон деревьев падали на его плечи и жесткую шляпу. Кругом все было тихо и темно. Проходя мимо фонарей, прятавшихся в густой листве, оба друга каждый раз опускали головы, У выхода из парка они немного замедлили шаги. Внезапно доктор Сковроннек сказал:
- До свиданья, господин окружной начальник. - И господин фон Тротта один пошел через улицу по направлению к широким воротам окружной управы.
На лестнице он повстречался со своей домоправительницей и объявил:
- Я сегодня не ужинаю, почтеннейшая! - и быстро прошел вперед. Ему хотелось прыгать через две ступени, но он устыдился и со своей обычной важностью проследовал прямо в канцелярию. Впервые, с тех пор как он начальствовал над этим округом, ему довелось в столь поздний час сидеть за своим служебным столом. Он зажег зеленую настольную лампу, которая обычно зажигалась только зимой в послеобеденное время. Окно стояло открытым. Дождь отчаянно барабанил по жестяному подоконнику. Господин фон Тротта достал из ящика желтоватый лист канцелярской бумаги и написал:
"Милый сын!
По зрелом размышлении, я решил возложить ответственность за твое будущее на тебя самого. Прошу только поставить меня в известность касательно твоего решения.
Твой отец".
Господин фон Тротта еще долго сидел перед своим письмом. Несколько раз перечитал написанные им скучные строчки. Они звучали для него как завещание. Ему раньше никогда не пришло бы в голову считать свои отцовские обязанности важнее служебных, но теперь, когда в этом письме он слагал с себя право распоряжаться судьбой сына, ему казалось, что вся его жизнь имеет мало смысла и что ему заодно надо перестать быть и чиновником. Ничего не было бесчестного в том, что он предпринимал. И все же он чувствовал, что сам нанес себе оскорбление. Он вышел из канцелярии с письмом в руке и направился в кабинет. Здесь он зажег полный свет, на столе и под потолком, и стал перед портретом героя Сольферино. Лицо отца он видел неясно. Картина распадалась на сотни мелких пятен и точек, рот казался бледно-розовым штрихом, а глаза двумя черными угольками. Окружной начальник влез на кресло (с детства ему не приходилось стоять на кресле), вытянулся, поднялся на носки, поднес к глазам пенсне и разобрал только подпись Мозера в правом углу. Он не без труда слез с кресла, подавил вздох, пятясь, отступил к противоположной стене, больно ударился о край стола и снова начал изучать портрет. Затем потушил верхнюю лампу. В полумраке лицо отца казалось живым. Оно то приближалось, то отодвигалось вдаль, уходило в стену и словно из бесконечной дали смотрело в окно комнаты. Господин фон Тротта ощутил страшную усталость. Он опустился в кресло, предварительно поставив его как раз напротив портрета, и расстегнул жилет. Он слышал, как все более редкие капли утихающего дождя жестко и неравномерно ударялись о подоконник и как ветер время от времени шелестел в старых каштанах. Окружной начальник закрыл глаза и заснул с конвертом в руке и с рукой, неподвижно застывшей на ручке кресла.
Когда он проснулся, утро уже лило полный свет в три больших сводчатых окна. Прежде всего окружной начальник увидал портрет героя Сольферино, затем ощутил письмо в своей руке, взглянул на адрес, прочел имя твоего сына и со вздохом поднялся. Его манишка смялась, широкий темно-красный галстук с белыми крапинками сдвинулся набок, а на полосатых брюках господин фон Тротта, впервые с тех пор, как он начал носить брюки, заметил отвратительные поперечные складки. Некоторое время он разглядывал себя в зеркале. Он видел, что его бакенбарды спутаны, что несколько жалких седых волосков вьются на лысине, а колючие брови растрепаны, словно в них пронесся небольшой ураган. Окружной начальник взглянул на часы. И так как скоро уже должен был прийти парикмахер, он поспешил раздеться и юркнул в постель, дабы изобразить перед цирюльником нормальное утро. Но письма он не выпустил из рук. Он держал его также во время намыливания и бритья, а потом, когда он мылся, письмо лежало на краешке умывальника. И, только садясь завтракать, господин фон Тротта передал его служителю, приказав отправить с ближайшей почтой.
Как и каждый день, он пошел на службу. И никто не мог бы заметить, что господин фон Тротта потерял свою веру, Ибо тщательность, с которой он сегодня занимался делами, не уступала его обычной тщательности. Только она была совсем, совсем другого свойства.
Это была тщательность рук, глаз, даже пенсне. Господин фон Тротта походил на виртуоза, в котором давно угас творческий огонь, в душе которого стало пусто и глухо, но чьи пальцы благодаря годами приобретаемым навыкам все еще сохраняли мертвую способность извлекать правильные звуки. Но, как мы уже сказали, никто этого не замечал. Под вечер, как обычно, явился вахмистр Слама. Господин фон Тротта спросил его:
- Скажите-ка, милый Слама, вы, кажется, женились вторично? - Он сам не понимал, почему ему сегодня пришло в голову задать этот вопрос и почему его стала интересовать частная жизнь жандарма.
- Нет, господин барон! - отвечал Слама. - Я никогда больше не женюсь!
- Вы совершенно правы! - заметил господин фон Тротта. Но он не знал и того, почему вахмистр прав в своем решении не жениться.
Это был час, когда он ежедневно появлялся в кафе, следовательно, он и сегодня отправился туда. Шахматная доска была уже приготовлена. Доктор Сковроннек пришел одновременно с ним, и они уселись.
- Черные или белые, господин окружной начальник? - как всегда, осведомился доктор.
- Как вам угодно, - отвечал господин фон Тротта. И они начали играть. Господин фон Тротта играл сегодня тщательно, почти благоговейно, и выиграл.
- Вы скоро станете настоящим мастером! - заметил Сковроннек. Окружной начальник и вправду почувствовал себя польщенным.
- Может быть, я в свое время и мог бы им сделаться! - отвечал он. И подумал, что это было бы лучше.
- Между прочим, я написал сыну, - начал он немного погодя. - Пусть поступает, как хочет.
- Вы правильно поступили! - промолвил доктор. - Нельзя брать на себя ответственность! Ни один человек не может нести ответственности за другого!
- Мой отец нес ее за меня! - сказал окружной начальник, - и мой дед за моего отца!
- Тогда все было по-другому, - возразил Сковроннек. - В наше время даже император не несет ответственности за свою монархию. Похоже на то, что и сам господь бог не хочет нести ответственности за мир. В те времена было легче! Все было устойчивее. Каждый камень лежал на своем месте. Улицы жизни были хорошо вымощены. Надежные крыши возвышались над стенами домов. Но сегодня, господин окружной начальник, сегодня камни валяются поперек улиц или лежат ссыпанными в опасные кучи, крыши продырявлены, в домах идет дождь, и каждый сам должен знать, по какой улице ему идти и в какой дом въезжать. Когда ваш покойный отец сказал, что из вас выйдет не сельский хозяин, а чиновник, он был прав. Вы стали образцовым чиновником. Но когда вы сказали своему сыну, чтобы он сделался солдатом, вы были не правы. Он не стал образцовым солдатом!
- Да, да! - подтвердил господин фон Тротта.
- Поэтому надо всему давать идти своей дорогой! Когда мои дети меня не слушаются, я только стараюсь не терять своего достоинства. Это все, что мне остается. Я иногда смотрю на них, когда они спят. Их лица кажутся мне совсем чужими, я едва узнаю их и вижу, что это чужие мне люди, принадлежащие времени, которое еще только наступает и до которого мне не придется дожить. Они еще совсем малы, мои дети! Одному восемь, другому десять, и во сне у них круглые розовые лица. И все же в этих лицах, когда они спят, есть что-то жестокое. Иногда мне кажется, что это уже жестокость их времени, жестокость будущего, во сне осеняющая детей. Я не хочу дожить до этого времени!
- Да, да! - сказал окружной начальник.
Они сыграли еще одну партию, но на этот раз господин фон Тротта проиграл.
- Нет, мастера из меня не выйдет! - мягко заметил он, как бы примиряясь со своими недостатками.
Сегодня тоже наступил вечер, зеленоватые лампы, эти голоса тишины, уже загудели, в кафе опустело. Они снова пошли домой через парк. Сегодня вечер был веселый, и веселые пешеходы попадались им навстречу. Они говорили о частых дождях этого лета, о засухе прошедшего и о предвидящейся суровой зиме. Сковроннек дошел до дверей окружной управы.
- Вы поступили правильно, написав сыну, господин окружной начальник!
- сказал он.
- Да, да! - подтвердил господин фон Тротта.
Он сел за стол и торопливо съел полкурицы с салатом, не проронив ни слова. Домоправительница украдкой бросала на него боязливые взгляды. С тех пор как умер Жак, она часто сама прислуживала за столом.
Она покинула комнату раньше окружного начальника, с неудавшимся книксеном, тем же, который она тридцать лет назад, маленькой девочкой, делала перед школьным директором. Окружной начальник кивнул ей вслед с жестом, которым обычно отгоняют мух. Затем он поднялся и пошел спать. Он чувствовал себя усталым, почти больным. Прошедшая ночь вспоминалась ему как давнишний сон; но все его члены ощущали ее как недавний ужас.
Он спокойно уснул. Самое тяжелое, как ему казалось, было уже проделано. Он не знал, старый господин фон Тротта, что, покуда он спал, судьба пряла для него тягчайшее горе. Он был стар и утомлен, смерть уже ждала его, но жизнь еще не отпускала. Как грозный хозяин, удерживала ока его за столом, ибо он еще не отведал всего того горького, что было для него припасено.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Нет, окружной начальник отведал горького еще недостаточно! Карл Йозеф получил письмо отца слишком поздно, когда он уже давно решил больше не распечатывать и не писать писем. Что касается фрау Тауссиг, то она присылала ему телеграммы. Как юркие, маленькие ласточки, прилетали каждые две недели эти звавшие его телеграммы. И Карл Йозеф бросался к шкафу, доставал свой серый штатский костюм, свое лучшее, более важное и потайное существование, и облачался в него. Он тотчас же роднился с миром, в который устремлялся, и забывал о своей военной жизни. Место капитана Вагнера занял капитан Иедличек, переведенный в батальон из эйнзерских егерей, "добрый малый" грандиозного телосложения, широкий, веселый и мягкосердечный, как все великаны, откликающийся на любые уговоры.
Что за человек! Не успел он приехать, как все уже знали, что он может померяться силами с этим болотом и что он сильнее границы. На него можно было положиться! Он нарушал все военные законы, но казалось, что он разрушает их! Он мог бы изобрести новый служебный регламент, ввести и провести его! Так он выглядел! Ему нужно было много денег, но они и стекались к нему со всех сторон. Товарищи давали ему взаймы, подписывали для него векселя, закладывали своя кольца и часы, писали, стараясь достать ему денег, своим отцам и теткам. Не то чтобы его так сильно любили! Ведь любовь приблизила бы их к нему, а он, видимо, не очень-то хотел приближать к себе! Но это и по чисто физическим причинам было бы нелегко, - его рост, его ширина и сила всех от него отгоняли, и поэтому ему не трудно было быть добродушным.