В магазине покалякал с продавщицей, еды набрал в мешок, перекусил малость и собакам, что ворвались в магазин, тоже по горбухе подкинул. Потом еще собаками хвалился перед мужиками, что тоже торчали там от безделья. Час прошел, не меньше. Забыл ли о том человеке? Забыл, пожалуй. Но зато когда выходил, сразу стрельнул в сторону забора, и теперь уже екнуло сердчишко. Там было двое: тот же, и с ним высокий, молодой, угрюмый… Смотрели они на Селиванова прямо, взглядов своих не тая, хотя про что взгляды были, не поймешь. Шел до рябининского дома и не меньше десяти раз оглянулся. Никого. За ним не пошли… Но смотрели же! Теперь Селиванову казалось, что знакомо ему лицо одного из них, а может и обоих…
Страх бил куда-то под коленки, ноги подгибались и подволакивались. Он молил Бога, чтоб Иван оказался дома, с Иваном ему сам черт не страшен…
Еще от калитки увидел, что дом на замке, и снова оглянулся. Не открывая дверей, он бегом прошарил сарай, нашел цепь и веревку, привязал собак у крыльца. Да что собаки! Не сторожевую цену они имели. Разве только робкого удержат, а понимающий по холкам потреплет и далее пойдет. Охотничьи собаки. Зимовье сторожить могут, а дому они цену не знают, это все равно, что к любому забору привязать…
С крыльца, подтягиваясь на носках, высматривал через плетень дорогу от деревни, и лишь после того отпер замок, а войдя, заложил сенную дверь на запор. Другая запора не имела, но он вдруг сообразил, что ежели захотят посчитаться с ним мужики за какие-нибудь егеревские дела, в дом не пойдут, а будут потемну караулить или по дороге в тайгу высмотрят. Тогда не беда! Он дождется Ивана, а до его прихода носу не высунет.
Ставни были закрыты, но щели пропускали свет и даже солнце с южной стороны, так что, немного присмотревшись, он прошел в горницу, зажег лампу и перезарядил ружье картечью в оба ствола. Сел, наконец, на табурет, смахнул фуражку с головы в угол.
Что-то еще тревожило Селиванова, будто не усек чего-то важного, тревожного… А что, если чека! Вдруг разузнали о его делишках на Чехардаке! И верно, те двое на мужиков не очень-то походили, больше на военных… И сапоги на них, вспомнил вдруг, вроде бы и обычные, да голяшки уж больно прямо… больно в обтяжку… А из-под фуфайки у одного-то уж не френч ли проглядывал?..
Такой оборот дела был пострашней мужицкой мести. И тогда Иван - не заступник, а ежели на него нажмут, так как бы и не проговорился! Тогда, значит, что? Тогда надо в тайгу бежать, да тотчас же, да не тропой!
Он заметался по дому, охая и ахая, даже икать вдруг начал. Искал фуражку - нашел ее, наконец. Разрядил и снова зарядил ружье. Потом скинул с места крышку подполья, схватил сала кусок на полпуда, пару банок и выпрыгнул наверх зайцем. Сунулся в буфет, выгреб оттуда все, что было, в мешок, затянул его и закинул за плечи.
В сени вышел, не скрипнув дверью, долго пялился глазом в сквозное отверстие в сенной двери и, никого не увидев, выглянул наружу. Собаки заметались у крыльца; запрыгали, заскулили. Когда закрывал дверь, ключ прятал, собак отвязывал, все время зыркал вокруг, и немного успокоился. Значит, правильно решил - надо уходить сразу, а там уж разыскать Ивана и через него узнать, что к чему.
Собаки радостно вылетели за калитку. И когда Селиванов закрывал ее, одновременно за спиной услышал шаги и голос.
- Андрей Никанорыч, если не ошибаюсь…
Это был один из тех двоих, и точно, из-под фуфайки выглядывал френч, правда, изрядно поношенный…
"Шлепнуть и бежать!" - была первая мысль у Селиванова, но другая пришла трезвее: не успеть ружья с плеча сдернуть! Мысленно простонав: "Ой, пропал!", Селиванов притворно закашлялся, чтобы перевести дух для разговору.
Собаки, сделав круг по ближайшему рябиннику, вернулись и закрутились у ног. Человек боязливо покосился на них и спросил:
- Не кусаются?
"Не чекист!" - облегченно вздохнул Селиванов. - "Тот если б испугался, спрашивать не стал - пристрелил бы. И не мужик! Самый глупый мужик в собаках толк имеет.".
- На то им и пасти дадены, чтоб кусаться! - ответил он незнакомцу, уже спокойнее пригля-дываясь к нему; и высмотрел одно движение руки, такое ни с чем не спутаешь: наган за пазухой! А все равно не чекист! Это точно! К тому же молодой совсем! Это по хмурости на морде сразу-то не приметил! Совсем парень еще!
- Дело у меня к вам, Андрей Никанорыч…
Селиванов кашлянул и не без важности ответил:
- Я прозываюсь не Андреем, потому как в день моего на свет появления в святцах святого такого не имелось, а прозываюсь я Андрияном. Хоть глупое имя, да мое. А дело-то про что у тебя?
Ох, как осмелел он, даже на "ты" перешел, и нутро все смеялось над недавними страхами. А что у этого в грудях револьвер, так эдаких Селиванов сколько за все годы перевидал!
- С вами хочет поговорить один человек… Мы сейчас к нему пойдем…
- Если кому я нужен, пусть сам приходит… начал было Селиванов, но вдруг все изменилось. Пока человек стоял от него в трех-четырех шагах, даже в полутора, был он просто человек и все. Но вдруг подступил к нему и оказался на голову, а то и более выше. И лицо его сменилось, будто маску скинул. Как всегда бывало в таких случаях, Селиванов сразу почувствовал себя маленьким и жалким; и спасовал, как всегда пасовал перед сильными и наглыми.
- Мне плевать, как тебя зовут, понял! - раздельно и внятно процедил сквозь зубы незнако-мец. - Мне сказано привести тебя, и я приведу, а если надо будет, то и дробовик твой об тебя обломаю!
Селиванов съежился, подумал с тоской об Иване, со злобой - о собаках, что путались без толку под ногами, и спросил покорно:
- Куды идти-то?
И хотя незнакомец сделал очень неопределенный жест рукой, Селиванов догадался, что пойдут они низовым рябинником, в обход деревни, куда-то к другому ее концу. "Эх, был бы Иван, по-другому поговорили бы! - шел и думал он. - Или собаки: сказать бы им "фас", чтоб одна за глотку, а вторая за ж…! Покрутился бы герой! А может, изловчиться и хлопнуть?"
Но сам знал - пустое дело, не получится… Да была еще надежда, что ничего страшного не случится! Кому-то нужен он. Кому - уже догадывался. Значит, не всех еще звездачи извели. Но мысль эта радости большой не доставила. Пустое все это дело… Пуля против нынешней власти слаба, а власть ею крепка! И загадка эта таким вот молодцам не под силу, погуляют и слягут где-нибудь без славы и пользы, только людям хлопоты. Да и какое ему дело до всего этого? Он живет по себе, по своему интересу. Такое уж место ему в жизни выпало, что на него лапу наложить непросто, да и сам он не промах, постоять за себя может!
Но тут вот, на этом месте, схватил Селиванов за хвостик маленького червячка, что похабным рылом своим пробуравил его самоуверенность.
А ведь мог бы этот, за спиной, оказаться чекистом? Мог! Ведь подумал же сначала. Значит, и ранее такую мысль имел в душе, да только в слова ее не допускал. Стало быть, и он, Селиванов, под Богом ходит! Ходит себе и ходит, а где-то, может быть, вылупляется из протухшего яйца беда про него. По крайней мере, кто поручится, что не поджидает его на какой-нибудь тропе колодина, об которую переломать ему ноги…
Между тем, шли они действительно нижним рябинником в обход деревни, и тот, сзади, ни разу не поправил Селиванова, дескать, вправо или влево идти. Так куда ж его ведут? Он припом-нил по каждому дому весь тот конец деревни и решил, что идут они не иначе как в дом к тетке Светличной, что стоял в глубине рябинника, чуть в стороне от самой улицы. "Ишь ты, кликуша конопатая!" - подумал не без уважения об этой женщине Селиванов. И, странное дело, подумал как о союзнике, которого ранее не разглядел.
Когда он уверенно свернул налево и прошел шагов полста в том направлении, вдруг был схвачен за воротник, да так крепко, что рубаха горло перехватила.
- Откуда знаешь, как идти надо?
Селиванов захрипел (притворно, конечно), а когда был отпущен, упал на землю, схватившись за горло и закатив глаза.
- Ты чего? - испуганно спросил парень, наклонившись к нему.
- Горло ты поломал мне, бугай мордастый! - прохрипел Селиванов, выкатывая глаза на лоб. - Воды дай, скорее, а то помру щас!
- Воды? - растерянно завертел тот головой.
Ох, как знал в себе Селиванов эту неудержимую удаль, что порождалась неизвестно от чего в его хлипком теле! Уж как она тогда сотрясала его изнутри лихорадкой риска! И ничего с собой поделать не мог, когда накатывало такое, потому что было оно сильнее всякого хмеля, что вливает в себя иной, чтобы дерзость в душе познать.
- Воды! - хрипел он. - Вон за тем кустом родничок…
Длинный парень заметался.
- Руки вверх! - завизжал Селиванов через минуту: уже на ногах, и бойко на взводе. - Вверх руки, г…о коровье, не то разнесу по перышку!
Ну зачем ему это надо было? Ведь пять шагов назад и не помышлял ни о чем таком. Само пришло! В ногах - страх козлиный, душа рвется почудачить…
Парню перекосило рот, но руки поднял, хоть и не высоко, а длиннее стал будто вдвое. Зубы оскалены, в глазах - не приведи Господь!
"Может, шлепнуть и дело с концом?" - была мыслишка. Но здесь найдут его, дело заведется - не обойдется! Да и любопытство разъедало Селиванова на счет всего этого. Кому он нужен и зачем?
- Тебе чего приказано было? Чтоб меня привести! А за глотку хватать было велено али нет?
Парень стоял и зло сопел, - явно искал выход. И такая решимость была в его, как ночь, черных зенках, что Селиванов понял - либо шлепнуть надо, либо сворачивать дело.
- Мы тоже не пальцами деланы! - сказал он хвастливо и почувствовал себя удовлетворен-ным. - Я и сам понимаю, что ежели кому во мне нужда есть, стало быть, идти надо! А куда идти, это браток, сообразить не хитро! Тетка Светличная единственно одна живет в том конце, да подход к ей с этого рябинника самый скрытный.
Дальше хоть и говорил тем же голосом, но в коленках маяту чувствовал изрядную.
- Ты того, рога-то из глаз убери! Пошутковал я! Да за пушку не хватайся, не понадобится!
Он опустил ружье, парень опустил руки.
- Пошли, что ли…
И снова Селиванов превратился в жалкого мужичишку, да и почувствовал себя таким. Это преображение потушило, или почти потушило, ярость длинного. Он, видимо, еще не совсем пришел в себя, но прошипел:
- Я б тебе пошутковал…
- А кому приятно, если его за глотку хватают! - совсем жалостливо простонал Селиванов, закидывая ружье за плечо.
- Ладно, иди!
Селиванов вытер пот со лба. Машинально то же сделал его противник;
- Ишь ты какой! - зло и удивленно сказал парень. - Смотреть не на что, а подловил меня!
Рыжий кобель тетки Светличной начал заливаться, когда они еще и до огорода не дошли. Селивановские собаки заметались вокруг изгороди. Когда же они подошли к крыльцу, конура оказалась пуста. Тетка перевязала кобеля за сарай. Больно лютый у нее пес был, испугалась, что гостей покусать может. Сама встретила их в прихожей и, увидав Селиванова, всплеснула руками в притворном удивлении.
- Андриян Никанорыч никак!
- Ага. Свататься пришел, - ехидно ответил Селиванов, снимая фуражку и вытирая ноги.
- Да я б с радостью! - запричитала Светличная. - Кто за вас не пошел бы! Охотник вы отменный! Уж как бы я вас обхаживала да голубила! Да куда уж мне, горемычной!
И так она все это пропела, что у Селиванова вдруг мысль промеж бровей проскочила: а может, и взаправду посвататься! Но легкий толчок в плечо быстро привел его в себя, и еще раз шаркнув ногами, он прошел в комнату.
На кровати, закрытый по горло стеганым одеялом, лежал тот, второй. В ногах у него сидела девушка лет девятнадцати, вся такая беленькая, светленькая, с косой до пояса. Запнулся на ней взглядом Селиванов, потому что не ожидал увидеть такое диво недеревенское, а приглядевшись, догадался, что дочка она того, что лежал в кровати и был больной, потому как жаром горели его щеки и лоб, а глаза нездорово блестели…
- Садитесь, Андриан Никанорыч, стул возьмите и садитесь ближе!
Больной проговорил это тихим голосом с хрипотцой. По манере Селиванов с ходу определил, что перед ним "бывший". И уж офицер - точно! Он взял от окна стул, сел, ружье меж колен поставил, фуражку на ствол накинул.
Тот, что привел его, стоял в проходе, облокотившись на косяк, и голосу не подавал. Подчиненный, стало быть. Тетка осталась в прихожей.
- Николаем Александровичем меня зовут…
Селиванов культурно привстал.
- А это - дочка моя, Люда… Людмила…
Девушка смотрела на Селиванова спокойно и серьезно, и по ее взгляду он понял, что очень нужен им обоим.
- Не узнаешь меня? - вдруг спросил больной, глядя не на Селиванова, а на ружье.
Селиванов замялся.
- Еще у магазина… это… знакомым показались…
- Заметил, значит. Между прочим, твой отец… мне рассказывали тут… умер он?
Селиванов решил не трогать эту тему и дипломатично пробормотал:
- Царствие ему…
- А ружье это отец твой получил из моих рук!
Селиванов сначала прищурился, потом трусливо опустил глаза.
- Чего молчишь?
- Того, от кого мой папаня это ружье получил, я хорошо помню, хоть и молодой был, так что, извиняюсь, неувязочка…
Больной чуть приподнялся, дочь тотчас поправила ему одеяло, переложила подушку повыше.
- Подарил ружье твоему отцу полковник Бахметьев, а подал я… Подпоручик тогда я был…
Да, верно, вертелся около полковника офицерик, Селиванов припомнил. Значит, и вправду лицо знакомое…
- Тогда, значит, не ушли… - осторожно спросил он. Хотя откуда было знать офицерику, что Селиванов знал про красных, что они с отцом и навели красных на них!
- Ушли. С боем, но ушли. Дочь…
Он посмотрел на девушку, она ответила ему, и в этом обмене взглядами было "что-то" про любовь отца и дочери. Селиванову же про то оставалось только догадываться, потому что некому было на всей земле подарить ему такой взгляд… И опять промелькнула беспутная мысль: не посвататься ли к Светличной? Что с того, что она старше, а дитё еще может быть… и, Бог даст, тоже девка, и может статься, доживет он до той поры, что и на него взглянет так же… Господи! И помереть можно!
- Дочка осталась у меня в Иркутске, год ей был всего…
И снова они смотрели друг на друга, и чуть-чуть повлажнели у обоих глаза.
- Вот и вернулся я… Чтобы на дочь свою поглядеть.
"То есть как это вернулся! - подумал Селиванов и оторопел даже. Откуда вернулся?! Оттуда, чтобы на дочь поглядеть? Тут надо ухо держать востро! Тут кое-чем попахивает, от чего ноздри могут наизнанку вывернуться!"
- Значит… на дочку посмотреть… - тоном дурачка переспросил Селиванов.
- Семен, Людочка, посидите на крылечке, а мы поговорим…
Просящая интонация относилась скорее к тому, долговязому. Девушка, еще раз поправив подушки, послушно поднялась, и тот охотно (эту охотность для себя подметил Селиванов) шагнул ей навстречу, и руку предложил по-барски, и похабной улыбкой расплавился весь. Но руку его она не приняла, прошла мимо, и это тоже подметил Селиванов, хотя вроде бы и не смотрел в их сторону. В прихожей, когда уже за ними хлопнула дверь, прикашлянула, напоминая о себе, Светличная, но офицер никак не обратил на то внимания, и это означало, что тетка была у него на полном доверии. Цена Светличной в глазах Селиванова подскочила втрое.
Офицер глядел ему в глаза. Не было в них настороженности или подозрительности, просто пытался рассмотреть человека, насколько вообще можно рассмотреть человека по его виду. Селиванов терпеть не мог, чтоб ему в глаза смотрели, потому что никогда ничьего взгляда не выдерживал, и знал, что не в его пользу такая слабость, но разве себя переделаешь!
- Что ты за человек, Селиванов? Совсем ведь тебя не знаю… Вот только Ульяна Федоровна хорошо говорила о тебе… Потому и рискую.
"Женюсь!" - твердо решил Селиванов.
- Власть-то новую признал? Я имею в виду - сердцем?
- Другой власти нету, - осторожно ответил Селиванов.
Офицер устало вздохнул.
- Вижу, хитер… Но выхода другого у меня нет, и буду я с тобой откровенным. Если выдашь меня, Бог тебе судья! Но если дочке скажешь о нашем разговоре…
По взгляду, вспыхнувшему на миг, понял Селиванов, что верно, из-за нее было все, что хочет он о себе рассказать.
- Болен я. Чахотка. Знаешь, что это такое?
- Неужто?! - ахнул Селиванов, по-новому всматриваясь в его лицо.
- До осени не дотянуть…
Селиванов хотел что-то возразить, потому что невозможно не возразить, слыша такое, но тот махнул рукой. Не хотел соболезнований и утешений.
- Когда узнал, страшно стало подохнуть на чужбине… Нашел людей, русских же, у которых в России дела. Уговорил послать. Не надеялся, что пройду. Мало кто проходил… Но вот, как видишь. В Сибирь поехал дочь искать, а сроки укоротились. Не до дела уже. Хочу последние дни провести с дочкой. А где? Вспомнил твоего отца. Вдруг, думаю, жив? Помог же нам однажды! Теперь вот ты… Можешь спрятать нас в лесу? Это не долго. Слово офицера. Дочь знает, что я оттуда, но не знает про болезнь, думает, простудился. - Помолчал. - Вот я, офицер бывший, дворянин, к тебе с просьбой обращаюсь, к мужику русскому, если ты еще русский… Дай мне умереть на воле. Отплатить тебе не смогу ничем, кроме хлопот лишних да риска…
Умел офицер говорить с мужиком. Растрогался Селиванов до нервности, даже сказать сразу ничего не смог, хотя непременно нужно было ответить. Но он лишь беспокойно заерзал на стуле, жесты непонятные руками изобразил, сам же преисполнился весь радостной готовностью услужить этому человеку, и даже думка не мелькнула более про то, что опасное это дело, если посмотреть по-всякому.
- Да чего ж… - обрел он, наконец, дар речи. - Тайга - это, так сказать, наше хозяйство! А чего помирать! Я вас в недельку на ноги поставлю! Корешок имею!
Больной грустно улыбнулся.
- На мою болезнь корешка природа не придумала, или люди еще не нашли… Так спрячешь?
- Понятное дело! Только как вы туда дойдете? Чтоб надежно, подальше нужно…
- Лошадь бы…
Селиванов с досады хлопнул себя по колену.
- Во дурак! Ну конечно! Будет лошадка и седельце…
- Ты уж извини, - перебил его офицер, - а две не сможешь достать?
- Да он же здоровый, бугай этот! На своих дойдет!
- Я о дочери…
Селиванов снова досадливо скривился и обозлился на себя за непонятливость.
- Понял. Две - это труднее… Но сделаем. А сможет она в седле-то?
- Не галопом же пойдем.
- И то верно, - согласился Селиванов и, наконец, позволил себе вопрос, что уже крутился на языке.
- А этот, длинный который, он кто будет, ежели не секрет, конечно?.. Я это к тому, чтобы, как его… ну… это…
Тот помрачнел заметно, кинув взгляд к выходу, ответ обдумывал, а может, надеялся, что Селиванов от вопроса откажется. Но Селиванов делал вид, будто не понимает замешательства и молчания, и дурачком, как это умел, смотрел на офицера.
- Он будет со мной, а потом… уйдет. Если надумаешь выдать его, вспомни, что я тебе этого очень не советовал делать…
"Э… - соображал Селиванов. - Не просто тут понять, кто из них главнее! Ухо надо держать востро!"