Орлич дал ему новое задание и снабдил несколькими брошюрами:
- Познакомься с теорией множеств.
- А почему вы сказали, что математика сушит грудь? - спросил Саша.
- Это не я сказал. Читал ли ты Герцена, вьюноша? Ах, не читал. И даже не знаешь, что Герцен был в ссылке тут, в Вятке?
К стыду своему, Саша не знал.
В городской библиотеке Герцен был, и Саша под мощным воздействием его книг мысленно переселился в девятнадцатый век. От Орлича он узнал, что город Малинов из "Записок одного молодого человека" - это и есть Вятка.
Ну и досталось Малинову-Вятке от Александра Ивановича! "Бедная, жалкая жизнь! Не могу с нею свыкнуться… Пусть человек, гордый своим достоинством, приедет в Малинов посмотреть на тамошнее общество - и смирится. Больные в доме умалишенных меньше бессмысленны. Толпа людей, двигающаяся и влекущаяся к одним призракам, по горло в грязи, забывшая всякое достоинство, всякую доблесть; тесные, узкие понятия, грубые, животные желания… Ужасно и смешно!"
Вот нечистый учитель гимназии, узнав, что молодой ссыльный окончил университет, спрашивает:
"- Какого факультета?
- Математического.
- И я-с; да, знаете, трудная наука, сушит грудь-с… Я оставил теперь математику и преподаю риторику…"
Потом Саша погрузился в "Былое и думы". Уж тут Александр Иванович, оказавшись в Европе, не прятал людей и города за псевдонимами - писал резко, бил наотмашь по "удушливой пустоте и немоте русской жизни". Какие типы оживали под его пером! Вот вятский губернатор Тюфяев: в юности бродячий комедиант, писарь из Тобольска, он сделал бешеную карьеру, усердно переписывая бумаги в канцелярии Аракчеева и ставя "повиновение в первую добродетель людскую". У всесильного Аракчеева и выхлопотал себе губернаторство - сперва в Перми, потом в Вятке. Там-то и познакомился ссыльный молодой Герцен с этим восточным сатрапом, "развратным по жизни, грубым по натуре, не терпящим никакого возражения".
Да что там Тюфяев. Самому императору изрядно всыпал Искандер. "Николаю тогда было около тридцати лет, он уже был способен к такому бездушию. Этот холод, эта выдержка принадлежат натурам рядовым, мелким, кассирам, экзекуторам. Я часто замечал эту непоколебимую твердость характера у почтовых экспедиторов… они умеют не видеть человека, глядя на него, и не слушать его, стоя возле…"
Сашу поразила необычайная судьба Александра Лаврентьевича Витберга. В декабре 1812 года император Александр издал манифест, в коем обещал воздвигнуть в Москве огромный храм во имя Христа Спасителя. Был объявлен конкурс. Молодой художник Витберг, "восторженный, эксцентрический и преданный мистицизму артист", создал проект храма. Проектов было много, но Александра - главного судью - поразил колоссальный, исполненный религиозной поэзии проект Витберга. Никому не известный молодой художник предстал перед императором, был объявлен победителем и назначен строителем храма и директором комиссии. Это-то назначение и погубило Витберга.
Проект был поистине грандиозен. Он состоял как бы из трех храмов - был тройствен, как главный догмат христианства. Нижний храм предполагалось иссечь в склоне Воробьевых гор, тут должны были покоиться герои, павшие в 1812 году. Над его тяжелым порталом воздвигся бы греческий крест второго храма, внутри которого - вся евангельская история. Его венчала ротонда третьего храма, накрытая колоссальным куполом. Над Москвой возвысилось бы величественное сооружение, исполненное мощи, скорби, высокой духовности.
Однако осуществление проекта утонуло в бюрократической волоките, в дурацких склоках, во всей этой чертовщине, столь свойственной, увы, реальной русской жизни. Молодой, не имеющий практического опыта директор всячески пытался подготовить строительство, закупить гранит и мрамор, но столкнулся с двумя главными пороками государства - воровством одних и завистью других. На Витберга пошли доносы, начались разбирательства, растянувшиеся на десятилетие. Умер Александр, покровительствующий ему. Николай же был холоден к необычному проекту и скор на расправу. "Но в чем петербургское правительство постоянно, чему оно не изменяет, как бы ни менялись его начала, его религия, - это несправедливое гонение и преследования". Обвиненный в том, что его подчиненные воруют ("как будто кто-нибудь, находящийся на службе в России, не ворует"), в злоупотреблении доверием и в ущербе, нанесенном казне, Витберг отправляется в ссылку в Вятку. Герцен, подружившийся в ним, свидетельствует, что семья Витберга жила в самой страшной бедности. "Два года с половиной я прожил с великим художником и видел, как под бременем гонений и несчастий разлагался этот сильный человек, павший жертвою приказно-казарменного самовластия".
- Петр Илларионович, - сказал Саша, - Герцен пишет, что Витберг по заказу вятского купечества сделал проект церкви. И Николай утвердил его, а когда узнал, кто автор, разрешил Витбергу вернуться в Петербург. Что же было с этим проектом?
- Протри глаза, вьюноша, - сказал Орлич, дымя папиросой. - Ты что же, не видел Александре-Невский собор в центре Кирова?
- А, так церковь построили…
- Эту - построили. Но уже без Витберга. Строили долго, он и не дождался окончания. Умер в Петербурге в бедности.
Разговор происходил в холостяцкой квартире Орлича, обставленной старинной мебелью красного дерева. На стенах висели увеличенные фотографии, все на одну тему: горы. С заснеженных вершин, с заоблачных, можно сказать, высей молодцевато взирали группки альпинистов, среди них и сам Орлич с абалаковским рюкзаком за плечами и ледорубом в руке. Были тут и несколько приличных копий с картин Рериха - синие, красные, лимонно-желтые горы.
Орлич, в вишневом халате, сидел за журнальным столиком, заваленным газетами, журналами, курил излюбленный "Казбек", разглагольствовал.
- Ты обратил внимание у Герцена, что царское правительство платило неимущим ссыльным в месяц пятнадцать рублей ассигнациями? Мой прадед Орлич-Коженевский, участник польского восстания восемьсот тридцатого - тридцать первого годов, был сослан в Вятку без всяких средств. Он заносил свою шинель буквально до дыр. И выжил только потому, что получал эти пятнадцать рублей. А нынче ссыльным не платят. Или может, платят? - Он прищурился на Сашу, сидевшего напротив.
- Бабушке ничего не платили. И маме не платят.
- Н-да. Государевы преступники стоили дороже… Н-ну, обратимся к горним высотам абстрактной алгебры. Что ты понял в теории групп преобразований?
У заведующего кафедрой дел - выше головы, тем не менее он находил время для занятий с Сашей. Однажды Саша, замешкавшись в прихожей, услышал сквозь приоткрытую дверь, как Орлич сказал Алене:
- Люблю одаренных парней.
Алена навещала Орлича по вечерам. При ее появлении Саша смущался, торопился убраться прочь.
- Ты боишься меня? - спросила она как-то раз, тихо смеясь. И оглядела его критическим взглядом: - Что за пальто у тебя? Ты ведь мерзнешь в нем.
- Да нет, - пробормотал Саша, жарко покраснев. - Ничего…
Он скорее кинулся бы в реку, чем признался этой сероглазой красотке, что страшно беден… что денег, зарабатываемых мамой мытьем вагонов в депо, только-только хватает на скудный прокорм…
Он заторопился уходить, но Алена взяла его за руку:
- Погоди.
У нее есть ученики, надо же зарабатывать на жизнь, на аспирантскую стипендию не проживешь, так вот - она может устроить Саше одного-двух учеников.
Саша удивленно уставился на Алену:
- Да нет… Что вы… Не смогу я…
Тут вмешался Орлич:
- Послушай, вьюноша. Как думаешь, почему мы с тобой цацкаемся. За красивые глаза? Нет, сударь. Дело в том, что мы сильно выбиты из жизни. Война выбила. И не только война. Ты же рассказал мне о своем отце. Нас осталось немного. О-очень тонкий слой. Поскреби ногтем - и все, дальше грубая материя. Неясно говорю?
- Н-нет, почему… - Саша напряженно слушал.
- Так вот. Нам нельзя пропасть. У тебя серьезные способности к математике, ты должен это осознать, готовить себя к научной деятельности. "Не смогу", - передразнил Орлич, скривив крупный рот. - А ты смоги. Тебе велят сидеть и не рыпаться? А ты рыпайся! Перестань робеть, расправь плечи. Хватит ходить в заморышах!
По смыслу это назидание было прямо противоположно тому, что Саша слышал от матери. Та, тихая и богомольная, говорила-шелестела:
- Не перечь, Сашенька. У них власть, ты и слушайся. Только в душе, душе-то не сгибайся. Христос не только за себя… за всех нас пострадал…
- Про Христа-спасителя, - сказал он однажды с комсомольской прямотой, - все попы придумали.
И тут же прикусил язык: с такой страшной мукой уставилась на него мать.
Она часто ходила в храм - в тот самый, Витбергом спроектированный, Александро-Невский собор. Саша теперь стал зарабатывать репетиторством, он настоял, чтобы Майя бросила работу в депо. Не по силам ей было мыть грязные вагоны. Придя домой, долго не могла отдышаться, кашель судорожно, мучительно бил ее. Однажды хлынула горлом кровь - чуть Богу душу не отдала, но отлежалась в больнице. Ей бы в туберкулезный санаторий, и были в райздраве путевки - но Майе не дали. Видно, не подошла "по контингенту". Ничего, выжила. Может, молитва ей помогала? Так или иначе, Саша настоял, чтобы она ушла из вечно холодного депо, пропахшего дымом и смазкой. Настоятель собора приметил усердную прихожанку, стал поручать ей уборку в храме, немного и платил - то деньгами, а то и продуктами.
Шел июнь пятидесятого года, прохладный, дождливый. Все выпускные экзамены Саша сдал на пятерки, но золотая медаль ему не вышла: в аттестате оказалась четверка по биологии (в одной из четвертей, верно, было "хорошо", и эту отметку почему-то перенесли в аттестат).
Ну да ладно. В то лето Сашу волновала война, вспыхнувшая на Корейском полуострове. Он приколол на стенку вырезанную из газеты карту Кореи, отмечал продвижение северных войск.
Саша подал документы на физико-математический факультет пединститута. Между прочим, в этот же институт, на филологический, подала и Лариса Коган. А Валера Трофимчук умчался в Ленинград поступать в физкультинститут имени Лесгафта - ему, гимнасту-чемпиону области среди юношей, прямая была туда дорожка.
Петр Илларионович Орлич, как обычно, уехал на Кавказ, у него были друзья-альпинисты в Орджоникидзе, в Тбилиси, и намеревались они совершить какой-то трудный траверс и восхождение на Ушбу. Перед отъездом Орлич сказал Саше:
- Я принимать экзамены не буду, но в приемной комиссии о тебе знают. Да я спокоен, ты сдашь. А вот как у тебя с сочинением? Надеюсь, не пишешь "корову" через ять?
Физику и математику Саша сдал на "отлично". Но за сочинение ему выставили "удовлетворительно", и эта троечка дала сумму на единицу ниже проходного балла. Он попытался пройти к председателю приемной комиссии, но дальше секретаря его не пустили. Секретарь, дама с лицом настороженной птицы, полистала бумаги и сказала:
- У вас тройка за сочинение.
- Знаю, - сказал Саша. - Но почему? Я не делаю ошибок. Разрешите посмотреть…
- Мы объяснений не даем, - отрезала дама.
- Я три года брал первое место на олимпиадах. Вот грамоты…
Но секретарь движением бровей отвергла протянутые грамоты. Саша потерянно захромал к двери. Вдруг дама окликнула его:
- Акулинич! - И, глядя в сторону, понизила голос: - Попробуйте представить апелляцию.
- А… а как надо ее… апелляцию? - совсем растерялся Саша.
- Напишите об олимпиадах. Об общественной работе. Вы комсомолец? Ну, напишите, в общем, какой вы хороший.
Дождь припустил, когда он шел к трамвайной остановке. Колотил по желтым лужам на асфальте, пускал и гасил пузыри. Саша, вмиг промокший, не ускорил шаг. Что толку торопиться? Он бормотал:
Вода рвалась из труб, из луночек,
Из луж, с заборов, с ветра, с кровель,
С шестого часа пополуночи…
Томик Пастернака, который дал ему прочесть Орлич, поразил Сашу. Даже малопонятные стихи таили в себе странное очарование. А иные сразу укладывались в память.
Вода с шумом низвергалась с небес. Саша, ничем от нее не защищенный, в полный голос выкрикивал:
Как усыпительна жизнь!
Как откровенья бессонны,
Можно ль тоску размозжить
Об мостовые кессоны?
Апелляцию он сочинял полдня. Давалась она туго: расхваливать себя - неприятное занятие. Все же составил, переписал начисто - и отнес в институт.
Но апелляция не помогла.
- Сашенька, - сказала Майя, собирая тусклым августовским вечером кое-какой ужин. - Не надо отчаиваться. Слышишь?
- Слышу, - кивнул Саша.
Он стоял перед картой Кореи. Там черт-те что происходило: американцы высадили десант в Инчоне… Инчон - это тот самый Чемульпо?.. высадили десант, и северокорейские войска, дошедшие почти до крайней южной точки полуострова, покатились назад, на север…
- Наверное, можно на заочное отделение, - продолжала Майя. - Садись, Сашенька. Положить тебе в пшенку кусочек масла? Сегодня в продмаге давали масло, я в очереди выстояла… взяла двести грамм…
Молча ели кашу. Принялись за чай.
- Когда-то я училась на мехмате, - сказала Майя своим надтреснутым голосом. - О Господи! Даже не верится теперь.
- Расскажи про отца, - сказал Саша, отхлебнув из стакана. - Какой он был?
- Он был… - Майя полуприкрыла глаза. - Он был необычайный… Он с ходу мог сочинить песню на заданную тему… Ты похож на него, такой же способный…
- Я не сочиняю песен.
- И не надо! - с внезапной горячностью выпалила Майя. - Ничего не надо делать такого, что выделяет… бросается в глаза… Блаженны скромные, ибо их есть Царство Небесное…
- Мама, неужели ты вправду веришь, что есть Небесное Царство?
- Да! Да! Изгнанные за правду найдут награду в Царстве Небесном. Блаженны чистые сердцем, ибо Бога узрят! На земле много жестокости, неправды. Люди должны держаться Христовых заповедей, очищаться нравственно… в душе растить Царство Божье… Без этого жить невозможно!
Глаза Майи зажглись прежним, когдатошним блеском, вся ее тощая, почти бесплотная фигура как бы приподнялась над скудным столом, устремилась ввысь.
В конце августа возвратился с Кавказа Орлич - загорелый, веселый покоритель вершин. Узнав, что Сашу не приняли, Орлич послал за ним Алену. От Майи Алена узнала, что Саша все свободное от репетиторства время просиживает в библиотеке. Там, в читальном зале, она и разыскала его.
Саша сидел у окна, листал географический атлас.
- Что ты ищешь? - спросила Алена.
- Ох, здрасьте! - Саша изумленно-радостно воззрился на нее. - Ищу атолл Эниветок… Американцы там взорвали атомную…
- Саша, тебя хочет видеть Петр Илларионович.
Саша предстал перед Орличем в его институтском кабинете. Сухо, деловито Орлич поинтересовался, в какую комендатуру ходит он с матерью отмечаться и что у них за отношения с комендантом. Пояснил недоумевающему Саше:
- Был звонок из комендатуры в ректорат. Рекомендовали воздержаться от твоего приема в институт.
- За что они нас преследуют? - пробормотал Саша.
- Не задавай дурацких вопросов. Принеси свой аттестат и грамоты с олимпиад. Сейчас же.
Впоследствии Саша узнал от Алены, что Орлич ездил с его бумагами в комендатуру, имел разговор с оперуполномоченным, а потом еще с кем-то из областного начальства. Так или иначе, Сашу приняли на заочное отделение физмата. Он ходил на лекции вместе с очниками. После зимней сессии, которую сдал на пятерки, его зачислили на дневное.
10
Как-то раз в феврале Саша в институтской столовой оказался за одним столиком с Ларисой.
- Привет, Акуля, - улыбнулась она. На ней был облегающий белый свитер.
- Привет. Какие сегодня омерзительные котлеты.
- Не омерзительнее, чем обычно. А я слышала, в эн-со-о тебя хвали-или! За какой-то реферат.
- Что слышно о Валере? Приезжал он на каникулы?
- Приезжал. - Лариса поправила черный локон. Ее голубые глаза сияли.
- Вы виделись? - спросил Саша.
- Мы поженились, - сказала Лариса и засмеялась не то от счастливого самочувствия, не то от глуповато-удивленного Сашиного вида.
- Поздравляю, - сказал Саша.
Не доев твердую безвкусную котлету, он побрел было в аудиторию, но передумал и, развернувшись на сто восемьдесят, смылся с последней пары - с лекции по основам марксизма-ленинизма. Основы без меня не рухнут - эта мысль поддерживала его, пока он бродил по протоптанным в снегу тропинкам городского сада. Саша заставлял себя думать о назревшем в Иране конфликте Мосаддыка с английской нефтяной компанией, но непослушное воображение рисовало гибкую фигуру Валеры Трофимчука: соскочив с турника, Валера обнимал голубоглазую деву, стягивал с нее белый свитер…
Мороз пробирал сквозь плохонькое пальто до позвонков. Окоченевший, он дотащился до дома. Горячий чай растекся по жилам, вытесняя холод отчаяния. Саша отрезал длинную полоску бумаги и, перекрутив, склеил ее концы. Потом повел посредине бумажного кольца карандашом, ни разу не оторвав его кончика и не выйдя за края полоски, - линия привела в исходную точку, сомкнулась. Саша разрезал кольцо, ведя ножницы по этой линии, - кольцо не распалось, а оказалось дважды перекрученным. То был лист Мёбиуса, имеющий не две, как все листы, а одну поверхность, - математический парадокс. Саша размышлял над ним, все тут было странно, не укладывалось в обычный трехмерный мир.
Орлич посмеивался над новым его увлечением:
- Ищешь выход в четвертое измерение? - Он ткнул карандашом в одно из уравнений: - Тут, господин Мёбиус, изволили некорректно дифференцировать. Слабоваты, сударь, по части непрерывных групп.
Саша представил новый реферат на обсуждение в НСО - научное студенческое общество. Разговор был горячий, однако научный спор неожиданно перекинулся в комсомольский комитет факультета.
- Акулинич, твоя теория параллельного мира - явное отступление от материализма, - заявил секретарь комитета, молодой человек с острой ранней лысиной, сурово глядя на Сашу сквозь очки. - Объясни свои идеалистические шатания.
- Да нет никаких шатаний! - защищался Саша. - Это просто топологическое исследование… Никакой параллельный мир я не открывал…
- Но такова логика твоего реферата. Выход за пределы трехмерного мира - что это, как не попытка подвести теоретическое обоснование под поповщину?
- Да что вы, товарищи! - воскликнул Саша, растерянный, красный от волнения. - Топология исследует свойства различных фигур, их размерность… При чем тут поповщина?..
- Акулинич, ты нас не собьешь, - твердо сказал секретарь.
Большинством голосов комитет припаял Саше выговор с занесением в личное дело.
Орлич послал Сашин реферат в Москву университетскому профессору Понтрягину. Долго не было ответа. Орлич объяснил: Понтрягин слепой, надо ждать, пока ему, человеку занятому, секретарь прочтет реферат провинциального студента, - а может, реферат и вовсе не дойдет до него. К концу учебного года вдруг пришла в пединститут - для Саши - бандероль от Понтрягина, а в ней его книга "Основы комбинаторной топологии" и короткое письмо, в котором членкор одобрительно отозвался о реферате и пожелал способному студенту успеха в научной работе.