- Я знаю, - торопливо перебил Томас. - Впрочем, нет, не знаю, - тут же возразил он сам себе, - лучше ничего не знать. Но то, о чем ты думаешь… лучше отступись. Предоставь это другим. Ты не способен… И не потому, что ты трус, - поспешил он добавить, - я отказываюсь от своих слов. Из нас двоих трус - я. Но на это ты не способен.
Симон медленно поднял голову и расширенными глазами посмотрел на него. Томас, избегая взгляда Симона, быстро огляделся, заметил серебряную фляжку Габриэля, взял ее и потряс. Она была пуста.
- Коньяка больше нет, - сказал он, подходя к шкафу, - придется удовольствоваться спиртом с эссенцией - пойлом, называемым также "eau de vie" . - Он наполнил до половины стакан Симона, рука дрожала, жидкость пролилась на пол. - Прости, - сказал он. - Ну-ка, выпей, сколько сможешь. Внуши себе, что это необходимо. Прими как лекарство.
Симон послушался. Закрыв глаза, он с трудом сделал глоток. Томас поддерживал стакан.
- Еще немножко, - попросил он. Симон попытался, но безуспешно. Внезапно он сделал резкое движение, желтая жидкость выплеснулась через край.
- Больше не могу, - проговорил он, - мне надо… - Он встал. Томас проводил его в ванную и поддерживал голову Симона, пока его рвало. Потом вымыл ему лицо и дал стакан воды.
- Полежи немного, - сказал он, укладывая Симона на кушетку. - Ну как, получше? - Симон кивнул. - Я мог бы сообразить, что тебе от нее станет плохо, - сказал Томас, осушая стакан с "живой водой".-Ужасная гадость, - продолжал он, наполняя стакан, - но тому, кто привык, помогает. - Он вновь опорожнил стакан и глубоко вздохнул. - Небольшая терапевтическая доза, quantum satis . Без нее трудно держать себя в руках. О чем это я говорил? Не имею ни малейшего представления. - Он отошел к кровати и вернулся уже в брюках. - Я на минутку выйду, а ты пока постарайся одеться, если сможешь. Мои часы куда-то запропастились, понятия не имею, который час, но мне кажется, скоро утро. У нас больше нет времени. Надо выбираться из дома. - Он в одних носках подошел к двери и прислушался. - Я на минутку, - повторил он, - только посмотрю, свободен ли путь. - И исчез, бесшумно закрыв за собой дверь.
Томас секунду постоял, привыкая к темноте. Рука его нашла перила, шедшие вдоль открытой галереи, он перегнулся и прислушался к тому, что происходит в холле. Ничего не увидев и не услышав, он, держась за перила, двинулся к лестнице и начал спускаться вниз, в тишину и могильный мрак. И тут услышал тиканье часов. Сунул руку в карман, вытащил коробок спичек, раздался сухой треск, между пальцами заплясал огонек. Он немедленно его загасил, потому что в ту же секунду часы начали бить. Казалось, он простоял целую вечность, прислушиваясь. "Раз, два, три", - громко посчитал он и еще до того, как последний хрупкий удар замер в тишине, уже опять поднимался по лестнице. Он завернул по галерее налево, к комнатам для гостей. Из-за одной неплотно прикрытой двери сочилась тоненькая желтая полоска света, из комнаты доносился возбужденный шепот. Он приложил ухо к щели и различил три или четыре голоса, но не… нет?… Вновь ощупью добрался до перил и пошел дальше, не отрывая руки от гладкой поверхности, удивляясь, что не вполне вла-' деет собой и не все четко помнит. Вскоре он оказался перед еще одной дверью. Нажал ручку, тихонько, беззвучно, чуточку приоткрыл дверь и бесшумно, как тень, скользнул внутрь. Не отпуская ручки, он стоял, не шевелясь, открыв рот, чтобы не слышно было дыхания, устремив неподвижный взгляд прямо перед собой. Светомаскировочные шторы были раздвинуты, балконная дверь, выходящая на пролив, распахнута. Холодный ветер снаружи принес облегчение, остудил лицо. Ее дыхания Томас не слышал. Иногда на шведском берегу можно было различить огни, он припомнил, что видел их раз или два, но то ли ночь была слишком туманной, то ли уже слишком поздно- сегодня огней не было. Он надеялся увидеть их, но огней не было. Нет, ее дыхания не слышно. Это значит, что… Что? Ему показалось, будто он различил тихий плач, едва слышный, но, вероятно, он ошибся. Или же она замолчала, услышав его шаги? Не могла она его услышать. Он надеялся… надеялся на что? Он постоял какое-то мгновенье возле ее двери, не издавая ни единого звука и глядя широко раскрытыми глазами в темноту. Потом вновь оказался в коридоре, закрыл дверь и быстро направился в свою комнату.
В комнате были зажжены все лампы, Симон одевался.
- Прекрасно, - сказал Томас. - Нам надо спешить. Уже три часа. - Он ловко опустился на колени перед Симоном, который сидел, наклонившись, и с тяжкими стонами пытался надеть ботинки, и помог ему. - Вроде годятся, - сказал он, завязывая шнурки. - Попробуй-ка, можешь ли ты в них ходить. - Симон немножко прошелся взад и вперед. Томас, по-прежнему на коленях, внимательно следил за ним. - Жмут? - спросил он. Симон помотал головой. Он стоял посреди комнаты, осматривая себя. Томас растянулся на полу, как будто он окончательно выдохся и изнемог, потом прыжком вскочил на ноги. Тоже надел ботинки и, встав перед зеркалом, причесался и повязал галстук. - Тебе тоже нужен галстук, - сказал он, выбрав красный в белый горошек. - Иди-ка сюда. - Он накинул галстук Симону на шею, затянул узел и полюбовался своей работой. - Вполне прилично, - кивнул он одобрительно. - Пиджак, где пиджак? - Подал Симону пиджак, застегнул, одернул, расправил. - Как на вас сшит, ваша милость, - сказал он, обходя Симона с портновскими ужимками, - может, чуточку великоват и мешковат, но нынче такие носят, нынче это в моде. Ну-ка, - он взял Симона под руку и подвел к зеркалу. - Посмотри, как мы похожи, вполне могли бы сойти за братьев… Возможно, даже за близнецов, - сказал он, - если бы не вмешательство того, что называют средой. - Он повернулся к шкафу. - У меня нет ни братьев, ни сестер, - сказал он, перебирая на полке шляпы. Он выбрал мягкую серую фетровую шляпу и надел ее на голову Симону. - Видишь, мы даже шляпы можем носить одинаковые, - воскликнул он с торжеством, поправляя поля. - Так? - спросил он, загибая поля вверх. - Нет, вот так, - и опустил поля вниз. Руки у него вдруг упали, лицо стало пустым, точно он внезапно провалился в наполненную молчанием яму. Их глаза встретились в зеркале. - Мы готовы? - спросил Томас, быстро осматриваясь вокруг. Он подошел к камину. Дым больше не валил в комнату, раскаленные угли тлели под наполовину обгоревшим тряпьем. Томас подложил дров, взял мехи и раздул пламя. - Будем надеяться на лучшее. Плохо, если после нас что-нибудь обнаружат. Я хочу сказать, плохо для тех, кто здесь остается. Для нас-то это не так важно, мы сюда не вернемся. Да, я тоже не вернусь, - сказал он, отвечая на немой вопрос стоящего за его спиной, - от проживавшего здесь человека не останется ничего, кроме синего костюма. Первоклассного, сшитого на заказ костюма. - Он поднялся и отряхнул с брюк пыль и пепел. - Не беспокойся за меня, брат, - добавил он, - я найду себе другое пристанище. Я человек неприхотливый, не думай. На самом деле все, что мне требуется, - это стол, стул и кровать. - Он вдруг громко рассмеялся и повернулся.
Симон стоял посреди комнаты и смотрел на него. Он снял с головы шляпу и теперь мял ее в руках.
- Я боюсь…
- Чего ты боишься? - поинтересовался Томас, смеясь ему прямо в лицо. - Не думай обо мне, я ничего не боюсь. Да, да, я вовсе не хвастаюсь, на самом деле это серьезный недостаток. Кажется, есть такая сказка - о человеке, который отправился бродить по свету, чтобы узнать, что такое страх. И первый раз испытал его, когда его возлюбленная вывалила ему за шиворот ведро живой колюшки. Так вроде? Забыл я свои сказки. Ничего теперь не помню… - Его лицо побелело, ноги дрожали, взгляд блуждал.
Симон сжал его руку.
- Помолчи, - сказал он, - иди сюда. Сядь и помолчи немного.
- Зачем? - спросил Томас, вскакивая со стула. - Нам рассиживаться некогда. Надо держаться на ногах, - сказал он, отходя в сторону, - надо, ради всего святого, держаться на ногах. Не обращай на меня внимания, это сейчас пройдет. Я только подумал… ты знаешь, вещи и события имеют свойство повторяться. Возможно, человеку под силу пережить одно-единственное событие в своей жизни, или же он хочет пережить лишь это единственное событие. Сам вызывает его, сам собственными руками лепит его, заставляет его происходить, не сознавая этого. Оно происходит по-разному, принимает множество разных личин, но человек все равно его узнает. Замечает по тишине. Тишина может значить очень многое. Даже такая малость, когда не слышишь дыхания другого человека. Стоишь, прислушиваешься и ничего не слышишь. И тогда интуитивно чувствуешь. Ибо все происходит именно в тишине. Слова не говорят ничего, а тишина что-то говорит…
- О чем это ты? - спросил Симон.
- Ни о чем. - Томас, стоя к нему спиной, что-то искал в гардеробе. - Может, это просто игра воображения, - сказал он, - и твое чувство ничего не значит… Да, разумеется, оно ничего не значит, - сказал он, возвращаясь назад, - но порой бывает необходимо болтать чепуху. Так же как необходимо держаться на ногах. Там, куда мы идем, спиртное есть?… Вряд ли. Вряд ли нас угостят спиртным, когда мы умрем… - Он наполнил Габриэлеву фляжку "живой водой" и сунул ее в задний карман. Остатки вылил в стакан. Рука дрожала, и ему пришлось немного подождать, пока она успокоится. - Извини, - сказал он.
Симон подошел к нему и взял стакан.
- Тебе больше пить нельзя, - сказал он спокойно.
- Отдай, - проговорил Томас. - Это лишь последняя те… тера… вот, забыл слово. Все забываю. Но ты за меня не бойся, я из тех, кто чем больше пьет, тем трезвее делается. Ничего не случится. Ну, отдай же мне стакан, - сказал он, протягивая руку.
Симон поднес стакан ко рту и осушил его. Он пил не спеша, ни один мускул на лице не дрогнул, взгляд не отрывался от лица Томаса. С легким стуком он поставил стакан на стол. На какое-то время воцарилось молчание, потом Томас рассмеялся.
- Ого, черт побери, - сказал он, смеясь. Ему хотелось отвести взгляд, отвернуться, но глаза Симона не отпускали его.
- О чем ты думаешь, Томас? - спросил он. - Скажи, чего ты боишься. Может, я смогу тебе помочь.
- Избавь меня от своей священной марксистской любви к ближнему, - ответил Томас. - Помоги лучше самому себе.
- Не бойся, - сказал Симон. - То, о чем ты думаешь, не случится. Я видел ее. Она этого не сделает.
- Кто и чего не сделает? - спросил Томас. - В твоем катехизисе для правоверных написано далеко не все. Нельзя узнать человека, всего лишь увидев его. Кстати, о ком, черт возьми, мы говорим? Стоим и болтаем. На это у нас нет времени. Штаны застегнул, брат? Готов отправляться в путь? Не забудь самое главное. - Он взял со стола пистолет и протянул его Симону. Тот, не глядя, сунул его во внутренний карман. Он не сводил глаз с лица Томаса. - Sо ein Ding mufi ich auch haben , - проговорил Томас и, точно фокусник, вытащил из бокового кармана пиджака миниатюрный пистолет. - Погляди-ка, этот будет поудобнее. Никогда не знаешь, что тебя ждет. - Он приставил дуло к виску и начал считать: - Раз, два… скажи три, брат. Скажи три.
- Прекрати, - сказал Симон. - Все равно ведь духу не хватит.
- Еще как хватит. Скажи три.
- Позер, придурок, - устало сказал Симон. - Все это смешно.
- Вот в том-то и дело, - ответил Томас, паясничая, - это - комично. Изо всех человеческих поступков самый смешной - самоубийство. И, поняв это, человек уже не может покончить с собой. Не может относиться к этому серьезно.
- Отговорки, - возразил Симон.
Томас подбросил пистолет в воздух, поймал его и спрятал в боковой карман.
- Мы готовы? - спросил он. - Багаж собран? Пижама? Нет. Чистая рубашка? Нет. Написать пару прощальных слов? Тоже не стоит. Это тоже смешно. Надевай шляпу. Пошли.
- Как мы выберемся отсюда? - спросил Симон.
- Недооцениваешь, чьим гостем являешься, - сказал Томас. - У нас, имеющих все, имеется, естественно, и автомобиль и бензин и разрешение.
- А комендантский час?
- Имеется бумага. Ты что, боишься, что я не смогу вести машину? Не волнуйся. Я совершенно протрезвел. Трезвее никогда не бывал. Кстати, улицы пусты, так что интересоваться, не выпил ли водитель, будет некому. Идем. Марш…
Он вытолкнул Симона и закрыл дверь, не оглянувшись.
- Возьми меня под руку, - приказал он. - Ты не ориентируешься в доме, а свет зажигать не стоит. Полагаю, лучше, чтобы нас никто не видел. - Они под руку миновали коридор, спустились по лестнице, пересекли холл. Томас с уверенностью лунатика продвигался в абсолютной темноте к двери в прихожую. Закрыв ее за собой - быстро и беззвучно, - он зажег верхний свет. - Здесь можно рискнуть, - сказал он, сунув голову в шкаф, - самое опасное уже позади. - Он бросил Симону пальто. - Надень. Это мое. - Он продолжал перебирать одежду, висевшую на латунной перекладине, нашел меховую шубу Габриэля, залез во внутренний карман и вытащил листок бумаги. - Слава Богу, - воскликнул он, кладя бумагу обратно в карман, - я боялся, что он спрятал свой аусвайс . Никогда нельзя знать… Так, теперь ключи. - В руке у него очутилась большая связка ключей. - Ключ от зажигания? От гаража? Вот они. Иногда везет. - Он вытащил из шкафа шубу, надел на себя и застегнулся. - Сшита на другую фигуру, - проговорил он, оглядывая себя в зеркало, - на низенького толстого смешного господина. Но этого никто не заметит. Шляпа? Я забыл шляпу. - Он поискал на полке, нашел высокую меховую шапку Габриэля, нахлобучил ее на голову и покривлялся перед зеркалом. Симон не мог сдержать улыбки - настолько комично выглядел Томас. - Д-да, маловата, - прокомментировал тот, - ну да ладно. Иметь при себе частицу моего тестя не помешает - там, в незащищенности, черноте и пустоте. - Он погасил свет. Звякнула откинутая цепочка на массивной входной двери, щелкнул замок. - Ваша милость, - сказал Томас, распахивая Дверь в темноту, - только после вас. Натяни шляпу глубже. Если нас остановят, сиди спокойно, не раскрывай рта и предоставь все мне. В этом Можешь на меня положиться. - Он отпустил дверь, и она закрылась, тихо чмокнув. - Я же сказал, что ничего не боюсь…
- Так на чем мы остановились? - сказал Томас, резко повернув голову сначала налево, потом направо, прежде чем выехать на Страндвайен. - Да, все дело в том, что слова очень быстро теряют свое значение. Просто-напросто сами себя отменяют, - говорил он, увеличивая скорость. - Тот, кто ищет, не обрящет. Тот, кто спрашивает о смысле, уже задает бессмысленный вопрос. И нам следует радоваться этому, ибо это великая милость… Ты слушаешь? - спросил он напряженную тишину за спиной. - Ну ответь хотя бы, что ты не желаешь слушать мою болтовню, скажи, что страх и боль имеют физическую природу, скажи, что слова и мысли служат достижению ближайшей практической цели. Остальное лишь игра воображения - скажи мне это. В настоящее время это не так уж далеко от истины.
Он бросил быстрый взгляд назад и уловил в бледном предрассветном освещении очертания застывшего белого профиля. Даже носы у нас похожи, подумал он, с одинаковым чуть вздернутым кончиком. От этой мысли он испытал тайную радость и улыбнулся про себя, в то же время зорко вглядываясь в пустынную дорогу, расстилавшуюся перед ним в мертвенном желтом свете уличных фонарей. По обеим сторонам появились дома, высокие спящие дома с черными слепыми окнами, лишь кое-где - отблеск, отражение, движение, намек на далекую жизнь. Они ехали по лунному ущелью из камня и тишины, и черные контуры были накрыты невидимой тенью. Радость Томаса росла, он ощущал свое теплое дыхание, чувствовал свои живые глаза, свои легкие живые руки на руле. Прыгало и радовалось в груди сердце.
- Брат, - обратился он к черному безмолвию тесного замкнутого пространства, - на твоем месте я не стал бы глядеть на улицу, я бы откинулся поудобнее и подумал о чем-нибудь другом. Сейчас это было бы наиболее целесообразным. Но чем бы мне тебя отвлечь? Я больше не в силах говорить о себе. Слово "я" тоже одно из этих бессмысленных слов. Когда я думаю "я", я уже больше не я, от моего "я" остается лишь противный запашок. Высказать тебе свои сомнения по поводу твоего священного абстрактного "мы", твоего великого братства людей всей земли? Нет, не буду тебя оскорблять, мне гораздо больше хочется объясниться тебе в любви. Я так сейчас счастлив, я почти готов сказать, что люблю тебя, если бы ты не сидел так далеко, я бы поцеловал тебя прямо в губы. Нет, это ни к чему, мы же мужчины. А слово "любить" - одно из тех слов… Женщины, поговорим о женщинах, а? Кто такая Лидия?
- Лучше смотри, куда едешь, - сказал Симон.
- Наконец-то хоть слово от тебя услышал, - ответил Томас. - Не волнуйся, я смотрю, только и делаю, что смотрю. - Его взгляд был устремлен на освещенную полосу возле ворот какого-то огромного здания, он слышал урчанье моторов и различил - вот - стену из неровного бетона, поднятый ствол пулемета, пепельно-серые тени, похожие на человеческие фигуры, суетящиеся в световом кругу. Он до предела выжал педаль газа, и видение со свистом улетело назад. Как пустота, подумал он, слепое белое пятно в живой тьме. - Гости на нас даже не взглянули, - сказал он. - Так на чем мы остановились?… Лидия, как она выглядит? Мне кажется, я могу угадать, я почти вижу ее. Длинные ноги и узкие бедра, маленькая грудь и серые глаза… Я не ошибся?
- Не можешь ли ты помолчать, - раздался голос из темноты за его спиной.
- Это единственное, чего я не могу, - ответил Томас, - придется тебе слушать мою болтовню. Не потому, что я боюсь - сегодня ночью с нами ничего не случится, - а чтобы не заснуть. Я немного устал, не хотелось бы заснуть за рулем. У меня нередко бывают такие короткие приступы сна, они настигают меня как тать в ночи. Посему я должен говорить. Ежели я вдруг замолчу, толкни меня. Я, правда, очень устал, но это счастливая усталость. Пожалуй, никогда не чувствовал себя таким счастливым. И потому я должен говорить. Слова - замечательный аккомпанемент, они обладают способностью усиливать чувства - и радость и ужас. И вот сейчас эти два ощущения как бы слились в высшем единении. Это и есть истинное чувство жизни. На чем мы остановились? Ах да, Лидия. Она, наверно, удивительная девушка, раз ты мог… Нет, не будем говорить об этом, я знаю, для тебя это мучительно. Но пусть это тебя не мучает. Надо любить то, что происходит, а не то, что должно было бы произойти. Ты чересчур пуританин, брат. Закрой глаза, потому что там… погоди-ка, мы обойдем их сзади… - Он стремительно крутанул руль, машина резко повернула направо, Симон судорожно вцепился в сиденье, свет фонаря описал дугу и остался позади. На какое-то время стало тихо - Томас, не спеша выровняв ход, кружил по узеньким улочкам. - Полагаю, что я знал немало женщин, - сказал он, - рослых и маленьких, молодых и старых. Сейчас у меня в голове все перемешалось, я не в состоянии даже отличить их от мужчин, с которыми я встречался. Я, кажется, знал массу разных людей. Сейчас я забыл их имена, но все они существуют и притаились здесь, во мраке. Счастливая мысль, правда? - Он миновал круговую развязку и въехал в широкую аллею, обрамленную по обеим сторонам темнотой парка. - Подъезжаем к Трем углам, - сказал он, - куда тебе надо?
Симон на мгновенье задумался, потом ответил:
- В Кристиансхаун.