* * *
Пашка честно пытался вникнуть:
- То есть сначала тебе подбросили письмо.
- Нет, сначала была посылка с яшмовым кулоном. Помнишь, мы когда-то искали с тобой, на "Прощании"… ни фига ты не помнишь, а я еще, как дура, думала на тебя. Эта посылка была сколочена из фанеры с его нашлепком… ну, живописным наброском, этюдом… но ту картинку я не сразу нашла.
- Ага. А потом письмо. Ты уверена, что это он писал?
- Он не мог писать, - устало, как ребенку, пояснил Яр. - Он умер восемь лет назад.
- Мог восемь лет назад и написать.
- Не мог, - я перевела дыхание, качнула колыбель. - Там такие вещи, которых Михайль не мог знать. Про ту войну, про Слободенский перевал… Я кое-что использовала потом в сценарии. Может быть, вы потом прочтете.
- Кстати, - протянул руку Пашка, - оно у тебя тут близко? Дай посмотреть.
Никогда он не понимал самых простых и незыблемых вещей, всегда был козел и таковым остался. Втолковала холодно:
- Сценарий прочтешь, я имела в виду. Письмо адресовано мне.
- То есть, - поднял глаза Яр, - ты все-таки думаешь, что оно настоящее. От него.
- Я ничего уже не думаю.
В наглухо законопаченных снегом щелях между ставнями было ничего не разглядеть, зато за периодически приотворяемой створкой двери виднелась уже непроглядная темень. Маленькая спала, хоть бы она не проснулась до утра. Пашка и Яр смотрели друг на друга поверх круглой печи, и на их лица ложились одинаковые красноватые отсветы, нивелируя несходство, индивидуальность, всякую разницу.
- А оно точно было, это письмо? - спросил Пашка. - Покажи.
Усмехнулась:
- Думаешь, я тут совсем уж поехала крышей?
Нагнулась, выудила парижскую сумку из-под кровати, снова бесформенную, плоскую: побег отложен, не пригодилась. Но и письмо, и раскрашенная фанерка лежали там, в боковом кармане, и я неслышно вскрикнула, оцарапав руку, черт, за всю зиму можно было удосужиться повытягивать эти гвозди… Конверт за что-то зацепился, я дернула нервно, сминая край - и вдруг поняла, еще на ощупь, не глядя.
Письма не было. Пустой конверт с неровно надорванным краем и машинописным адресом, безликий, ни о чем не говорящий, кроме того, что кто-то догадался объединить местный топоним с моим именем.
Обернулась через плечо. Пашка и Яр глядели с ожиданием в одинаковых оранжевых глазах. Я сунула конверт обратно и выпрямилась, держа двумя пальцами фанерку, ощетинившуюся почтовыми гвоздями:
- Вот. Правда же, Яр, это Михайль? Нашлепок к "Репетиции времен".
Посмотрел недоуменно:
- К чему?
- Его последняя картина, многофигурная композиция, огромный холст… ты не знал? Забавно. Получается, я и вправду все придумала.
- Ты можешь, - пробормотал Пашка. - Ни разу не сомневался.
Яр взял у меня нашлепок. Держа на вытянутой руке, прищурившись, словно ювелир-оценщик, повернул к свету и рассматривал пристально, как бы ища подвох. Вернул:
- Может быть, и Михайль. Не знаю, я не очень…
- Тут есть его картина с подписью, с М! - я метнулась было к окну, зацепила колыбель, остановилась покачать… черт. Все это не имело смысла.
Кому я собираюсь что-то доказывать, если один из них рылся в моих вещах, вытащил письмо, а теперь смотрит на меня с кошачьими искрами в глазах?! А может быть, и оба, а не один, они могли сговориться, мало ли было возможностей, пока я крутилась на кухне… Как вышло, что они появились тут почти одновременно? Чересчур плотно набились в мое жизненное пространство, а затем как-то плавно и незаметно, вместо того чтобы убивать друг друга, взяли меня в клешни с обеих сторон?!
- Подожди, поехали дальше, - проговорил Пашка. - А потом, значит, тебе подбросили ребенка. Точно так же, как эту картинку или письмо. Да?
- Примерно.
- Ты же никогда не хотела детей.
Можно было ответить. Что здесь меня ни разу не спрашивали, чего я хочу, а чего - нет. И если в происходящем и существует какая-то логика, то это уж точно не логика моих желаний… Промолчала. Легонько качнула колыбель - как лодку у пристани. Маленькая дышала ровно, ее личико было белым и безмятежным, чуть подрагивали выпуклые веки.
- Я вот думаю, - сказала неторопливо, скрывая за раздумчивой интонацией иронию и даже сарказм, - может быть, вас обоих мне тоже подбросили?
Они снова переглянулись, просто удивительно, насколько синхронно и слаженно у них это получилось.
- Нет, правда? Если кому есть в чем признаться по данному поводу, я жду.
- Я тебе все рассказал, - бросил Яр сухо, корректно и чуть быстрее, чем надо.
Пашка держал паузу. Целый длинный, в несколько тактов, многоступенчатый заунывный пассаж метели за окном.
Прорезался:
- Ну, это смотря что иметь в виду.
Метель притихла, словно тоже приготовившись слушать, наставив потайные микрофоны, в печке громко, будто пробный щелчок, треснул расколовшийся уголь. Яр вдруг встал - резким пружинным движением, от которого я вздрогнула, в два длинных шага подошел к двери, нажал плечом, отгребая очередной снежный пласт. Там, за дверью, за пределами очищаемого конуса, нападала, наверное, целая гора. Где-то между постройками, в груде прочей утвари, лежали, кажется, большие деревянные лопаты для снега, но теперь-то какая разница…
Яр уже закрывал дверь, и белые мошки таяли на его волосах и ресницах, когда мы услышали крик. Далекий, смазанный, не понять, мужской или женский, - но услышали мы его все, даже маленькая заворочалась в колыбели и на длинную секунду открыла глаза.
Крик повторился. Кажется, ближе - а может, просто громче и отчаяннее, на пределе возможного звука.
Пашка встал, и Яр четко и точно, как баскетболист, поймал его движение и взгляд:
- Пошли.
Оба оделись по-солдатски мгновенно, и я тоже вскочила, поспешно просовывая руки в негнущиеся рукава гардуса. Запутавшись в них под двумя одинаково недоуменными мужскими взглядами.
- Ты-то куда намылилась? - бросил Пашка, и я автоматически, без паузы, словно отбивая мяч, в тысячный раз сообщила ему, кто он такой.
- Марина, - сказал Яр с незнакомым сухим холодком в голосе. - Ты останешься. С ребенком.
С ребенком, да. На это мне было совершенно нечего возразить. И я еще стояла посреди внезапно просторного помещения, натопленного и уютного, вполне пригодного для жилья, стояла сама над колыбелью, вполоборота, с гардусом на одном плече, - а их уже не было, обоих, даже и голоса ушли куда-то в метель, растворились, пропали. А маленькая снова уснула, переменив позу, свернулась калачиком, как эмбрион: младенцы, наверное, неплохо помнят тот период своей недлинной жизни. Какого черта Пашка ляпнул, что я никогда не хотела детей?..
Но не стоять же так до самого их возвращения. Сняла гардус, бросила на кровать и подошла к двери послушать метель. В деревянную створку с той стороны сёк теперь сухой снег, как будто сыпался песок, бесконечный, беспощадный.
Круглая печь распространяла концентрические красноватые волны тепла и света, дугообразные отблески ложились на колыбель. Центр моей вселенной. Моей собственной внутренней полости, где нипочем не уместиться чересчур многочисленным лишним кристаллам.
И стало совершенно очевидно, что никто не вернется. Так должно быть, так задумано, чтобы они не возвращались.
К черту!!!
Я распахнула дверь, и снежинки ударили в лицо точным и сильным слаженным залпом, ослепили, иссекли кожу, забили дыхание. Гардус, накинутый на плечи, взмыл, словно крылья или кавалерийская бурка на полном скаку, этнические кисти зацепились за что-то в проеме, пусть их, к черту, не холодно и так. Вырвалась наружу, словно сверкание кристаллических искр из расколотой полости, наконец-то, сколько можно было! Метнулась, пробивая руками и телом обжигающий снег, туда, в бурю, в метель; не может же она, в самом деле, тоже подчиняться кому-то, чьей-то воле, фантазии, выдумке… хотя…
Крик раздался опять, отчетливо, совсем близко.
И я уже знала, кто это кричит.
* * *
Флюорит - плавиковый шпат, фторид кальция, название от латинского "флюор" - "течение". Оказывается, его добавляют в руды, чтобы снизить температуру плавления и придать текучесть. Ты не знал? Я тоже.
Чаще всего флюорит фиолетовый и зеленый, но бывает и голубой, желтый, розовый, а еще оптический - он бесцветный, прозрачный. А дальше у нас идет сплошная стереометрия, приготовься. Спайность совершенная по октаэдру. Сингония кубическая. Форма кристаллов - октаэдры или кубы. Образует плотные или зернистые массы, либо шестоватые или радиально-лучистые агрегаты. Еще или хочешь жить?
Добывают его из практически мономинеральных жил или месторождений замещения в известняках. В нашем случае скорее второе. Сплошное замещение, и все идет в плавильную печь.
Но смотри, как красиво.
Глава четвертая
АКВАМАРИН
Он был тяжелый. Страшно тяжелый, кто бы мог подумать, он всегда казался мне щуплым и мелким, несерьезной комплекции для мужчины, мой женский взгляд был тогда заточен на куда более внушительные размеры… Немыслимая, неподъемная тяжесть. Глубокая борозда в снегу выше колена, все равно мгновенно заметаемая метелью. Только тяжесть; холода я не чувствовала по определению, ни в теле сквозь прошиваемый ветром свитер, ни в пальцах, давно потерявших чувствительность. И ни единого звука, кроме оглушительного свиста бури, и никак не понять, жив он или нет. Пока не дотащишь.
Жив он или нет. Хороший вообще-то вопрос.
А еще я не помнила, закрыла ли дверь. Ее, конечно, все равно сразу же захлопнуло ветром, раньше, чем снег и холод успели проникнуть внутрь, - но ужас был уже в том, что я забыла, забыла… Она могла проснуться. Могла опрокинуть колыбель, добраться до печки… ну же, быстрее, быстрее!..
Если б он пришел в себя. Если б помогал хоть немного, отталкивался, что ли, ногами… бред. Он умер восемь лет назад. То, что он оказался здесь, что кричал на пронзительной ноте в снежную мглу, - само по себе переворачивает все. Всякие мои представления о мире, логике, рассудке. Проще всего было бы предположить, что наконец-то, прожив здесь нескончаемую зиму и дописав сценарий, единственный мой мост между реальностью и придуманным, я все-таки ожидаемо сошла с ума, а дальнейшее - галлюцинация, включая и неподъемное тело, и борозду в снегу, и крик… Да, но крик ведь слышали и Пашка с Яром. Господи, ну какой Пашка, какой Яр?!
Можно продолжить. Какой сценарий, какая девочка, какие письма и посылки, какая станция Поддубовая-5? Безумие - слишком зыбкая и неопределимая вещь, чтобы вот так однозначно назвать точку отсчета. Именно поэтому артхаусный кинематограф очень любит тему безумия, такую аморфную, расплывчатую, способную заполнить любую форму, сгладить любые шероховатости и лакуны драматургии. Если герой сошел с ума, уже не имеют значения мотивации и причинно-следственные связи. Мало ли что зародилось в воспаленном воображении, больном рассудке? Это легче всего. Я никогда этого не делала.
Не могу, не могу. Остановилась, хватая ртом колючий ветер с едкими каплями снежинок. Тело Михайля сползло вниз, стекая между негнущимися пальцами, и на нем мгновенно, будто в ускоренной съемке, образовался белый налет, нет, уже слой снега; присесть на корточки, счистить ладонью хотя бы с лица - бесполезно, словно чертить вензеля на воде. Надо двигаться дальше. Надо его дотащить, надо вернуться к маленькой, а там будет видно. Наверное. Хоть что-нибудь.
Снег летел крупными хлопьями, делая темноту белесой и совершенно непроглядной, искривлялось пространство, размывались расстояния: вокруг могло быть много километров безлюдной беловатой тьмы, независимо от того, что я совсем недавно выбежала из теплого дома, вещественного, реального, я же прожила там три месяца, там горит огонь в печи, там спит мой ребенок!.. Бессмыслица. Такого вообще не бывает. Никогда, нигде; по крайней мере в том же мире, где залепляет глаза горизонтальная метель…
Присела на корточки, запустила пальцы в снег, схватилась за что-то похожее на мятое листовое железо, попыталась встряхнуть, оторвать от земли:
- Михайль!!!
Мотнулась голова. Кажется, шевельнулись губы и ресницы… ну, таких деталей сейчас уж точно не разглядеть. Но он жив, это совершенно точно. Иначе какой был ему смысл умирать восемь лет назад?!
И вдруг его тело потеряло вес. Внезапно, будто отключили силу тяжести; от изумления я разжала пальцы. Он не упал, остался в странной полулежачей позе - опираясь на локоть, наверное. Другой рукой медленно провел по лицу, счищая снег.
Метель снова стала мелкой, прозрачной, секущей. Михайль пытался проморгаться, ритмично вспыхивали искорки в его глазах, это ведь отраженный свет, и его источник где-то рядом… Оглянулась через плечо и проследила взглядом по лучу, явственно обозначившемуся в снежинках. Щель по краю неплотно притворенной двери, моей двери - совсем близко.
Повернулась к Михайлю, он уже сидел, загрузнув в снегу, безуспешно вытряхивал снег из непокрытых волос и что-то неразборчиво бормотал, гудел без слов. Ничего, сейчас отогреется, начнет соображать. Только добраться, уже осталось немного, совсем чуть-чуть.
Потянула его за руку и вяло, почти без эмоций, удивилась неподъемнейшей тяжести, да как я вообще могла куда-то его тащить? Наклонилась к самому лицу, жестко и с силой затрясла за плечо:
- Может, все-таки попробуешь встать?!
* * *
Простите, но на вашем месте, патрон, я не стал бы подписывать. Если желаете знать мое мнение, тут имеют место мошенничество и грабеж. Разрешите обосновать? Это отнимет у вас не больше пяти-шести минут.
Аренда девятнадцать евро в сутки. Вы были раньше в тех краях, патрон? Я наводил справки. За девятнадцать евро в сутки там можно было бы арендовать дворцовый комплекс, если б он там, конечно, был. Тем более на длительный срок; я вообще не понимаю, почему вы договаривались посуточно. Дешевле обошлось бы купить эту землю со всеми постройками и прилегающим лесом. Да, я в курсе, что она не продается. Я о грабительской аренде.
Подведение коммуникаций - пятьдесят тысяч евро. Каких таких коммуникаций, разрешите уточнить? Да за подобную сумму местная рабочая сила… Хорошо, буду краток. Эти деньги разворуют и пропьют. На девяносто процентов.
Высокотехнологичное оснащение - полмиллиона евро. Оставляю их на вашей совести, патрон. После всех ваших объяснений я так и не сумел постичь, что именно вы имеете в виду.
Транспортировка коллекции - шесть тысяч евро. Страховка - триста тысяч. Пропускаем: во все, что касается вашей коллекции, я не вмешиваюсь.
Железная дорога - двадцать тысяч евро. Если я правильно понимаю, тут вы имели дело с государственной структурой, сложно, да, разумеется. Но можно было разговаривать жестче. В этой стране, насколько мне известно, чиновники начинают торговлю с совершенно нереальных цифр, а затем соглашаются на вполне приемлемые. Почему вы не посоветовались вовремя со мной?
Отступная семье Каменок - пять тысяч евро. Из соображений человеколюбия, я уже молчу о практических, эту сумму следовало бы сократить как минимум вдвое, а лучше на порядок. Эти люди никогда не видели даже приблизительно сопоставимых денег. Последствия непредсказуемы.
Статисты - пятнадцать евро в сутки. Подождите, это общий бюджет или каждому? Ну хоть тут вы меня успокоили. Хотя, честное слово, хватило бы и десяти, даже и восьми на всех. Поинтересуйтесь при случае ставками в местном театре.
Реквизит (полный список прилагается) - четыре тысячи евро. Штучная работа, понимаю. Допустим.
Так. Ну, по этому пункту я воздержусь от комментариев. Хотя, патрон, если бы вы не дали этому человеку понять, что он может диктовать вам условия… Хорошо, молчу. Тридцать тысяч евро, майн готт…
Настоятельно рекомендую вам пересмотреть бюджет. Ваше право, патрон, пренебречь моими рекомендациями, но…
Да, конечно. Сегодня же передаю в банк.
Не смею больше отнимать ваше время, патрон.