* * *
Привет, Чернобурка,
давно тебя не видел, не щупал твой жесткий мех, и это неправильно. Как она жизнь вообще?
А я вчера включил ящик и случайно попал на твою штуку про автозавод, извини, если перевру название, "Профессионалы", что ли? Ты будешь смеяться, но досмотрел до конца, честное слово. Ну что тебе сказать. Мы же понимаем оба: это полная туфта, заказуха, "Профессионалы" твои, - но по тому, как человек делает откровенную туфту, только и можно определить, на что он вообще способен. Гайки на снегу - гениально. И сразу же видно, что сама разбрасывала перед съемкой, и без особого смысла, так, для красоты, а работает все равно. Не знаешь как, но работает.
Вот что я тебе скажу, Маринка. Тебе надо снимать документальное кино. Настоящую, серьезную документалку по какой-нибудь мощной теме. Глобальная катастрофа, стихийное бедствие, война, что ли. Подумай, возьмись. Это будет бомба, если ты нечто подобное сделаешь, так, как только ты и умеешь. И у тебя наконец образуется имя, с которым дальше уже сможешь позволить себе выдумывать все, что угодно. Я серьезно говорю.
Муторное сейчас время, угораздило же нас с тобою вляпаться в него. В нынешнем искусстве никого не интересует ничего, кроме жизни. Искаженной, переломанной, вывернутой в особо извращенном ракурсе - но с непременной отсылкой на документальную реальность, ту единственную, которая у нас имеется к услугам каждого, одна на всех. А то, что ты выдумываешь сам, берешь из себя, изнутри, из собственной вселенной, никого не интересует. Потому что люди вообще мало интересуют друг друга.
Я свою "Репетицию времен" опять забросил, что-то она мне перестала нравиться совершенно, хоть и гениальная вещь, конечно. Холст повело на фиг, мог бы и предвидеть, нормальных подрамников таких размеров давно никто не умеет делать. Не хочется, откровенно говоря, вообще ничего. Царапаю дизайн для пары-тройки компаний, и неплохо платят. А в основном валяюсь и хандрю.
Жена мечтает затащить меня к врачу, когда-нибудь я ее точно убью. Передашь мне в тюрьму напильник в ручке флейтса и сто грамм для храбрости в банке из-под растворителя? Ни у кого другого точно ведь не допросишься.
Хорошая ты, Чернобурка. Могу представить, как тебе тяжело. Я-то по крайней мере все делаю сам, ну разве что подрамники не сколачиваю, - а у вас в кино приходится строить целую толпу идиотов, что-то им объяснять, впускать внутрь себя, не надеясь особенно, что поймут. Правда, запускайся с документальным проектом. Потом все будет легче.
Удачи тебе, зверь.
М.
* * *
Да кто угодно мог стилизовать, скопировать, подделать. В конце концов не одной же мне он писал в своей жизни письма. Кому-то, наверное, куда чаще и подробнее, а имея несколько образцов и нужный фактаж, нетрудно сработать что-нибудь эдакое.
Разумеется, та же рука, что и в случае с посылкой, не будем плодить лишние сущности. Мне и тогда показалось, будто такого - никто не может знать; а почему бы и нет? В конце концов четырнадцать лет назад сквозную деталь для картины искала вся группа. Другое дело, я не могла объяснить толком, чего именно хочу, а то, что они предлагали сами, было чудовищно мимо - и я срывалась, орала, убивала на месте!.. Мало убивала, может, если бы позволила себе больше, пронзительнее, из "Прощания" и правда вышел бы хороший фильм. Так или иначе, все примерно знали. Ну и где эти все, чем занимаются теперь?..
Чтобы далеко не ходить - Пашка: вот кого при всем желании не удавалось с тех пор упустить из виду. А ведь он знал про яшму, знал почти точно. С Пашкой у нас всегда, при всей профессиональной и дружеской общности, был зазор вот в это "почти", досадная миллиметровая неточность, из-за которой все летело к чертям быстрее, чем из-за настоящих разногласий, конфликтов и предательств вроде его показаний на суде. Но мог и попасть иголкой в нерв, чисто случайно. И чисто технически запросто мог выследить, разведать, закрутить многоходовку. Креатива и драйва у него бы хватило, а что до мотивов - так он же у меня всегда был козел.
И далеко не он один. Не он один козел, не он один мог знать и позабавиться от души на материале своего знания. Кстати, своего - необязательно тоже, в нашем тесном профессиональном мире не бывает совсем уж отдельных, случайных людей, все так или иначе пересечены друг с другом, знакомы по недлинным цепочкам, повязаны звеньями рукопожатий, поцелуев или постелей, образуя насыщенную питательную среду, где пышно взрастает любая засеянная информация. И Михайля в киномире знали тоже, и гордились знакомством, хотя в нашем-то деле он не понимал ни черта, с треском завалив ту пару постановок, в которые и вляпался-то неизвестно зачем. Он много во что вляпывался просто так, ради интереса или денег, а настоящая работа простаивала либо проскальзывала мимо, и уходила жизнь - никогда, ни из-за чего меня не пробивало так болезненно и насквозь, разрушительно и созидательно, как из-за этого… Теперь-то уже, конечно, нет. Нету ни сил, ни смысла.
Густые строчки, наползающие друг на друга и на верхний край листа. Не было в них больше ни близости, ни родственности, потому что не осталось доверия; просто такой вот почерк, такие вот слова. Невозможные: если про мамину болезнь Михайль, наверное, мог успеть от кого-то услышать, хотя бы от того же Яра, если они и вправду так плотно общались тогда, во время нашего плена, - но суд, он уж точно начался намного позже. Фальшивка, подделка, грубая и циничная. И я так или иначе выясню, откуда она взялась.
Ставни напротив были заперты плотно, без щели, но в их орнаментальной резьбе, если присмотреться как следует, были сквозные элементы, просветы в завитушках. Подтянулась, села на подоконник, подобрала ноги, подалась вперед, выставив руки и поймав щекой бритвенный холод сквозняка между строениями. Отверстие, похожее на запятую, вплотную, близко, лицом к холодному дереву. Впечатляюще, наверное, он смотрится, мой отдельный непроглядно-черный глаз - с той стороны.
Но с этой - не получалось разглядеть практически ничего. Мглистый сумрак, фрагменты то ли мебели, то ли стен, что-то дробное, ребристое, и не разберешь; такой вот смутной картинкой обычно нагнетают саспенс, если не хватает фантазии и бюджета. Комната за ставнями была явно пустой, нежилой даже, однако напротив светилась вертикальная линия, отбрасывая на пол косой квелый луч. Смежное помещение, в котором, возможно, кто-то есть. Стоп. Кажется, звук. Оттуда, издалека.
Перегнулась еще сильнее, почти теряя равновесие, прильнула к дырке уже ухом. Точно - там, за следующей стенкой, слышался приглушенный гул, и вроде бы голоса, неразличимый разговор, а потом намного явственнее - музыка. Как в старом фильме, снятом в те времена, когда еще не научились как следует сводить дорожки. Впрочем, на некоторых наших студиях до сих пор не научились.
Там телевизор, что ли? Смотрят кино?
Отс. Ну разумеется, должен же он использовать по назначению свою гигантскую коллекцию; неспособной понять Иллэ врет, будто ушел в лес, а сам… Попыталась представить на мысленной карте расположение его флигеля: далековато, но мало ли каким зигзагом могут идти смежные пристройки. Вот и хорошо. Сейчас.
Накинула валяное одеяние Иллэ, интересно, как правильно: пальто, тулуп, салоп?.. Хотя наверняка там какое-нибудь особое этническое название, надо спросить. Высокий воротник-стойка с запахом мокрого животного царапал подбородок, рукава были длиннее, чем надо, выпуская на волю только самые кончики пальцев, вроде рожек улитки. Подхватила с подоконника письмо и вышла наружу.
Потеплело. Не настолько, чтобы не щипало щеки и не вылетал пар изо рта, но достаточно, чтобы одежда воспринималась как дополнительная тяжесть на плечах. Где-то у горла, возле жесткого воротника, плескалось несильно, не угрожая захлестнуть, мрачно-азартное, решительное, злое. Пускай только попробует ничего не объяснить.
Стеклянная дверь над крыльцом флигеля казалась матовой и черной, без просвета. Я взбежала по ступенькам, подметая их кистями на подоле, остановилась вплотную, прислушалась. Отсюда не различить никаких дорожек, не отделить музыку от иных шумов - но и не тишина, все-таки фон, полупрозрачная, как от пламени, тень звука. Замечательно, значит, дома. Пускай кому-то и не нравится, когда к нему вламываются без предупреждения, ничего, переживет. Я тоже, знаете ли, не люблю контрафактных подарков и поддельных писем.
Дверь задрожала, задребезжала, загудела, хороня под грубым шумом далекий кинематографический звук. Короткая и убедительная, как автоматная очередь, серия ударов в косяк, небольшой продых, потом еще, а если он и теперь не откроет, начну колотить прямо по стеклу. Всегда любила разбивать голыми руками стекла, жаль, никогда не удается запомнить самого момента, острого кайфа разлетающихся под кулаком стеклянных брызг - в тот миг всегда оказываешься далеко и видишь, лихорадочно записываешь в памяти точное и яркое, единственный образ, вспышку, картинку в столбе ослепительного света, возможного лишь тогда, когда пробивает. А потом удивленно разглядываешь кровь на содранных костяшках, похожих на бусинки сердолика. После возвращения они какое-то время совсем не болят.
- Вы что-нибудь хотели, Марина?
Обернулась.
Он подошел к самому крыльцу и смотрел на меня снизу вверх, непривычный в этом ракурсе, одетый в черный поблескивающий дождевик с капюшоном, сброшенным на плечи. Опирался на палку, темную от влаги, особенно при конце, где на острую веточку накололся круглый, словно монета, желтый лист. У ног Отса стояла корзина, полная нереально крупных и красивых, как в кино, белых грибов.
- Зачем же так колотить? - попросил спокойно и негромко. - Разобьете стекло.
* * *
Сердолик состоит из мельчайших волокон халцедона с микровключениями гидроксидов железа. От этих гидроксидов зависит его цвет, и обычно он не настолько яркий и кровавый, как хотелось бы, приходится подкрашивать. Что ты хочешь, камень любви, а с любовью оно так всегда. У сердолика есть другое название, карнеол (скажи, тоже красиво?), от древнегреческого "карнис", что означает "мясо". Сердце, мясо - разница, в сущности, небольшая, иногда полезно об этом помнить.
Да перестань ты дразниться, никогда я не коллекционировала мужские сердца. Коллекция чужих сердец равна списку твоих же ошибок минус один, и это в лучшем случае. А как правило - просто коллекция ошибок, они и в жизни всегда нанизываются одна на другую, словно бусины. Надеваем на ось, вот сюда, возле самого полюса, в снежное декольте: она будет медленно крутиться, и мы рассмотрим как следует. Видишь, насколько разные все, нигде-нигде не повторяется рисунок… А вот и не скажу, любимый, какие тут наши с тобой.
Знаешь что, полетели отсюда.
Глава четвертая
ДРУЗА
- Присаживайтесь, Марина, и подождите немного. С вашего позволения, я приведу себя в порядок после леса.
Кивнула, опускаясь на уже знакомую кушетку: пускай. Пусть приводит себя в порядок, а там никуда не денется, объяснит, ответит на все мои вопросы. Внутри по-прежнему бурлило на правильном уровне, чуть выше диафрагмы, не грозя выплеснуться, но и не затухая раньше времени. Хороший, ровный драйв, на котором и делаются не самые важные, но принципиальные, решающие дела. Подождем.
Отс, по-лесному сырой и глинисто-грязный, с сосновыми иглами в волосах и дождевиком на сгибе руки, обернулся в дверном проеме:
- Можете пока посмотреть поближе мою коллекцию, вам интересно, я думаю.
- Да, мне интересно.
Он вышел, клацнула ручка двери напротив входной, только уже не стеклянной, а белой, глухой. Посидев пару мгновений, я встала и неторопливо заскользила вдоль стеллажей с дисками. Неудобная коллекция: коробки прозрачные, многие без обложек, и определить, что там за фильм, можно лишь вынув диск из ячейки, да и то не всегда - на некоторых вообще не обнаруживается опознавательных знаков. Но здесь точно есть какая-то система, принцип расположения наверняка не алфавитный, железная коллекционерская логика, непостижимая с первого взгляда. А интересно было бы расшифровать, пока он там моется и вытряхивает иголки из волос.
Допустим, если вынимать каждую пятую в одном ряду. И еще отсчитываем в столбик по пять вниз и по три вверх. Сверяя имена и названия, годы и страны, студии и жанры - если таковые указаны на обложке, если таковая есть вообще. Двигаясь влево, в противоположном направлении от дверей.
Игра увлекла, вечно я отвлекаюсь на необязательное, неважное, на игры и ребусы. Ни черта не совпадало в этих густочерепичных дисках, никакой внятной последовательности, ни малейшей системы. То классическая комедия, то, судя по названию, никому не известный артхаус, то несколько серий свежей мыльной оперы, то вдруг набор документалки, то четыре диска подряд, сверкающих и неопознанных, как летающие объекты. Упорно отсчитывая загаданные числа, я незаметно добралась до угла и свернула на перпендикулярную стену. Здесь мне попалась первая музычка: сборник саундтреков из нашумевших фильмов, но все-таки. Повертела с непонятным мне самой торжеством, сунула на место, отсчитала еще пятерку… Прислушалась.
Из-за стены доносилась как раз композиция из только что выловленного сборника. Где-то там, в глубине строения, продолжали смотреть кино, и если это был не Отс… да какой Отс, он ушел мыться совсем в другую сторону, хотя кто знает, как расположены здесь комнаты, в этом его флигеле, вряд ли более логичном, чем коллекция дисков. Во всяком случае, прямого прохода в том направлении нет, разве что потайная дверь скрыта за какой-нибудь из секций. Кстати, очень может быть.
- Я вас слушаю, Марина.
Он возник в том же проеме, точно в таком же виде, как уходил, только чистый и без плаща - ни тебе халата, ни влажных волос. Я сунула диск на место, кивнула:
- Поговорим. Кто у вас там смотрит кино?
Отс пожал плечами, присел на кушетку:
- Никто. Но если вы себе что-нибудь выбрали посмотреть…
За стеной стеллажей вскрикнул напоследок звучный аккорд, а затем зашептали, угасая, куда более тихие слова. Я вскинула палец смешным нарочитым жестом:
- Слышали?
- Нет. Хотя, возможно, я забыл выключить плеер.
- Перед тем как уходили в лес?
- Вас это удивляет? Я не так молод, - голос звучал безупречно ровно, скрывая нарастающее раздражение. - Могу пойти и выключить, если это мешает нашей беседе.
- Не мешает.
И действительно, ничего уже не мешало. Во всем строении, плотно заполняя паузу, стояла неподвижная тишина - ни шелеста, ни ноты. И, кажется, был щелчок. Конечно, я могла его и придумать, но, по-моему, все-таки был.
- Отс, это вы положили мне письмо на подоконник?
- Письмо? - задумался, припоминая, действительно, не фиксировать же ему такие мелочи. - Да, конечно. Вернее, Таша, по моей просьбе. Вы хотели бы отправить ответ?
Какой ответ?!
Сверкающие ребра дисков поплыли перед глазами, разгоняясь, набирая обороты, ускоряющееся вращение лишило комнату прямоугольных форм, а хозяина превратило в никак не умолкающий, снова и снова звучащий на коде голос: ответ, ответ, ответ…
Какой может быть ответ, он издевается, что ли?!!
- Марина!
Проморгалась, попробовала подошвой твердую землю под ногами. Вот она я, стою, и Отс очень близко напротив, глаза в глаза, и руки держат мои запястья, и несколько дисков веером на полу, все правильно: еще немного, и доплеснуло бы до края, а так - почти, не считается, пронесло.
- Извините. Со мной иногда бывает.
- Принести вам воды? Может быть, коньяку?
- Спасибо, - позволила усадить себя на кушетку, аккуратно высвободила руки; теперь-то я сумею нормально сформулировать. - Видите ли, Отс, это письмо написал давно умерший человек, и, насколько я понимаю, когда-то он останавливался у вас. Было бы логичнее, если бы письмо нашлось здесь, а не пришло по почте.
- У нас?
- Михайль Коген. Я видела тут его картины. Вспомните, для меня это важно.
Он посмотрел странно. Без недоумения, наоборот, с каким-то чересчур явным пониманием, которым не спешил делиться со мной - естественно, после дисков-то на полу. Ничего. Дождусь, дожму.
- Я принесу вам выпить, Марина.
- Давайте. И вспоминайте, пожалуйста.
Отс вышел, и я снова прислушалась, но не уловила ничего, кроме его быстро удалившихся шагов. Да какая мне разница, кто или что спрятано в этом флигеле - может, Таша развлекается, а может, и вправду сам собой выключился забытый плеер, какое мне дело до чужих тайн, не отвлекаться, сосредоточиться на собственных. Долбить в одну точку, пока не расколешь серый камень с блестящим ободком. Внутри которого вполне может оказаться пустота.
- Возьмите, вот.
Коньяк, и неожиданно хороший, явно дорогой; но бутылки Отс не принес, только две приземистые рюмки на подносе. Присел рядом, тоже взял рюмку, отпил чуть-чуть, по-гурмански, и откуда он только взялся в этой этнической дыре, эстетствующий коллекционер-киноман с исчерченным шрамами лицом?..
Но я обещала себе не отвлекаться:
- Вы вспомнили, Отс?
- Марина, - он причмокнул, перекатывая коньяк на языке. - С того самого момента, как вы тут появились, вы только и делаете, что задаете вопросы. Это вполне естественно: если б у вас их не накопилось в таком количестве, вы, наверное, и не оказались бы здесь. Ошибка в одном: ваши вопросы - не ко мне. А также не к Тарье и не к Иллэ.
- А к кому же?
- Видимо, к вам самой. Не волнуйтесь, - он поставил рюмку на пол, похоже, чтобы иметь свободные руки на случай, если я снова начну крушить коллекцию, - со своей стороны я отвечу вам исчерпывающе. Письмо пришло поездом, не с обычным почтовым рейсом, но так тоже иногда бывает, если корреспонденция срочная. Я нашел его утром на станции и как раз из соображений срочности передал вам с Ташей, мы вместе ходили по грибы. Никакого другого отношения ни к письму, ни к предыдущей посылке я не имею и дополнительной информации дать не могу. Теперь Михайль… Коген?
Так. Я зеркально повторила жест Отса: еще одна рюмка у подножия кушетки. Слишком сильное искушение, когда в руке стекло.
- Я припоминаю этого человека, однако очень смутно, а Иллэ и Тарья, думаю, не вспомнят вообще. Если он умер, приношу соболезнования. И еще один совет, Марина.
- Да.
- Мне кажется, вы пытаетесь увязать воедино все происходящее с вами здесь. Поверьте, не стоит этого делать. Большинство вещей в жизни совершенно автономны. Вся связь между ними - только в вас самой, внутри. Вы меня понимаете?
Усмехнулась, нагибаясь за коньяком:
- Что ж тут непонятного? Ваше здоровье, Отс. Внутри.