"Но как поступить сейчас? Говорить с тетей Нюсей или нет? Если говорить, то получится - вмешиваться. Нет. Пусть все будет, как будет. В конце концов тетя Нюся не моя крепостная. У тети Нюси своя душа, своя жизнь, своя судьба. У нее есть свои желания и свои представления. Нет! - окончательно решила Мария Александровна. - Нечего рассюсюкивать. Дождемся шести вечера, и пусть тетя Нюся сама решает свою судьбу, без предварительной обработки". - Она встала с кресла, прошла за письменный стол к своим бумажкам. Но зря она их листала. Листать листала, смотреть смотрела, а сообразить ничего не могла.
Когда жизнь ставила перед Марией Александровной внезапные преграды, она всегда вспоминала свою маму Анну Карповну, думала о ней, звала ее мысленно на помощь, точно так, как испуганные дети обычно вскрикивают: "Ой, мамочка!". Сейчас она вспомнила их большой каменный дом в Николаеве, залитую солнцем широкую террасу с выходом в сад, пятна яркого света и бегущие под легким верховым ветерком с моря тени листьев белолистного тополя, раскидистого, могучего, как бы охраняющего и дом, и сад, и заведенный на века порядок. На просторной террасе стоял большой стол на двенадцать персон и столько же плетенных из ивовых прутьев легких стульев с высокими спинками. За этими стульями маленькой Машеньке было очень удобно прятаться. А когда ее наконец находили, она с визгом и хохотом выскакивала на середину веранды, и все делали вид, что очень удивляются и радуются ее появлению. В воскресные дни у них бывали к обеду гости, и среди них непременно тогда еще не адмирал, а молоденький капитан-лейтенант дядя Паша со своей молодой, красивой и статной женой, тетей Дашей. Из детей у них в те времена был только сын Николенька, которого они обычно оставляли с няней. Это ведь происходило еще до большой войны, когда русские и немцы дружили так, что, казалось, не разлей вода.
- А-а, папина дочка! - сделал Машеньке "козу" дядя Паша и изобразил, что гонится за ней. Та помчалась от него с визгом и хохотом, запнулась о плохо придвинутый к столу стул, упала с размаху лицом вниз, разбила до крови нос, поцарапала лоб и правую щеку. Дядя Паша тут же подхватил ее на руки и понес в дом умывать и мазать зеленкой ссадины, а мама взволнованно посеменила за ним следом. Кровь из носа быстро остановили ледяным компрессом, ссадины на щеке и на лбу разукрасили зеленкой. А потом пятилетняя Машенька с распухшим носом, как полноправная героиня сидела за столом среди взрослых, дула на чай в блюдце и с удовольствием слушала, как взрослые восхищаются ее мужеством.
Темно-серые глаза дяди Паши так блестели, усы были такие черные, кожа на лице такая чистая, юная, а тетя Даша такая красивая, такая яркая, что их пара как бы освещала застолье еще совсем не изжитой молодостью и светлыми надеждами на вечно светлое настоящее и будущее.
С того дня прошло тридцать восемь лет, а Мария Александровна помнила не только то застолье, но даже себя, смешно отражающуюся в самоваре, свою большую голову с огромным носом - все очень смеялись этому ее отражению в зеркальной глади пузатого медного самовара, смеялся даже папá, и Машенька заливисто хохотала громче всех.
А было ли все это? Вроде было и вроде не было. Правда, над левой бровью остался крохотный белый шрам, мазнешь пудрой, его и не видно. С каждым годом жизнь летит все стремительнее. Кажется, еще вчера она переживала не на шутку, что ей "уже тридцать", что вот он, бальзаковский возраст! А сейчас ей сорок три. А бальзаковский возраст все еще не наступил или прошел давным-давно? Да, она еще моложава и лицом, и телом, а душой иногда кажется себе той самой девчушкой, что запевала на марше кадетской роты в Джебель-Кебире, запевала таким тонким, таким хрустальным голосом, что сердца ее сослуживцев мальчишек замирали от страха: "Вдруг сорвется кадет Маруся, вдруг пустит петуха?"
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом…
И ангел плакал над мертвым ангелом,
Мы уходили за море с Врангелем.
Мальчишки переживали, а она, Маруся, всегда вытягивала высокую ноту и ни разу не сорвалась. Был за ней такой грех, а вернее, такая повадка: "ходить по краю". Много раз в жизни ходила и ни разу не сорвалась. И вот опять она пошла по краю: к шести часам объявится жених мсье Мишель, и что потом? Неужели все рухнет и опять она останется одна-одинешенька? Говорят: "Один в поле не воин". Неправда, воин, особенно когда деваться больше некуда. Хочешь не хочешь, а будешь воевать, будешь царапаться за эту жизнь.
Квартировавшая на первом этаже швейцарская фирма по производству и продаже редких часов на прошлой неделе подарила Марии Александровне очень высокие, в рост человека, напольные часы в виде готической башни. Теперь они украшали гостиную.
"Ладно, как будет - так будет, - решила Мария Александровна. - Без двадцати минут шесть, надо подниматься домой".
- Че ты така невесела? - спросила Марию тетя Нюся, едва та переступила порог.
- Я? Да все нормально, - с деланным равнодушием отвечала Мария и даже улыбнулась, но, видимо, улыбка получилась такая вымученная, что тетя Нюся только головой покачала. Она была очень чувствительна к перепадам в настроении Марии, не зря они очень быстро перешли на "ты", как подруги, иначе получалась какая-то чепуха, какая-то полная разноголосица в отношениях.
- К шести чай накрой, - сказала Мария, проходя к себе в спальню, - на троих, к нам гость будет.
- Хто такий?
- Хто? Хто? А то ты не знаешь? - съязвила Мария. - Мой секретарь Мишель.
- А откудова мне знать? - удивилась тетя Нюся, и по тону ее голоса было понятно, что она не лукавит.
Дареные напольные часы пробили шесть раз, их густой, сильный бой отозвался легким дрожанием оконных стекол.
"Или часы надо потише настроить, или окна новой замазкой пройти", - машинально подумала Мария Александровна, и тут же раздались три легоньких сухих стука в дверь.
Мсье Мишель был пунктуален.
Поздоровавшись с гостем, тетя Нюся не мешкая разлила чай по тонким фарфоровым чашкам. Нарезала три куска яблочного пирога и разложила их по трем тарелочкам.
- Угощайтесь, мсье Мишель, - как могла, радушно предложила Мария.
- Спасибо. Я очень люблю яблочный пирог, - сказал мсье Мишель, обращаясь к тете Нюсе.
- Мы тоже любим, - отвечала ему та по-французски.
- Как идут наши дела, мсье? - спросила Мария, чтобы как-то заполнить возникшую паузу.
- Дела идут неплохо, - с готовностью, но без подобострастия отвечал мсье Мишель. - Вы не ошиблись, перебросив те биржевые деньги в строительство жилья для небогатых людей. Спрос растет каждую неделю.
- Но я помню, мсье Мишель, что это вы меня надоумили. Очень хорошо помню и тот день и тот час.
- Разве дело во мне? - смутился гость. - После войны всегда большой спрос на жилье. Так было и после Первой мировой, точно так же. Какой у вас вкусный чай! - с восторженной улыбкой взглянул он на тетю Нюсю.
- На здоровье, - отвечала та по-французски. Тете Нюсе были совсем не интересны разговоры Марии и ее секретаря, который никогда прежде не поднимался к ним в дом.
- Еще по чашечке? - спросила Мария гостя.
- С удовольствием! Никогда не пил такого вкусного чая.
- Вот дело сладится, будете пить каждый день, - сухо сказала Мария, не глядя ни на гостя, ни на тетю Нюсю, наливавшую всем по второй чашке.
- Я отлучусь, - не допив свой чай, поднялась Мария, - а вы поговорите без меня. - И, глядя в пол, вышла из гостиной.
Когда через четверть часа Мария вернулась в гостиную, тетя Нюся сидела за столом одна и как ни в чем не бывало пила свой чай из тонкой фарфоровой чашки, такой тонкой, что чай был виден в ней на просвет.
- А где Мишель?
- Где? Где? Казала бы я тебе, где, - усмехнулась тетя Нюся. - Тама! Что же это ты, бессовестная, меня бросила?!
- Дело такое. Третий лишний.
- Дурненька ты, Маруся, на всю голову. Шо ж это ты могла про меня такое в уме держать, а?! - Все это тетя Нюся проговорила с такой светлой улыбкой на лице, такой искренней, что Мария и думать не думала, а бросилась вдруг к ней в объятья, и обе заплакали облегчающими душу слезами чистой радости.
Утром следующего дня в кабинет Марии Александровны постучался мсье Мишель. Вошел, поклонился и, не принимая предложения хозяйки кабинета сесть, сказал:
- Мадам Мари, мне понадобится две недели, чтобы подготовить дела к передаче другому секретарю. И еще неделю на передачу самих дел.
- Но, мсье Мишель, зачем же так? - неуверенно начала Мария Александровна.
- Нет, мадам. Дело решенное. А любить мадам Нюси я смогу и издали, - сказал он с полуулыбкой человека, понимающего, что обидели его не нарочно, что просто "так карта легла".
- Хорошо, мсье. Я дам вам любые рекомендательные письма и всегда буду к вашим услугам. Вы замечательный сотрудник и хороший человек.
- Спасибо. Разрешите идти?
- Не забудьте передать привет коту Паскалю. Кстати, он серый или черный?
- Серый, мадам. Такой же серый и самонадеянный, как я, - печально улыбнулся мсье Мишель. - Не держите на меня зла.
- Бог с вами!
На этой доброй ноте они и расстались.
"Настоящий мужчина, - подумала Мария Александровна, оставшись в кабинете одна, - гордый и держится молодцом. Кто знает, может, Нюсе было бы с ним хорошо…"
XXII
Под утро ей приснилась большая собака, белая с черными пятнами и лучистыми карими глазами, кажется сенбернар, она не разбиралась в собачьих породах, но почему-то решила во сне, что именно сенбернар. Собака встала на задние лапы, а могучие передние положила на плечи Марии.
- Да что же ты навалился на меня, шалун? - смеясь во сне, вскрикнула Мария и пробудилась от собственного голоса. А пробудившись, сразу же осмотрела свои плечи - не остались ли там синяки от огромных собачьих лап? Оказывается, остались, на левом плече явный, а на правом едва различимый, да еще и сладко побаливало в тех местах.
Никакого сенбернара, конечно, и в помине не было. Сквозь дорогие брюссельские занавеси на высоком чистом окне падали кружевные тени и узорный солнечный свет: на кровать, на пол, на Фунтика, приводящего себя в порядок у порога спальни.
- Фуня, что же ты чужих собак в дом пускаешь? - нарочито строго спросила пса Мария.
Фунтик посмотрел на нее внимательно, моргнул сразу обоими глазами, дескать, "шутку понял", и продолжил свой утренний туалет.
- Куда это ты нализываешься? - ласково спросила его Мария. - Ты считаешь, мы куда-то пойдем и надо выглядеть прилично?
Фунтик понятливо помахал хвостом с белой кисточкой на конце.
Не один мсье Мишель беседовал со своим котом Паскалем, и у Марии каждое утро начиналось разговором с Фунтиком.
Стоя под теплым душем, Мария думала о своем секретаре: "Может, зря отказали человеку? Хотя это не мое, а Нюсино дело и ее добрая воля. Но он тоже зашел уж совсем по старинке: с бухты-барахты - и сразу свататься. Поговорил бы заранее с Нюсей, поухаживал. Много понимают о себе мужчины, каждый мнит себя подарком, отсюда и у мсье Мишеля этот кавалерийский наскок. А женщина должна привыкнуть, обдумать, взвесить все "за" и "против". Тем более немолодая женщина должна смотреть далеко. Замуж - не напасть, замужем бы не пропасть… Найдет себе жену мсье Мишель, мужчин война повыбивала как следует, а одиноких женщин пруд пруди. Я прямо обалдела, когда показалось, что это он мне делает предложение…"
Вытираясь перед огромным зеркалом во всю стену, Мария очистила уголком махрового полотенца краешек запотевшего зеркала, еще раз внимательно присмотрелась к синяку на левом плече, ни с того ни с сего бездумно и радостно засмеялась, сняла повязку с головы, которую надевала, чтобы не намочить волосы - голова у нее была чистая, вчера мыла. Мария не относилась к тем женщинам, что обожают любоваться своей обнаженной фигурой. Николь, например, обожала - отсюда во всех ее ванных комнатах такие огромные зеркала. А сегодня, как никогда, оттирая полотенцем все больший и больший кусок зеркала, Мария внимательно присмотрелась к своей фигуре в разных ракурсах. За последнее время она чуть-чуть пополнела, округлилась и приобрела формы вполне роскошной зрелой дамы. "Пока еще не толстуха, - подумала о себе Мария, - и даст Бог, не буду". Никакой физкультурой или прочими оздоровительными занятиями она никогда не занималась. Чего-чего, а движения всегда хватало в ее жизни сверх головы. И вообще Мария не могла понять, как можно бежать из пункта А в пункт Б только ради самой пробежки! Это всегда казалось ей несусветной чушью, бессмысленностью, а любая бессмысленность порождает дисгармонию, которая не может быть полезна для здоровья. Полезна только гармония, а все остальное - от лукавого.
- Какая ты у меня красотуля! - встретила Марию за завтраком тетя Нюся. - Хучь бы мужик порядочный подвернувся.
- Вчера тебе подворачивался, - насмешливо отвечала Мария, - и порядочный, и на ходу, и голова при нем, и дом, и дети выросли. Отшила?
- Ну и отшила. На кой он мне! Если б в твои годы…
- Какие твои годы, Нюся? Срам! Мы, считай, почти ровесницы - тебе пятьдесят семь, мне сорок три. У нас с тобой всего четырнадцать лет разницы. Как у меня с моей младшей сестренкой Сашенькой. Сейчас ей двадцать девять - взрослая женщина. Так что мы и с тобой и с ней, считай, бились, бились - поравнялись. Вот так она, жизнь, летит и смазывает всех в одну кучу, меняет все представления, в том числе и о возрасте. Слушай, Нюсь, а собаки к чему снятся?
- А тебе приснилась?
- Приснилась.
- Кобель?
- Вроде.
- Друг объявится.
- Откуда ему взяться? Разве доктор Франсуа?
- Ни, не дохтур, а натуральный мужчинка для тебя интересный.
- У меня даже следы остались на плечах от его лап. Как это может быть, Нюся?
- Мнительна ты, вот и остались.
- Ничего я не мнительная. Оттого, что мне сон приснился, не могли же остаться следы на плечах? Вот, посмотри, - и Мария спустила платье с левого плеча.
- Тю! Синячок, як хто поцуловав крепенько, - удивленно сказала тетя Нюся. - Ты или стукнулась, где - не помнишь, или сон в голове прокрутила так, шо на плечах аж отметинки. Мнительна ты, Маруся, пий чай. Тоби со сливками?
- Со сливками. А дурочку из меня не делай. Нигде я не стукалась, я бы вспомнила.
Фунтик терпеливо сидел у порога. Тетя Нюся давно его выгуляла и накормила. А на пороге он сидел просто так, без особых надежд, ему нравилось быть в компании, хоть и сбоку припека.
- С утра дожжина собирався, може, кое-где по Парижу и покапав, а счас нибо расчистилось. Гарный денек. Светлый.
- Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора,
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера, -
продекламировала Мария.
- Шо?
- Поэт так написал, Федор Тютчев.
- Правильно написав: хрустальны, - подтвердила тетя Нюся. - Пошла бы куда-нибудь прогуляться!
- Точно. Схожу на Монмартр, но без Фунтика.
- Хорошо, мы сами, а Хвунт?
Фунтик приветливо вильнул хвостом и преданно посмотрел на тетю Нюсю - он понял, что остается в ее распоряжении.
Мария давно знала, что Фунтик понимает несколько десятков русских слов, десятка два украинских, десяток французских, то есть он безусловный собачий полиглот. Сам доктор Франсуа подтверждал компетентность Фунтика, а он ведь был настоящий ученый-лингвист. Больше всех пес, конечно же, любил Марию Александровну, на втором месте у него был доктор Франсуа, которого он хорошо помнил еще по Тунису, а на третьем - тетя Нюся. Все остальные были вне пьедестала почета, и отношение к ним зависело от сиюминутных привходящих обстоятельств. Например, к молоденькой консьержке он относился с симпатией, а к ее мужу, от которого частенько попахивало вином, с отвращением и всегда брезгливо чихал при виде этого рослого мужчины, одновременно исполнявшего в доме обязанности электрика, сантехника, водопроводчика и истопника.
Мария любила Монмартр с его художниками, писавшими портреты с натуры. Рядом с мастеровитой халтурой там нередко попадались и живые, талантливые работы. Общение с художниками всегда привлекало Марию. Хотя общаться она предпочитала молча, одними глазами и душой, всегда готовой приоткрыться навстречу свежему дуновению подлинного. Но сейчас, собираясь на Монмартр, она думала вовсе не о художниках, а о том, как ей одеться.
Богато нельзя - сразу облепят те же художники с просьбой запечатлеть ее для веков. Бедно тоже не получится, хотя бы потому, что нет в ее гардеробе ничего плохонького. Перебрав десяток вариантов, она остановилась на простой, но далеко не простоватой клетчатой юбке - серым по серому, на белой блузке и длиннополой шерстяной кофте, которую связала для нее из верблюжьего пуха на туарегской стоянке Уля. Кофта была очень легкая, очень теплая, серая с более светлыми подпалинами - словом такая, что не бросалась в глаза. Чтобы было удобно ходить по мощенному булыжниками монмартрскому холму, она надела черные туфли на низком каблуке - хорошие черные туфли хороши к любому наряду. Хотела подушиться своими любимыми духами "Шанель № 5", но только мазнула чуть за ушами и ямочку под шеей, - духами должно пахнуть от женщины едва-едва, а не как в парфюмерном магазине, это ей еще мама говорила, когда Мария только-только заинтересовалась парфюмерной продукцией.
Сначала она хотела пойти пешком, а в последнюю минуту почему-то передумала и прошла к машине, стоявшей в небольшом внутреннем дворике под навесом, ключ зажигания был всегда в ее сумочке. "Может, захочется пошляться по Парижу или съездить в Версаль, да мало ли какая блажь взбредет в голову", - садясь в авто, подумала Мария. Она любила иногда выехать на машине без цели, без заданного смысла, просто так - "пошляться", ей нравился сам процесс управления автомобилем, нравилась скорость, нравилась та новая степень свободы, которую она получала за рулем. Нередко случалось так, что в этих свободных прогулках в голову ей приходило какое-нибудь неординарное решение тех финансовых дел, над которыми они до сих пор безуспешно бились с мсье Мишелем, или придумывалось что-то новенькое, или вспоминалось что-то светлое, давно забытое.
Мария всегда сожалела, что Бог не дал ей безусловного художественного таланта. А все эти ее занятия живописью с Николь на развалинах древнего Карфагена были, конечно, милы, но не более того. Не дал ей Бог и большого певческого голоса и артистического дарования, способности дал, а настоящих талантов - нет. Мария считала, что состоявшийся талант складывается из двух составляющих: первая - дар Божий, то, что никак не проследишь и не взвесишь ни на каких умозрительных весах, вторая - любовь к избранному делу, именно сила этой любви определяет свершения, их количество и качество. Без жгучей любви к сочинительству разве мог бы, например, Чехов до сорока трех лет написать столько, сколько он написал?