22
У Ведерникова мания: со всех сторон сквозит холодом. Он искал эти невидимые щели по всей квартире, тряпками и бумагой затыкал подозрительные места. Затравленный этой заботой, пережил понос. Лечил его голодом и сном. Снилось одно и то же: его пригласили на застолье… Приходит, стол заставлен яствами. Мертвая тишина. Никого нет, но знает: за ним наблюдают, и от того, как он себя поведет, зависит его дальнейшая судьба… Ему известно, среди всех яств спасительно лишь одно! Он должен не ошибиться… - и просыпался изнуренным, проблуждав всю ночь меж столов, уставленных вазами с фруктами, салатницами, судками с маринадами, блюдами с копченостями, пирожными… готов был протянуть руку к одному из яств, предвкушая насыщение, - спазмы перехватывали горло. Просыпался, как задыхающийся висельник, отплевывая слюну с желчью. Кто-то его торжественно оповещал: "Это была твоя смерть!".
Днем стал вспоминать беженца, обозревая тающие остатки его наследства. Представлял, как раздается стук в дверь, спрашивает: кто там? - и слышит: "Откройте, я тот беженец, помните?..". Давно решил, примет его дружески, - как экскурсовод, подведет к чулану: "Помните, вы здесь оставили свои мешки?". Потом расскажет о нападении крыс, о сражении с ними… приведет на кухню, покажет, как хранил спасенное продовольствие, и объяснит, что самого давно бы уже не было на свете, если бы оно не спасало его. Покажет беженцу: вот что сохранилось на сегодняшний день. Ему представлялось, что эта вымышленная встреча обязательно закончится тем, что колхозник предложит разделить остатки еды пополам, поговорят и разойдутся друзьями. Таким он хотел бы видеть финал.
…Во рту замечает постоянный вкус крови. Шатаются зубы, полезли волосы. В томе энциклопедии нашел слово "цинга".
…Перестал опасаться выходить на улицу. То, что не сделают ему люди, сделают голод и болезни. Ему казалось, он становится выше ростом, земля все более отдаляется от него. Останавливался. Спрашивал себя: "Еще походулить?" - и усмехался своему озорству.
…Однажды заметил: за ним идут двое - мужчина и женщина. Останавливался и спрашивал эту пару охрипшим голосом: "Что вам от меня надо?". Они тоже останавливались, отводили глаза в сторону и продолжали идти за ним. Он готовился им высказать, кто они такие: "Шакалы! Хамье! Блокадные крысы! Шваль!.. Я набью вам морды!", - обернулся, улица была пустой.
Поднялся по лестнице - и увидел дверь в квартиру полуоткрытой. "Они уже здесь!" - усмехнулся, испытывая удовольствие от возможности проучить преследователей. Но в квартире никого не было. Не мог поверить, что оставил квартиру незакрытой. Такого с ним еще не случалось.
В конце марта, греясь у буржуйки - теперь он жег комнатный паркет, - Ведерников решил: "Я реабилитирую себя. Напишу заявление. Потребую, чтобы меня восстановили на прежнюю работу и дали рабочую карточку. Вот-вот, именно потребую". Вытащил из ящика стола все свои бумаги, написал заявление.
"Документы мои в порядке. И трудовая книжка, и диплом, и свидетельства об изобретениях. Членские книжки профсоюза и члена МОПРа - тоже что-то значат".
Подготовил к визиту в дирекцию завода выходные брюки, рубашку и пиджак. Он скажет Курагину: "Я знаю, из ополчения вы хотели меня вернуть на производство, но, к сожалению, по стечению обстоятельств я только сейчас могу приступить к работе. Я сохранил чертежи всех своих рационализаций". Предвидит, Курагин встретит его благосклонно.
Ночью его разбудила ужасная догадка: на завод ему не попасть, - записывая в ополчение, его обязали вместе с паспортом сдать военкому заводской пропуск.
Утром пушки громили центр города, а в середине дня начался воздушный налет. Ведерников поднялся на чердак за снегом и увидел мессершмитт полковника. Оставляя за собой конвекционный след, самолет кувыркался в небе, вырисовывая фашистскую свастику. Какое, однако, самохвальство! Как важно им верить в свое господство и в свою непобедимость! "Полковник, лучше бы вы рекламировали баварское пиво!"
В этот же день встречный военный остановил его каким-то вопросом. Ведерникову потребовалось время, чтобы обойти человека в белом полушубке, - в это время он думал о немецком полковнике и о "дури по-немецки". Они надеются уморить город голодом и при этом расстреливают его из своих "толстых Берт", сокращая число едоков. Спесь лишила их главного - рациональности, - и решения принимающих, и эти решения исполняющих. А вот каждый вывезенный из блокады горожанин повышает эффективность снабжения через Ладогу в два раза!.. Мысль об этом парализовала смысл всех проблем: голода, тепла, работы, семьи, своей дальнейшей судьбы. Обдумал ответы на вопрос: "Почему я еще здесь?".
"Правильные ответы:
Потому что я должен собрать и взять с собой документы, чертежи. Они доказывают, как я уже писал в заявлении Курагину, что я способен решать серьезные технические задачи…
Потому что я должен привести себя в порядок. Я не могу явиться в Москву блокадным чудовищем - грязным, жалким и глупым…
Потому что должен оставить записку: коротко и ясно объяснить: кто я, где я и что делаю.
На подготовку хватит сегодняшнего дня".
Вернувшись домой, он как-то сразу устал от множества разбегающихся во все стороны "технологических задач". Лег на тахту сосредоточиться… - и проснулся в середине ночи. Вспомнил, что завтра уезжает. Снова уснул, и еще глубже, отметив, что уезжает теперь не завтра, а сегодня.
Когда наступило уже сегодня, он по-прежнему ничего не сделал, ничего не подготовил, а самое непростительное - ничего не обдумал. Он разбирал паркет в комнате, топил печку и ел. Вот и все. Остатки еды помещались теперь в одной пол-литровой стеклянной банке. В муке были ворсинки. Возможно, от мешка, возможно - крысиная шерсть. Он мог бы все съесть за один присест.
Плохо, если он опоздает. Собственно, уже опаздывал. Конечно, дойти до переулка, в котором, как рассказала Маша, формируются колонны, можно минут за двадцать-тридцать. Плюс полчаса на непредвиденные обстоятельства. Никак не может заставить себя открыть шифоньер с одеждой Нади. Прежде нужно найти ее письма и припомнить, какую блузку она хотела от него получить. И оставить ей свое письмо. Доверять почте нельзя. Пусть узнает, что было с ним. А то насочиняют.
"Все знают, что я никуда ни разу не отлучался, ждал приказа.
…В конце концов, есть свидетели.
…В квартире пусть все останется, как оно есть.
…Сколько, однако, никчемных вещей! А какие нужны?..
…На последнем толчке говорили: будто по талонам на мясо будут выдавать конские головы - одну на двоих.
…Ах, не эти ли головы везли грузовики целый день? Довольно трудно будет из головы доставать лошадиный мозг. Можно попробовать через глазницы тонкой ложечкой. Такая ложечка у нас была, ею всегда пользовались, когда готовили глинтвейн. Так бери ее с собой.
…Но главное - не забыть чертежи. Без чертежей могут на тот берег не пустить. Не думаю, что чертежи будут требовать в двух экземплярах…"
Погасил в печке угли, подмел на кухне пол, чертежи свернул в рулон и обернул клеенкой. Оделся. Уже одетым, мучительно не мог вспомнить, с какими словами хотел обратиться к Наде в записке. Тем не менее, времени зря не терял: извлекал из банки с мукой попавшие горошины и клал в карман. Наконец все вспомнил: ну, конечно, жена просила крепдешиновую блузку с синей оборкой. Метнулся в комнату, где уже не было паркета, и с любопытством рассмотрел эту блузку. Блузка уместилась в кармане пальто. На столе оставил записку: "Дорогая Маша, извини, - я сжег паркет и мебель. Уезжаю. Вадим". Ошибку с именем жены не заметил.
Ощущение наведенного в голове порядка успокоило его. Ключ от квартиры с собою не взял. В дверной коробке была щель, в которой иногда оставляли ключ и Надя, и Костя. Привычка у них сработает, когда окажутся перед запертой дверью.
Надо раскланяться с соседями, они должны будут подтвердить его проживание в квартире. Что касается случавшихся ссор и подозрений - чего в жизни не бывает! Постучал в дверь, ответа не последовало. Квартира не закрыта. Вошел, кашлянул. Пошел вперед. Тишина и застоявшийся воздух вызвали беспокойство. Оказался в комнате. На широком диване увидел женщину. Свет керосиновой лампы освещал остроносое лицо с блестящими глазами. По другую сторону - кровать. На ней лежит вторая сестра. Откуда он знает, кто из них прогнал бедную Лизаньку, а кто пожалел. Кто из них жив, кто умер…
- Извините, - постарался мягче сказать Ведерников, - я хочу попрощаться с вами.
- Что вам надо? - проговорила женщина, лежавшая на диване, приподнимаясь на подушках. - Я вас узнала. Я знала, что вы скрываетесь. Много раз говорила сестре, что соседа нужно проверить, и проверить как следует.
Ведерников сделал шаг к старой деве.
- Трус! Трус! - закричала она. - Я тебя не боюсь! - Прижалась головой к настенному ковру и попыталась подняться. Под рукой оказалась книга, и она швырнула ее в соседа.
Ведерникову происходящее показалось нелепым. Ведь он как раз просит ее подтвердить, что он, Ведерников Вадим Сергеевич, до двадцать первого марта с.г., не отлучаясь, проживал по настоящему адресу.
- Дура, - сказал тихо. - И уже из коридора крикнул: - Вшивая дура!
23
Ведерников знал, что опаздывает, но тревоги не испытывал, потому что чувствовал себя руководителем проекта.
Он опаздывал - и все опаздывали: опаздывали эвакуируемые, многих из них привозили на санках, некоторые вообще не смогли прибыть. Размещение людей по машинам нарушилось. С колонной отправляли в тыл производственные грузы, станки, инструмент, дефицитные материалы. Некоторые отправители перестарались, - причисленным к машине людям в кузове места не хватало, их пересаживали в другие машины. Некоторые водители не могли запустить моторы на морозе и бегали друг к другу.
Ведерников прошел вдоль колонны. Для него названия отправителей, нанесенные на ящиках: "Завод Карла Маркса", "Невский машиностроительный", "ГОМЗ" - звучали, как аккорды большого симфонического оркестра. Его, высокого, в приличном пальто с барашковым воротником и в шляпе, никто не останавливал, а начальник колонны даже кивнул.
Темнело. Наконец в голове колонны помигали синим фонариком и просигналили клаксоном. "Зисы" тронулись. Инженер подошел к последней машине. В кабине заметил женщину с грудным ребенком. В кузове, накрытом брезентовым тентом, громоздилось несколько больших ящиков. За ними были видны головы пассажиров, их лица невозможно было разглядеть.
- Я не могу больше ждать, - заговорил водитель, выходя из кабины. - Нет двоих. А ваша фамилия, товарищ, Голубев?
Ведерников был недоволен сомнением в своей миссии:
- Ну что за вопрос! Вы правильно сделали, устроив женщину с ребенком в кабине. - При этом думал о Маше-продавщице и Лизаньке. - Помогите мне залезть.
Шофер подтолкнул нового пассажира, и Ведерников оказался на третьей лавке.
- Все будет хорошо, все будет хорошо, - пообещал он тесно сидящим людям.
Машина, тяжело покачиваясь, тронулась в путь. Так же закачались на лавках люди.
- Поехали, - чуть слышный шепот прошел под брезентом.
Сидящая рядом с Ведерниковым женщина перекрестилась.
За спиной кто-то спросил:
- Товарищи, мы будем получать в пути горячее какао и куриный бульон?
Ведерников задумался. Он представил путь колонны: ночь, плохая дорога, обстрел, сотни людей выбираются из машин с кружками на снег, толкаются, ругаются, падают, бренча своими посудинами…
"Слухи о какао и курином бульоне может распространять только немецкая агентура, чтобы устроить на дороге хаос", - подумал он.
Грузовик уже миновал городские окраины, когда инженер обернулся туда, откуда услышал про заманчивую кормежку:
- Если будете болтать лишнее, я вас сдам куда следует…
Попутный ветер забрасывал под тент выхлопную вонь. На повороте эвакуированных бросало в сторону, пока восстанавливали порядок в рядах полумертвых тел, машину бросало в другую сторону. "Вы что, не можете удержаться?" - готов был сказать Ведерников соседу справа, когда прямой, тяжелый, как памятник, тот навалился на него, но вот уже соседку слева он пытается удержать плечом.
Колонна выехала на проложенную через лес дорогу, освещаемую ровным светом луны; когда луна скрывалась за облаками, казалось: за бортом кузова пропасть. Ведерников погрузился в дремоту, спутавшую этот марш с осенним маршем на таких же "зисах" с ополченцами, и казалось, будто он еще не знает, что случится с ополченцами и с ним. Потом навязалась забота: "Все идет хорошо, но нет у меня уверенности, что выдача дополнительного пайка для тех, кто должен взорвать город, пройдет вовремя и без эксцессов".
Ведерников продремал тот момент, когда машина остановилась. Шофер дергал задний борт и спрашивал: "Живые есть?". Выплывшая из-за туч луна обрисовывала положение. Недавно дорогу разбомбили, и был сделан объезд. Потом дорогу восстановили, но шофер в темноте свернул на объезд, который от снега не расчищали. Сразу стало ясно, каким был ночной мороз.
- Я выйду на дорогу, - оповестил пассажиров шофер. - Надо просить, чтобы нас кто-нибудь выдернул на большепутку.
Сейчас, при луне, казалось неправдоподобным, что можно было ошибиться дорогой.
- Никуда вы не пойдете, - начал распоряжаться Ведерников. - У вас есть лопата? - И слез с машины.
Шофер был на голову ниже Ведерникова.
- У вас есть лопата или ее нет? - повторил инженер с угрозой.
"Правильно, правильно!" - послышались женские голоса из-под брезента.
- Нам самим не выбраться, - прокричал шофер. - Без буксира - хана.
- Я повторяться не буду, - сказал Ведерников: - Положение серьезное. Все замерзнем.
Шофер гремел дверцей кабины, что-то озлобленно бормотал. В кузове тихо спорили. Появились еще два помощника. Лицо одного изуродовала цинга, он не дышал, а стонал. Второй молча встал рядом с Ведерниковым.
Ведерников, разбрасывая лопатой снег, скоро взмок от пота, руки дрожали, пелена застилала глаза. И в то же время как-то странно мерз: будто руки и ноги все больше отделялись от него. Второй взял у него лопату. С получужими конечностями Ведерников отправился к елкам за лапником. Шофер, продолжавший источать ругательства, вручил ему ножовку, сперва проверив, как пойдет дело.
"В таких случаях, - подумал Ведерников, - когда рядовые рабочие проявляют инициативу, их всегда нужно поощрять, лучше всего премиями. Они не обязаны проявлять инициативу. Другое дело мы, инженеры: нам за это платят зарплату".
Около машины копошились еще несколько фигур. Шофер перед посадкой предложил Ведерникову перебраться из кузова в кабину.
- Занять место женщины? с ребенком?..
- Никакого ребенка нет! - Шофер объяснил: на руках у женщины труп ее давно умершего ребенка.
Ведерников пожал плечами:
- Товарищ, не будем ее трогать.
Подминая еловые лапы, машина вернулась на главную дорогу. В кузове мертвая дремота вновь овладела Ведерниковым. Он не слышал хлопков шрапнели, рвавшейся на сороковом километре трассы. Дважды шофер останавливал грузовик, теряя уверенность в дороге, но и этого Ведерников не заметил. В темноте шептали, ныли, молились. Слышал: "Он умер, он умер…". Он не знал, говорили ли о нем или о ком-то другом. Вот сейчас, в этот момент, он жив или уже отходит все дальше и дальше в несуществование, как отделялись за работой руки и ноги? Он мысленно сопровождал тех, кто уже не способен был качаться на лавке со всеми и уже не закрывал бока соседей от холода.
…Машина опоздала на два с половиной часа. Отстала от колонны, в которой люди, накормленные горячим супом с булкой, только что отправились через озеро. Подошли солдаты: "Покойники есть?". Сняли бедолаг-дистрофиков, не перенесших дорогу. Интендант в белом полушубке и шофер ждали какого-то Мамедова, - ему, выполняющему функции диспетчера, предстояло решить: машине немедленно следовать за своей колонной - и через тридцать-сорок минут, если ничего не произойдет, она будет вместе со всеми уже на другом берегу, или машину задержать, людей отогреть и накормить в палатке, а потом пристроить ее к очередной колонне.
Ведерников спустил ноги на землю. Интендант сказал: "Далеко не отходить". Ведерников пошел туда, где поднимались хвосты белого дыма. В реденьком лесу обосновался целый город землянок: хлопали двери, ходили люди, сушилось белье, кололи дрова. Ведерников спрашивал, можно ли достать для эвакуированных кипяток. Женщина "преступной упитанности", так определил ее инженер, предложила спуститься к ним в землянку. В подземелье топилась печка, под сводами светила лампочка от автомобильного аккумулятора. Женщина предложила Ведерникову посидеть и погреться.
- Вон он! - перебив женщину, воскликнул инженер, увидев на печке большой кипящий чайник. - Я беру… Я верну… Там совсем окоченели…
Бесцеремонный энтузиазм высокого, тощего донкихотообразного человека, размахивающего чайником, пугал.
Усмехаясь, Ведерников возвращался к машине. Струи кипятка, выпадающие из носика чайника, выжигали в снегу дырки. "Упитанная женщина" на расстоянии сопровождала его.
- А это кто еще? - уставился на инженера появившийся Мамедов.
- Голубев, из ученых, - проинформировал шофер капитана.
Мамедов поднялся в кузов и осмотрел людей.
- Я вижу, некоторым было бы неплохо отогреться и поесть. Профессор, разлейте кипяточек желающим. Но мне не хочется дробить группу, задерживать, составлять новые списки. Родственников не переживших дорогу здесь нет?.. Похороним здесь. Все согласны продолжить дорогу и получить завтрак на том берегу?
- Отправляй нас, начальник, не держи, а то не поедим хлеба досыта, так и загнемся в блокаде.
- Тогда, товарищи, до свидания! Счастливо доехать!