4
Когда их привели в здание школы, обтоптанное прежними ополченскими формированиями, с классами, заставленными койками с рыжими одеялами, Ведерникову захотелось лечь и хотя бы на время закрыть глаза. Но заявлялись какие-то командиры, их окружали, расспрашивали о положении на фронте, что будет дальше. Отвечали уклончиво: закончится формирование, тогда и объявят, какое будет у них назначение; положение на фронте непростое, но армия фронт держит.
Ведерников узнал, что с разрешения сержанта можно на полчаса выйти в город. Пошел отыскивать сержанта. Сержант разрешил.
В городе, если разобраться, ему делать было нечего: купит конверты, почтовую бумагу и отправит письмо Наде. Среди его знакомых был только один человек, которого обязательно нужно было оповестить о произошедшей с ним перемене, - Ефим Баранников. Но ополченцы, как сказали, после оформления в часть получат сутки или двое, чтобы попрощаться с близкими, решить квартирные вопросы, тогда он и свяжется с другом.
На тротуарах много военных. Их вид не производил впечатления, что город в опасном положении. Полководцы, наверно, что-то напутали: немцы где-то выбросили воздушный десант, а - в итоге - начальство в панике: тысячи производственников оторвали от нужной, не терпящей отлагательства работы.
Ведерникова удовлетворяло своей безусловной правдивостью лишь то, что рассказала вчера Варвара. Что же такое должно было случиться, чтобы в середине ночи поднять по тревоге курсы командиров и куда-то спешно бросить, даже не оставив следа от этого учебного подразделения?! Прорыв фронта?.. Было противно ничего не знать, гадать, придумывать.
Его соображения никому не нужны, и прежде всего ему самому. Он приторочен к школе, в классе 8б стоит его винтовка, ее номер, сказали, он должен помнить, как собственное имя. Пока он еще в гражданской одежде, - еще таков, каким был. Встретив его, близкие даже не заметят наступившей в его жизни перемены.
Закупил конверты, папиросы, запасся леденцами - другие конфеты в магазинах исчезли. Затем минут на сорок под аркой дома задержала воздушная тревога. Он явно перерасходовал время отлучки, но ничего: свою задержку объяснит. Неужели нельзя сегодня отпустить всех по домам?
На спортивной площадке позади школы, пересекая вечерние тени, взад-вперед маршировали ополченцы. Сержанты голосами взрослых петухов командовали: "На пра-во!", "На ле-во!".
Ведерников поспешил за трехлинейкой. В классе было пусто. В мертвой тишине класса с грифельной доской и таблицей Менделеева на стене он вдруг понял, что с ним происходит нечто более значительное, чем все то, что было в жизни до этого момента. Жизнь уже разрезана на две половины - прошлое ничего не значило, а будущего своего у него нет и, может быть, уже не будет, - только темное, угрожающее встречное течение времени и борьба с ним ожидает его.
Отправился на поиски цеховых коллег - в его интересах держаться к начальнику цеха поближе. Однако среди тех, кто занимался строевой подготовкой, Кудрявцева не было. Ему сказали: "Вызвали его куда-то". "Куда его вызвали, не на завод ли?" - с тревогой спросил инженер. "Кто его знает", - равнодушно проговорил мастер Завьялов.
Как некстати была его прогулка! В этой неразберихе малейшая случайность может повлиять на судьбу. Он пойдет в штаб и узнает, кто и зачем разыскивал Кудрявцева, может быть, и он был нужен посланцу с завода.
Но никакого штаба в школе не было, формирование новой ополченской дивизии только началось.
На площадке появился лейтенант с двумя кубарями. Его речь была короткой: "Сейчас организованно заходим в школу и с винтовками, с полученным обмундированием и своими личными вещами повзводно выходим на трамвайную остановку. Едем все до трамвайного кольца. Там собираемся и строем приходим в военный городок, многим он уже известен по сборам. Там ужинаем, если баня будет работать, помоетесь, переоденетесь в полученное обмундирование, гражданское свяжете в узел, подпишете бирку своим именем-фамилией и домашним адресом. После помывки отдыхаем. Ваши вещи будут сохраняться до окончания войны, после возвращения с войны под расписку получите их в руки. Все понятно?..".
Лейтенант, судя по репликам в строю, ополченцам понравился, особенно открывшейся веселой перспективой получить свои довоенные тряпки, вернувшись с войны домой.
Был еще шанс, кажется, последний, воспротивиться и отстоять свое место в здравом порядке вещей, - не теряя времени, отправиться на завод: "Мне сказали в сборном пункте, что меня кто-то из администрации разыскивал… Вот я и явился…". Скромно спросить: "Возможно, потребовалось мое предложение?.." - и напомнить кому надо про эти дефицитные трубки… Но он не мог явиться на завод с винтовкой. И не мог ее оставить в классе или передать кому-то - такими нарушениями занимается военный трибунал. Осталось надеяться лишь на завтрашний день.
Едва успели дотопать до трамвайной остановки, подошел трамвай с пустыми вагонами и быстро довез ополченцев до кольца. При всей нелепости происходящего и беспорядке чувствовалось: какая-то сила вмешивается в хаос и подгоняет события.
Промаршировали до военного городка. Окна на пустынных этажах казарм были раскрыты. Ветер шевелил на дорожках обрывки газет, клочья сена, - городок выглядел так, будто его только что покинули.
Но в столовой жизнь продолжалась. В полутьме гремели алюминиевые миски, сновали солдаты в серых халатах. Стоял запах подгоревшей каши и лука. Разнесли хлеб, через полчаса ложки. Потом первое - борщ, и снова перерыв. В темноте кто-то курил, кто-то дремал, положив голову на стол, кто-то млел в ленивых разговорах.
Образовались группы. Ведерников решил держаться стропальщика дяди Миши - не в качестве товарища, а для того, чтобы проверять себя - не воспринимает ли происходящее слишком иначе, чем другие. Мысленно составил письмо, которое пошлет завтра жене в Самарканд. Напишет, что обстоятельства его жизни изменились. Разумеется, он не будет описывать, ни как оказался в армии, ни своего нынешнего состояния. Попросит вообще не придавать призыву его в армию большого значения, потому что война не продлится долго - так думают все. Вот и всё. Останется лишь уточнить, какое он будет получать денежное содержание и как его можно будет посылать Надежде.
Наконец начали разносить кашу и чай. По радио излишне громко объявили о второй в этот день воздушной тревоге. В столовую заглянул лейтенант: "Спокойно, спокойно, товарищи!" - как будто ожидалась паника. Большой город привык к тревогам, к "немецкой музыке" - "ба-Баху!", так кто-то их назвал. Ведерников решил, не откладывая, расспросить лейтенанта про денежное содержание и имеет ли в нынешних обстоятельствах значение его военная специальность, и последовал за ним.
В коридоре лейтенант, опершись рукой о стенку, стоял с барышней, почти школьницей. Инженеру понравилось, как лейтенант разговаривал с нею - похоже, оберегал ее от того, о чем она сама еще не знает… Ведерников вернулся в зал.
Была уже ночь, когда они вышли из бани. Там, при свете синих ламп, голые, распаренные ополченцы выглядели занятыми каким-то ритуалом, - соблюдая его, нельзя было обойти вниманием ни одной части своего тела. Мужчины с соревновательным усердием намыливали головы, натирали друг другу спины, добирались до промежности. Ритуал показался Ведерникову странным, каким-то нехорошим посвящением. Когда слесарь Мигаев предложил ему натереть спину, Ведерников сухо отказался.
Разместились на ночевку. Как в школе, такие же койки, такие же байковые одеяла и ватные подушки. Было слышно, как в столовой начали кормить новую партию ополченцев, потом третью. Когда становилось тихо, вдалеке слышались тяжелые затяжные взрывы, и чуть уловимые колебания земли докатывались до казармы. Ведерников пытался сообразить, какой силы взрывы. Но для этого нужно было знать расстояние до них. За этими бессмысленными расчетами он наконец уснул.
5
- Подъем! Подъем!
Ведерников видит разъяренное лицо сержанта. Огромные тени мечутся по стенам. Ведерникову показалось, что команда относится только к нему, только на него направлен свет электрического фонаря. Однако сдержанно чертыхались все. Трое красноармейцев с грохотом сбросили с плеч связки кургузых ботинок. Но не все понимают, как пользоваться обмотками.
- Скорее! Скорее! - сипит сержант.
- Вы бы лучше показали, как правильно мотать эти штуки! В какую сторону мотать? По часовой или против часовой стрелки?
- Вот так, вот так! - сержант опустился возле инженера на колено и быстро пустил обмотку бинтом вверх по ноге.
- Побриться успеем?
Сержант не ответил:
- Кто оделся-обулся, выходи во двор. Шевелись, шевелись, на войну опоздаем!.. А ты, дядя дорогой, куда свою винтовку дел?
На востоке бледная полоска отделила холодную звездную ночь от земли. Отбоя воздушной тревоги еще не было. Во дворе их ждали пять "зисов". Моторы тихо урчали, отравляя влажный неподвижный воздух.
- Все собрались? - обошло строй ротное начальство.
Сержанты докладывали. И будто та невидимая сила, которая говорила необязательные слова, напоминала, как правильно ходить строем, показывала, как пользоваться обмотками, поругивала и пошучивала, вдруг сбросила добродушную маску, угрожающе дала команду:
- По машинам!
Ведерников поискал глазами стропальщика, но лиц в полумраке не рассмотреть. Заметил - в кабине последней машины пустует место:
- Можно?
Шофер, потирая глаза, откликнулся:
- Садись, все веселее будет.
К головному "зису" прошел понравившийся инженеру лейтенант, и колонна двинулась в путь.
Ведерников пристроил винтовку между ног и потянулся за папиросами. Шофер предупредил: с этим поосторожнее!
- А что, запрещают?
- Ну как запрещают? Он запрещает! - и показал на небо. - Но в кулак можно.
Инженер, пригнувшись, зажег спичку и прикурил, чему-то радуясь и удивляясь уже замеченным за собой переменам.
В кабину пробивался свежий ветер, лента шоссе легко бежала навстречу, уносились назад деревья. На поворотах была видна вся быстро движущаяся колонна.
- А куда, собственно, мы едем? Если, конечно, не секрет?
- Занимать позицию, дорогой товарищ. А где сейчас позиция, кто ее знает. Прет немец - вот ведь что. А где он, поди, сами маршалы гадают. Но где-то он снова прошел. А вас, вижу, даже подстричь не успели. Значит, худо дело. Вот ведь что…
Было уже совсем светло, когда колонна остановилась. Впереди бледнело зарево пожара. Народ прыгал на асфальт и разминался. Затихли моторы, и оказалось, воздух полон грозными низкими звуками. Если приглядеться, можно было увидеть в небе птиц, расстроенно летящих оттуда, откуда доносились звуковые перекаты. Курили. В застиранном и кое-как подобранном обмундировании все выглядели помолодевшими и разжалованными. Ведерников нашел мастера Завьялова и стропальщика дядю Мишу, которого любили за покладистость и смешные истории, случавшиеся с ним.
Разминка была короткой. Роту разделили на две группы. Одну повели влево от дороги, другую, в которой оказался Ведерников, лейтенант повел направо.
- Воюй, не умирай! - вслед крикнул шофер.
- К черту, друг, к черту! - по-студенчески ответил инженер.
Пошли по полю, потом спрыгнули в окоп и продолжали идти к виднеющейся под склоном рощице. Их стали расставлять в пятнадцати шагах друг от друга, - наверно, так ополченцев должно было хватить до рощи.
Сержант с короткими руками объявил: без его команды ничего не делать, место в окопе не покидать, завтрак получим позднее - приедет кухня. Времени не терять: углублять окоп и маскироваться.
Соседа слева у Ведерникова не было - поле, а за ним дорога, по которой сюда приехали. За спиной - затоптанное поле овса. Впереди тоже овес, потом пологий скат к большому ручью с зарослями лозняка. За ручьем чернел лес.
Стал делать то, за что принялся дядя Миша, - выбрасывать на бруствер песок со дна окопа. Лопат не было, дядя Миша приспособил обломок доски. Ведерников решил поискать что-то более подходящее в поле. Не успел сделать и двух шагов, как услышал негодующее "Назад!" с мерзкими добавлениями. Но этого сержанту показалось мало, подбежал к инженеру и прочитал целую нотацию: о том, что приказы отдаются не ради формы и не для отдельных лиц, о том, что Ведерников - взрослый человек, а не понимает, что из-за него немцы получили возможность обнаружить окопы роты.
"Однако не стоит преувеличивать", - попробовал возразить инженер, но прав был дядя Миша, который за спиной сержанта знаками показывал: молчи.
Успокоиться Ведерников долго не мог. Черт знает что такое! Допустили немцев до самого города! Пусть немцы техничнее, умнее, но лопату можно дать красноармейцу! Ло-па-ту! Не танк, не дот - малую саперную лопатку! Ведерников продолжал растравлять себя. Видите ли, самое главное - спрятаться в окопе и не высовываться, чтобы немец не знал, какая грозная рать здесь поджидает.
- Возьмите, Вадим Сергеевич, мой инструмент, - дядя Миша протянул дощечку.
- Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, - продекламировал Ведерников.
Стропальщик сочувствовал инженеру: вчера он в цехе командовал, а сегодня его разделывает простоватый сержант. Сам же он не привык осуждать действия начальства, хотя бы сержанта: парняга ведь думает и отвечает за все отделение. За собой не всякий тут уследит.
- Эх, Вадим Сергеевич, наспех наши бабы окопы копали. А может, и ремесленники - им война веселая игра…
Дядя Миша отправил обойму в магазин винтовки и пристроил ее на бруствер. Ведерников сделал то же самое. Потом старался вспомнить, чему его учили на трехмесячных курсах. Но ничего, кроме скуки, из воспоминаний не вынес.
По окопу прошло оживление - откуда-то пронесли станковый пулемет.
Впереди, в низине, клубился туман. Солнце еще не пробило далекие облака. От утренней сырости знобило. Ведерников вернул дяде Мише доску ("Нужно было бы ее сохранить для музея!") и опустился на дно окопа. Дядя Миша ушел к другому соседу…
Часы показывали 10.20, когда за окопом разорвался первый снаряд. Дядя Миша, как-то неприятно вскидывая подбородок, прокричал:
- Видел? Видел? Сейчас фашист пристрелку начнет!
И в самом деле, второй разрыв поднял столп белесого песка впереди окопа. По этим двум выстрелам можно было определить направление, откуда стреляет батарея.
- Смотри, смотри! - позвал дядя Миша Ведерникова к себе.
- Что там?
- Немцы!
Ведерников пригляделся. Среди длинных теней, тянущихся от леса, увидел движущиеся точки. Он хотел их лучше рассмотреть: какие они - немцы? Не так ли они прошли через всю Европу?!
Еще несколько взрывов справа, слева.
- Смотри, смотри! - метался стропальщик от Ведерникова к соседу справа.
Будто невидимый дирижер взмахнул руками: там, за ручьем, пробежали белые огоньки, а здесь - стало темно от фонтанов песка, смешанного с крошевом стеблей овса.
Оглушенный, Ведерников вскоре перестал различать отдельные взрывы, все слилось в бешеное метание земли и воздуха, как будто те, по другую сторону ручья, хотели выкорчевать окоп из земли. Пыль и песок смешались с аммиачным запахом. Инженер лег на дно окопа. Потом встал на колени и уперся головой в стенку. Потом сел, зажал голову коленями. Несколько раз валился на бок, но тотчас принимал прежнее положение, как будто только оно сейчас могло его спасти.
Он не испытывал того, что можно было бы назвать страхом - страхом перед тем, что происходило, - он испытывал ужас от своего собственного тела, которое вело себя никогда прежде не испытанным образом. Его била противная дрожь, тело покрылось холодным, липким потом, хотелось бежать и бежать все равно куда.
Когда обстрел прекратился, в ушах продолжало больно звенеть. Сплюнул слюну с песком и желчью. Поднял голову и увидел полоску неба с медленно оседающей пылью. Наконец решился встать. Поле было не узнать. Изрытое, оно дымилось. Лента окопа то возникала, то терялась среди воронок. Винтовка вывалилась за бруствер. Но осталась исправной. Показалась голова дяди Миши. Он силился улыбнуться серым лицом.
- Приготовиться! - слабо послышалось издалека.
- Приготовиться! - кто-то откликнулся ближе.
- Приготовиться! - повторил Ведерников, как будто кто-то еще мог его услышать.
Из лощины поднималась редкая немецкая цепь. Как-то не связывались эти никуда, казалось, не торопящиеся фигурки с теми, кто перепахал поле.
- Прицел три, - передали по окопу.
- Прицел три!
- Огонь!
Ведерников стал целиться. Он привык все делать тщательно. И огорчился, что ему никак не удается удержать мушку на солдате: потому что он хотел лучше разглядеть немца, как будто это очень важно, потому что дрожали руки, потому что в глаза светило солнце.
Из окопов давно уже палили без всякого порядка, а он еще прилаживался, пристраивался, - наконец-то выстрелил.
Немец, в которого он целился, продолжал идти в зыбком утреннем мареве. Ведерников отвел затвор назад и снова зарядил винтовку. Снова прицелился, снова выстрелил и снова видел: солдат продолжает идти. Вспомнил, что на сборах его учили плотнее прижимать приклад к плечу, задерживать дыхание и чему-то еще. Выстрелил еще и еще раз. Цепь продолжала приближаться. "Бесполезно, все бесполезно!" - кого-то обвинил Ведерников. Теперь он стрелял, почти не целясь.