Последние три года "Оронсей" стоял на вечной стоянке на заброшенном причале в северной части порта Коломбо. В сущности, огромный корабль стал частью суши и использовался больницей на Кинси-роуд в качестве склада и рабочего помещения. Из-за нехватки свободного места в больнице часть переделанного лайнера стала базой Сарата и Анил.
Покинув Рекламейшн-стрит, они поднялись по трапу.
Анил зажгла спичку в темном трюме, и пламя высветило ее руку. На левом запястье мелькнула хлопковая нить "защиты", и спичка погасла. За месяц, прошедший с тех пор, как на церемонии пирит ей была повязана ракш, нить потеряла свой розовый цвет. Когда она натянула на руку резиновую перчатку, нить сделалась еще бледнее, как будто подо льдом.
Пока горела спичка, Сарат нашел фонарь, и они оба двинулись вперед за прыгающим пятном света. Подойдя к металлической перегородке, он с силой ударил по ней ладонью - внутри послышались шорохи, заметались крысы.
- Словно любовники, вскакивающие с постели, когда домой возвращается жена, - пробормотала Анил, но осеклась. Она недостаточно хорошо его знала, чтобы подшучивать над институтом брака. И едва не прибавила: "А вот и я".
"А вот и я", - говорила она, склоняясь над телом, чтобы установить время смерти. Эти слова звучали то саркастически, то нежно, в зависимости от настроения; обычно она шептала их, протягивая руку и держа ладонь в миллиметре от тела, чтобы почувствовать, теплое ли оно. Оно. Уже не он и не она.
- Постучите еще, - попросила она.
- Я возьму молоток.
На этот раз грохот металла эхом отозвался в темноте, и, когда он замер, воцарилась тишина.
- Закройте глаза, - предупредил он. - Я зажгу серную лампу.
Но Анил уже приходилось работать при ярком плазменном свете в ночных каменоломнях и подвалах, где он безжалостно обнажал каждую деталь. Они стояли в просторном помещении с остатками бара в углу, где она потом найдет канделябр. Здесь будет их лаборатория и склад - рождающие клаустрофобию, с запахом лизола в воздухе.
Она заметила, что Сарат уже использовал трюм для хранения своих археологических находок. На полу во множестве лежали фрагменты костей, завернутые в прозрачную пластиковую пленку, камни и крепко перевязанные деревянные ящики.
Что ж, она приехала сюда не для того, чтобы заниматься Средними веками.
Он что-то говорил, раскрывая ящики, демонстрируя результаты последних раскопок.
- …в основном шестого века. Мы думаем, там, неподалеку от Бандаравелы, было священное захоронение монахов.
- Нашли скелеты?
- Пока три. И несколько окаменелых деревянных сосудов. Все одного и того же времени.
Она надела перчатки и подняла старую кость, прикидывая вес. По-видимому, датировка была верной.
- Сначала скелеты завернули в листья, а после в ткань, - сообщил он ей. - А сверху положили камни, и те впоследствии провалились сквозь ребра в грудную полость.
Через несколько лет после захоронения поверхность земли слегка оседала. Потом в пространство, оставленное разложившейся плотью, падал камень, как бы сигнализируя о том, что дух покинул тело. Этот природный обряд всегда волновал ее. В детстве, в Куттапитии, Анил однажды наступила на неглубокую могилку недавно похороненного цыпленка, вытеснив своим весом воздух из мертвого тельца сквозь клюв. Последовал приглушенный писк; она в страхе, с колотившимся сердцем, отшатнулась, потом пальцами разрыла землю, боясь увидеть моргающую птицу. Но та была мертва, глаза засыпаны песком. Анил до сих пор не могла забыть тот случай. Она вновь зарыла могилку и, пятясь, ушла прочь.
Она взяла из кучки другой фрагмент кости и поскребла его.
- Это оттуда же? На шестой век не похоже.
- Весь материал попал сюда из груды монашеских останков в государственном археологическом заповеднике. Туда не пускают посторонних.
- Но эта кость… она из другого времени.
Прервав свою работу, он посмотрел на Анил:
- Эта зона охраняется государством. Скелеты захоронены в естественных впадинах близ пещер Бандаравелы. Скелеты и отдельные кости. Вряд ли вы найдете там что-то из другой эпохи.
- Мы можем туда поехать?
- Наверное, да. Я постараюсь получить разрешение.
Они выбрались на палубу корабля, на солнечный свет и шум. С главного канала порта Коломбо доносился рев моторов и крики в мегафон над запруженными транспортом водными путями.
В первый же уик-энд Анил взяла машину и отправилась в деревню в миле от Раджагирии. Она остановилась у скрытого за деревьями крохотного дворика - трудно было поверить, что там помещается дом. Большие пятнистые листья кротонов устилали землю. Казалось, в доме никого нет.
На следующий день после прибытия в Коломбо Анил отправила письмо, на которое не получила ответа. Поэтому она не знала, увенчается ли ее поездка успехом, означает ли молчание готовность ее принять, или по этому адресу больше никто не живет. Она постучалась в дверь, затем заглянула внутрь сквозь прутья оконной решетки и быстро обернулась, услышав, что кто-то вышел на крыльцо. Анил с трудом узнала крошечную старушку. Они стояли, глядя друг на друга. Анил шагнула вперед, чтобы ее обнять. В этот момент из дома вышла молодая женщина и без улыбки посмотрела на них. Анил ощутила на себе суровый взгляд, не вязавшийся с волнующим моментом.
Немного отстранившись, Анил увидела, что старая женщина плачет. Вытянув вперед руки, она гладила Анил по волосам. Анил обняла ее за плечи. Их забытый язык. Она поцеловала Лалиту в обе щеки, та была такая маленькая и хрупкая, что ей пришлось наклониться. Когда Анил отпустила ее, старушка казалась растерянной, и молодая женщина - кто она? - шагнув вперед, подвела ее к стулу и ушла. Анил уселась рядом с Лалитой и молча держала ее за руки, ощущая боль внутри. На столе рядом с ними стояла большая фотография в рамке, Лалита взяла ее и протянула Анил. Пятидесятилетняя Лалита, ее бездельник-муж и дочь с двумя малютками на руках. Старушка показала на одну из них пальцем, потом в темноту дома. Значит, молодая женщина была ее внучкой.
Молодая женщина принесла поднос со сладким печеньем и чаем и что-то сказала Лалите по-тамильски. Анил удалось разобрать всего несколько слов. Чтобы понять их разговор, приходилось больше полагаться на тональность. Как-то раз она сказала что-то незнакомцу по-тамильски, и тот озадаченно на нее посмотрел. Потом ей объяснили, что из-за отсутствия верной тональности он просто ее не понял. Не понял, что означали ее слова: вопрос, утверждение или приказ. Лалита, кажется стесняясь говорить по-тамильски, перешла на шепот. Внучка, которая почти ни разу не взглянула на Анил с тех пор, как они пожали при встрече руки, говорила громко. Посмотрев на Анил, она сказала по-английски:
- Бабушка просит сфотографировать вас вдвоем. На память о вашей встрече.
Она опять вышла, потом вернулась с "Никоном" и попросила их сесть поближе друг к другу. Она сказала что-то по-тамильски и сделала снимок, когда Анил была не совсем готова. Оказалось, что хватит одного. Внучка явно грешила самоуверенностью.
- Вы здесь живете? - спросила Анил.
- Нет. Это дом моего брата. Я работаю в лагерях для беженцев на севере. Я стараюсь раз в две недели приезжать сюда на выходные, чтобы брат с женой могли уйти. Сколько вам было лет, когда вы в последний раз видели бабушку?
- Восемнадцать. С тех пор я здесь не была.
- Ваши родители здесь?
- Они умерли. А брат уехал. Остались только друзья отца.
- Выходит, здесь у вас нет близких?
- Одна Лалита. К тому же она меня вырастила. Анил хотелось сказать больше, рассказать, что Лалита была единственным человеком, который в детстве научил ее чему-то стоящему.
- Она всех нас вырастила, - сказала внучка.
- А ваш брат? Чем он…
- Он довольно известный поп-певец! А вы работаете в лагерях…
- Уже четыре года.
Когда они повернулись к Лалите, та спала.
В вестибюле больницы на Кинси-роуд раздавались грохот и крики. Поверх цементного пола клали керамическую плитку. За спиной Анил пробегали студенты и преподаватели. Похоже, никому не приходило в голову, что этот шум способен напугать и утомить пациентов, которых принесли сюда на перевязку или чтобы дать лекарство. Но весь этот гвалт перекрывал голос старшего врача, доктора Переры, оравшего на врачей и ассистентов и обзывавшего их ублюдками за то, что они не соблюдают чистоту. Крик ни на миг не прекращался, но казалось, большинство из тех, кто здесь работал, его не слышат.
Этот маленький щуплый человечек, вероятно, имел здесь единственного союзника в лице молодой женщины-патологоанатома; невзирая на его дурную репутацию, та однажды обратилась к нему за помощью, и он был настолько изумлен, что стал оказывать ей поддержку. Остальные коллеги дистанцировались от него с помощью лавины анонимных записок и объявлений. (В одном из объявлений сообщалось, что его разыскивают в Глазго за убийство.) В ответ Перера заявлял, что персонал больницы недисциплинирован, ленив, неряшлив, глуп и упрям.
Только в публичных выступлениях он обращался к умным и тонким рассуждениям о политике и ее связи с судебной медициной. Почему-то на кафедре проявлялась более мягкая сторона его натуры.
На второй день своего пребывания в Коломбо Анил присутствовала на одном из его выступлений, тогда ее удивило, что люди с подобными взглядами находятся у власти. Однако теперь, в больнице, куда она пришла, чтобы воспользоваться необходимым ей для работы оборудованием, она столкнулась со злобным бродячим псом, представлявшим другую сторону его натуры. Она стояла в изумлении, пока усталые врачи, обслуживающий персонал, рабочие и пациенты шарахались от доктора Переры, образуя между собой и этим цербером пустое пространство.
К ней подошел молодой мужчина:
- Вы Анил Тиссера, верно?
- Да, это я.
- Вы выиграли стипендию в Америку.
Она ничего не ответила. За заграничной знаменитостью началась охота.
Не могли бы вы прочесть нам маленькую, получасовую лекцию об отравлениях и укусах змей?
Вероятно, здесь знали об укусах змей не меньше ее. Она была уверена, что выбор темы неслучаен - необходимо было выровнять игровое поле, на котором выступит она, учившаяся за границей, и местные специалисты.
- Хорошо. Когда?
- Сегодня вечером? - предложил молодой человек.
Она кивнула:
- Свяжитесь со мной во время ланча и скажите где.
Она проговорила это, огибая доктора Переру.
- Вы!
Она повернулась лицом к ужасному главному врачу.
- Вы новенькая, да? Тиссера?
- Да, сэр. Я слышала ваше выступление два дня назад. Простите, я…
- Ваш отец был… одним из этих… верно?
- Что…
- Вашим отцом был Нельсон Тиссера?
- Да.
- Я работал с ним в больнице Спиттела.
- Да…
- Посмотрите-ка на этих мерзавцев. Посмотрите… Повсюду грязь. Проклятые ублюдки! Превратили больницу в хлев. Вы сегодня заняты?
Она была занята, хотя могла бы изменить свои планы. Ей очень хотелось поговорить с доктором Перерой и вспомнить об отце, но только когда он останется один, кофеин улетучится и приступ ярости пройдет.
- Простите, сэр, у меня встреча в правительстве. Но я еще некоторое время пробуду в Коломбо. Надеюсь, мы сможем встретиться.
- Вы в западном платье.
- Это привычка.
- Вы пловчиха, верно?
Она удалялась от него, излишне энергично кивая.
Сидя напротив за столом, Сарат читал ее почтовую открытку, хотя та и лежала вверх ногами. Бессознательное любопытство с его стороны. Он был привычен к письменам, стершимся текстам на камне. Даже в тусклом свете министерства археологии он не испытывал затруднений с толкованием.
Основным звуком в помещении был осторожный стрекот пишущих машинок. Анил отвели место за столом рядом с копировальной машиной, вокруг которой постоянно раздавались жалобные возгласы, так как она никогда не работала как положено.
- Гопал, - произнес Сарат немного громче обычного, и к столу приблизился один из его помощников.
- Два чая. С буйволиным молоком.
- Слушаюсь, сэр.
Анил рассмеялась.
- Сегодня среда. Примите таблетку от малярии.
- Уже приняла.? - Ее удивила забота Сарата.
Прибыл чай, уже с густым молоком. Взяв чашку, Анил решилась затронуть запретную тему:
- За процветание слуг народа. За тщеславное правительство. За то, что любое политическое мнение поддерживается с помощью армии.
- Вы говорите как заезжий журналист.
- Я только привожу факты.
Он поставил чашку на стол:
- Видите ли, я не поддерживаю ни одну из сторон. Если вы это имеете в виду. Как вы сказали, у каждой стороны своя армия.
Она взяла открытку и принялась крутить ее между большими пальцами:
- Простите. Я устала. Все утро читала отчеты движения "За права человека". Они не вселяют надежды. Хотите позже пообедать?
- Я не могу.
Она ждала какого-нибудь объяснения, но он молчал. Только пристально смотрел на карту на стене, на птицу на почтовой открытке. И продолжал постукивать карандашом о стол.
- Откуда эта птица?
- О… ниоткуда. - Она тоже умела обрывать разговор.
Часом позже они бежали под дождем и забрались в машину промокшими до нитки. Он отвез ее на Уорд - плейс и стоял под навесом, не глуша мотора, пока она забирала вещи с заднего сиденья.
До завтра, - сказала она и захлопнула дверцу.
В комнате Анил вытрясла сумку на стол, чтобы найти открытку. Перечитав письмо из Америки от своей подруги Лиф, она почувствовала себя лучше. Хоть какая - то весточка с Запада. Она пошла на кухню и снова стала думать о Сарате. Она проработала с ним уже несколько дней, но так и не поняла, что он собой представляет. Он занимал высокий пост в министерстве археологии, которое финансировалось правительством, но как тесно он связан с властями? Предполагалось ли, что он будет их ушами и глазами, когда его назначили помогать ей в исследовании и составлении отчета в области прав человека? В таком случае на кого она работает?
Она знала, что время политических кризисов работа судебно-медицинского эксперта требует сложных шахматных ходов, закулисных переговоров и половинчатых выводов "на благо нации". В Конго одна из групп по защите прав человека зашла слишком далеко, и собранные ими доказательства исчезли в одну ночь, а документы были сожжены. Как будто древний город вновь был предан забвению. Группе исследователей, куда Анил входила в качестве скромного помощника по выполнению программы, не оставалось ничего другого, как сесть на самолет и отправиться назад. Международный авторитет Женевы не принимался в расчет. Когда в какой-нибудь стране разражался кризис, известные логотипы на фирменных бланках и дверях европейских офисов ничего не значили. Если правительство просило тебя покинуть страну, ты ее покидал. С пустыми руками. Никаких слайдов или кинопленок. Пока ее обыскивали в аэропорту, она сидела полуголая на стуле.
Почтовая открытка от Лиф. С американской птичкой. Анил достала из холодильника отбивную и пиво. Она что-нибудь почитает и примет душ. Потом, быть может, сходит в Галле-Фейс-Грин и выпьет что-нибудь в одном из новых отелей, посмотрит, как пьяная английская команда по крикету горланит песни под караоке.
Был ли навязанный ей партнер нейтральным в этой войне? Был ли он просто археологом, любящим свою работу? Накануне, во время загородной поездки, он показал ей несколько храмов, а потом, заметив своих студентов, работавших на раскопках, радостно присоединился к ним и уже вскоре подбирал серебристые кусочки слюды, объясняя, где найти в земле фрагменты железа, словно от природы был наделен талантом что-то находить. В основном интересы Сарата были так или иначе связаны с землей. Анил подозревала, что он считает мир общественных отношений вокруг себя не таким уж важным. Он признался, что мечтает написать когда-нибудь книгу об исчезнувшем городе на юге острова. От него не осталось даже стен, но Сарат хотел поведать его историю.
Она возникла бы из раскопок, из летописей этого региона, поведавших о многом - о его торговых путях в Средние века, о том, что он был любимым городом некоего короля, "градом, где дуют муссоны", как говорилось в стихах, воспевавших повседневную городскую жизнь. Сарат процитировал несколько строк из стихотворения, которое он слышал от своего учителя Палипаны.
Таким был Сарат, воодушевленным, почти восторженным, однажды вечером после того, как они ели крабов в Маунт-Лавинии. Он стоял на морском берегу, рисуя в темном воздухе руками очертания города, обозначая их. Сквозь воображаемые линии она видела, как накатывает, волнуясь, на берег прибой - подобно его внезапному возбуждению, передавшемуся ей.
Поезд был полон полицейских. В него сел человек с клеткой в руках, в которой сидела майна. Он шел по вагонам, поглядывая на пассажиров. Свободных мест не было, и он уселся на полу.
Он был в саронге, сандалиях и футболке с Галле-роуд. Поезд еле тащился, то ныряя в ущелья, то неожиданно появляясь на открытом пространстве. Человек знал, что примерно в миле отсюда, прежде чем они подъедут к Курунегале, начнется туннель и поезд изогнется в его темном, клаустрофобном пространстве. Несколько окон останутся открытыми - пассажирам нужен свежий воздух, хотя это означает ужасный шум. Миновав туннель, вернувшись на солнечный свет, они станут готовиться сойти.
Он встал, как только поезд вошел в темноту. Слабый мутный свет на потолке через несколько минут погас. Он слышал, как заговорила птица. Три минуты темноты.
Человек быстро направился туда, где, как он помнил, рядом с проходом стоял правительственный чиновник. Схватив его в темноте за волосы, он набросил ему на шею цепь и начал душить. Он отсчитывал секунды в темноте. Когда чиновник навалился на него всем телом, он, не поверив ему, не ослабил цепи.
У него оставалась минута. Он встал и приподнял чиновника. Держа его вертикально, потащил к открытому окну. Мелькали желтые огни. Это напоминало эпизод из сна.
Оторвав чиновника от пола, он стал проталкивать его в окно. Удар ветра снаружи отшвырнул голову и плечи назад. Он толкнул их сильнее, затем отпустил, и тело исчезло в шуме туннеля.
Работая с бригадой судебно-медицинских экспертов в Гватемале, Анил время от времени летала в Майами, чтобы встретиться с Каллисом. Она появлялась там усталая, осунувшаяся. Дизентерия, гепатит, лихорадка Денге - все это было рядом. Она и ее бригада ели в деревнях, где эксгумировали тела. Им приходилось есть эту пищу, потому что жители деревень могли участвовать в их работе только так - готовя им еду.