24 декабря 1874 года
Вот только что прослушала урок Стивена. Он все расписал на бумаге, и я, увидев цифры, вздрогнула.
- Что, удивлена? - сказал брат, но дело вовсе не в том.
Меня поразило, что папа озаботился сберечь мое состояние, - вот почему я вздрогнула. Сквозь пелену своей болезни он будто разглядел все планы, какие я буду строить в тупике собственной хвори, и постарался мне помочь. Селина говорит, что сейчас он смотрит на меня и улыбается, но я сомневаюсь. Как можно видеть весь этот трепет и безумное стремление, мой отчаянный план и мое притворство и всего лишь улыбаться? Селина объясняет, что он смотрит глазами духа и мир ему видится иначе.
И вот я сидела за столом в папином кабинете, а Стивен говорил:
- Ты удивлена, ибо не представляла размеров своего состояния.
Конечно, большая его часть имеет несколько умозрительный характер - имущество и ценные бумаги. Но есть и деньги, которые папа оставил исключительно мне.
- В том случае, разумеется, если ты не выйдешь замуж, - сказал Стивен.
Мы улыбнулись друг другу, хотя, полагаю, думали о разном.
Наличность можно получить, где бы я ни жила? - спросила я. Эта процедура никак не связана с Чейни-уок, ответил брат, но я имела в виду другое. Как быть, если я окажусь за границей? Стивен выпучился. Удивляться нечему, сказала я, ибо я подумываю совершить путешествие "с какой-нибудь компаньонкой", если заручусь одобрением матери.
Наверное, Стивен решил, что в Миллбанке или Британском музее я завела себе какую-то серьезную подругу-вековуху. Отличная идея, сказал он. Что касается денег, они мои, я могу распоряжаться ими, как мне угодно, и получить их в любом месте. Никто не может на них посягнуть.
А мать не сможет их захапать, если из-за чего-нибудь всерьез на меня разозлится? - спросила я и опять вздрогнула.
Брат повторил, что деньги принадлежат мне, а не матери и, пока он является моим поверенным, надежно защищены от посягательств.
- А если вдруг я рассержу тебя, Стивен?
Брат пристально посмотрел на меня. Где-то в глубине дома слышался голос Хелен, звавшей Джорджи. Мы оставили их с матерью, сказав, что хотим кое-что обсудить в папиных записях, - в ответ мать что-то проворчала, а Хелен улыбнулась. Стивен потрогал лежавшие перед ним бумаги и сказал, что во всем, что касается моего состояния, он соблюдает волю отца.
- Обещаю, что никогда не опротестую твой чек, пока ты в здравом уме и не стала жертвой дурного влияния, вынуждающего использовать твои деньги во вред себе.
Именно так он сказал, а потом рассмеялся, и я на секунду подумала: как знать, не притворство ли вся его доброта? Может, он догадался о моей тайне и теперь издевается? Наверняка не скажешь. И потому я спросила вот о чем: если сейчас, в Лондоне, мне понадобится сумма больше той, что выдает мать, как ее получить?
Для этого, объяснил Стивен, надо лишь пойти в банк и снять деньги со счета, предъявив заверенный им ордер. Среди бумаг он отыскал такой ордер и, отвинтив с ручки колпачок, подписал его. Мне осталось поставить рядом свою подпись и обозначить сумму.
Я разглядывала автограф брата и думала, вправду ли он так расписывается; наверное, да. Стивен рассматривал меня.
- Знай, что за таким ордером ты можешь обратиться ко мне в любой момент, - сказал он.
Брат стал собирать документы, а я сидела и смотрела на чистую графу, в которой проставляется сумма, пока она не разрослась до размера моей ладони. Наверное, Стивен заметил мой странный взгляд, потому что коснулся пальцами листка и, понизив голос, сказал:
- Полагаю, нет нужды говорить, что с этим следует быть очень осторожной. Например, служанкам совсем не обязательно видеть эту бумажку. И ни к чему... - он улыбнулся, - брать ее с собой в Миллбанк, верно?
Испугавшись, что брат хочет забрать листок, я свернула его и сунула за пояс платья. Мы встали.
- Ты ведь знаешь, что мои поездки в Миллбанк закончились, - сказала я, когда мы вышли в холл и затворили дверь в папин кабинет. - И оттого я полностью выздоровела.
Да-да, он совсем забыл, ответил Стивен. Хелен много раз говорила, как хорошо я выгляжу... Брат снова изучающее на меня посмотрел, а я улыбнулась и хотела идти, но он взял меня за руку и тихо проговорил:
- Не сочти, что я вмешиваюсь, Маргарет. Конечно, мать и доктор Эш прекрасно знают, что нужно делать... Но Хелен говорит, тебе дают опий, и я не могу избавиться от мысли, что после хлорала... ну, я сомневаюсь в благотворности такого сочетания. - От моего взгляда он покраснел; сама я тоже вспыхнула. - Нет ли каких симптомов? Ну там, хождений во сне, страхов, галлюцинаций?
И тогда я поняла: мои деньги ему не нужны. Он хочет мое лекарство! Чтобы не дать Селине прийти! Он хочет забрать лекарство, чтобы она пришла к нему.
Его ладонь в зеленоватых венах и поросли черных волосков еще лежала на моей руке, но тут на лестнице раздались шаги, и появилась Вайгерс, которая несла угольное ведерко. Стивен убрал руку, а я, глядя в сторону, сказала, что вполне здорова - любой это подтвердит.
- Спроси хоть горничную. Вайгерс, скажи мистеру Приору, что я хорошо себя чувствую.
Служанка заморгала и спрятала ведерко за спину. Щеки ее запылали, и теперь мы все трое стояли красные!
- О да, вы здоровы, мисс, - пролепетала она.
Мы обе посмотрели на Стивена, и он смешался.
- Что ж, я очень этому рад, - только и сказал он. Значит, понял, что Селину ему не заполучить. Брат кивнул мне и пошел в гостиную. Я слышала, как открылась и потом затворилась дверь.
На цыпочках я поднялась к себе и села за стол; достав ордер, я смотрела на пустую графу для суммы, пока строчка вновь не разрослась. Теперь она походила на заиндевевшее окно, но под моим взглядом изморозь потихоньку таяла, и сквозь нее проглядывали четкие линии и насыщенные цвета моего будущего.
Снизу раздались голоса; из ящика стола я достала этот дневник, чтобы между его страниц спрятать ордер. Тетрадка слегка топорщилась; я раскрыла ее, и на колени мне выскользнуло что-то узкое и черное. Я потрогала вещицу, замершую на моем подоле; она была теплая.
Прежде я никогда ее видела, но тотчас узнала. Бархотка с медной застежкой. Когда-то Селина ее надевала, а теперь прислала мне - верно, в награду за то, что я так ловко обхитрила Стивена!
Перед зеркалом я надела бархотку. Она впору, но туговата; я чувствую под ней свой пульс, и мне кажется, будто временами Селина тянет за бечеву, напоминая, что она рядом.
6 января 1875 года
Последний раз я была в Миллбанке пять дней назад, но с удивительной легкостью воздерживаюсь от поездок, ибо теперь знаю, что Селина меня навещает, а вскоре останется со мной навсегда! Я соглашаюсь сидеть дома, принимать гостей и даже наедине беседовать с матерью. Она тоже остается дома чаще обычного и занята тем, что отбирает платья, какие возьмет в Маришес, и посылает служанок на чердак за баулами, коробками и чехлами, которыми закроют мебель и ковры после нашего отъезда.
После отъезда, в котором все же есть один плюс. Я нашла способ, как за планами матери скрыть свой замысел.
Однажды вечером на прошлой неделе мы сидели вдвоем: мать составляла списки вещей, я разрезала страницы книги. В какой-то момент я засмотрелась на огонь камина и застыла в безотчетной неподвижности, но услышала неодобрительное кряканье матери. Как я могу быть такой бездеятельной и спокойной! Через десять дней уезжать в Маришес, а еще столько всего не сделано! Я распорядилась насчет своих платьев?
Все так же глядя на пламя, я неторопливо разрезала страницу и сказала:
- Надо же, какой успех! Еще месяц назад ты укоряла меня в неуемности. Но ты слишком взыскательна, если теперь бранишь за чрезмерное спокойствие.
Обычно подобный тон я приберегала для дневника. Мать отбросила список и завелась: неизвестно, как там насчет спокойствия, а вот за такую дерзость мне стоит всыпать!
Вот тогда я подняла взгляд. Вялость моя исчезла. Может быть, это говорила Селина, ибо вдруг на меня снизошло озарение, что мне совершенно не свойственно.
- Я не служанка, которую можно отругать и выгнать, - сказала я. - Ты сама говорила, что я не "всякая". Но держишься со мной как с горничной.
- Все, будет! - оборвала меня мать. - Я не потерплю подобного тона от собственной дочери, да еще в собственном доме. И в Маришесе тоже...
Ей не придется терпеть, ответила я, поскольку в Маришес я прибуду не раньше чем через месяц. Я решила остаться дома, она же пусть едет со Стивеном и Хелен.
Останусь дома, одна? Это еще что за вздор? - Никакой не вздор. Наоборот, это вполне разумно.
- В тебе заговорило прежнее упрямство, вот что это такое! Маргарет, подобные споры возникали уже тысячу раз...
- Значит, тем более не стоит заводить еще один.
Право, о чем говорить? Я бы с радостью неделю-другую провела в одиночестве. Уверена, и в Маришесе все были бы довольны, если б я осталась в Челси!
Мать ничего не ответила. Она сморщилась от звука рвущейся бумаги, когда я вновь энергично принялась за книгу. А что подумают все знакомые, если она уедет, оставив меня одну? Они могут думать, что им угодно, и объяснение может быть любым. Например: я осталась, чтобы подготовить к публикации папины записи - я и вправду смогу ими заняться, когда в доме будет так тихо.
Мать покачала головой:
- Ты же хворала. Вдруг опять занеможешь, а ухаживать за тобой будет некому.
Я не собираюсь болеть, сказала я; и потом, я вовсе не буду одна - останется кухарка. На ночь она может приводить племянника, чтобы спал внизу, как было во время папиной болезни. И еще со мной будет Вайгерс. Пусть она остается со мной, а Эллис едет в Уорикшир...
Вот что я сказала. Заранее я ничего не придумывала, но теперь будто каждым легким движением ножа выпускала слова из книги, что лежала на моих коленях. Мать задумалась, но все еще хмурилась.
- Вдруг ты заболеешь... - повторила она.
- Да почему я должна заболеть? Посмотри, я совсем выздоровела!
Она таки посмотрела. И увидела мои глаза, яркие от опия, мое лицо, разрумянившееся то ли от камина, то ли от работы. Еще она увидела мое старое фиолетовое платье, которое я приказала Вайгерс достать из комода и обузить, поскольку у других нарядов - серого и черного - воротники недостаточно высокие, чтобы скрыть бархотку.
Думаю, именно платье почти убедило мать.
- Ну скажи, что оставишь меня, мама! Нельзя же вечно быть неразлучными, правда? И потом, разве не приятнее будет Стивену с Хелен погостить без меня?
Сейчас это выглядит ловким ходом с моей стороны, но я ничего не замышляла, совсем ничего. До той минуты я бы в жизни не подумала, что мать знает о моих чувствах к Хелен. В голову не приходило, что она может ловить мои взгляды, прислушиваться, как я произношу имя Хелен, и замечать, что я отворачиваюсь, когда та целует Стивена. Но теперь, когда я говорила о Хелен легко и спокойно, я заметила в лице матери... нет, не облегчение, не радость, но что-то похожее, что-то очень близкое... и сразу поняла, что она и ловила, и прислушивалась, и замечала. Все два с половиной года.
Сейчас я думаю, что наши отношения были бы иными, если б мне удалось скрыть свою любовь или ее не было бы вовсе.
Мать заерзала в кресле и разгладила на коленях юбку. Наверное, это не вполне правильно... но если останется Вайгерс... и недели через три-четыре мы с ней приедем...
Прежде чем дать согласие, сказала мать, она должна переговорить с Хелен и Стивеном; мы поехали к ним встречать Новый год, и я поняла, что уже совсем не хочу видеть Хелен, а когда в полночь Стивен ее поцеловал, я только улыбнулась. Мать рассказала о моем плане, и супруги пожали плечами: что плохого в том, чтобы одной побыть в доме, где я и так провела столько уединенных часов? А миссис Уоллес, ужинавшая с нами, сказала, что гораздо разумнее остаться на Чейни-уок, нежели рисковать здоровьем, путешествуя поездом!
Домой мы вернулись в два ночи. Дом заперли, и я, не сняв накидки, поднялась к себе и долго стояла у окна, в котором чуть приподняла фрамугу, чтобы чувствовать новогодний дождик. В три часа на лодках еще трезвонили колокольчики, с реки доносились голоса, по улице шныряли мальчишки; но потом гомон и суета на мгновенье стихли, и ночь стала абсолютно беззвучной. Сеял мелкий дождик, настолько мелкий, что не мог возмутить поверхность Темзы, сиявшую, точно зеркало, в котором фонари мостов и набережных отражались извивающимися красными и желтыми змеями. Тротуары отливали синевой, будто фарфоровые тарелки.
Никогда не думала, что в ночной тьме такое разноцветье красок.
На другой день мать куда-то ушла, и я поехала к Селине. Ее вернули в прежний отряд, где она вновь получает обычную тюремную еду, вяжет чулки и находится под присмотром доброй миссис Джелф. Я вспомнила, как некогда оттягивала радость нашей встречи и сначала заходила в другие камеры, а затем не поднимала глаз, пока мы не оставались вдвоем. Но разве возможно медлить сейчас? Что мне до того, что подумают другие? Я задержалась у пары камер, поздравила узниц с Новым годом и через решетку пожала им руки, но все здесь воспринималось по-другому: я видела лишь скопище бледных женщин в грязно-бурых балахонах. Кое-кого из моих знакомиц отправили в Фулем, Эллен Пауэр умерла, а новая обитательница ее камеры меня не знала. Мэри Энн Кук и фальшивомонетчица Агнес Нэш, казалось, мне рады. Но я пришла к Селине.
- Что вы успели сделать? - тихо спросила она, и я рассказала о том, что узнала от Стивена.
Селина полагает, что с деньгами тянуть не стоит: лучше сейчас забрать из банка все, что удастся, и хранить у себя, пока мы не будем готовы. Я рассказала, как сплавила мать в Маришес, и она улыбнулась:
- Вы умница, Аврора.
Это ее заслуга, ответила я; она действует через меня, а я всего лишь посредник.
- Вы мой медиум, - сказала Селина. Она подошла чуть ближе и взглянула на мое горло под воротником. - Вы чувствуете, что я рядом? Чувствуете, что я окружаю вас? Мой дух приходит к вам по ночам.
- Я знаю.
- Бархотку носите? Дайте взглянуть.
Я оттянула воротник и показала бархатную полоску, плотно и тепло облегавшую мое горло. Селина кивнула, и бархотка стала еще туже.
- Очень хорошо. - Шепот Селины гладил меня, точно пальцы. - Она притянет меня к вам сквозь тьму. - Я шагнула к ней. - Нет... Нельзя. Если нас увидят, меня отдалят от вас. Подождите немного. Скоро вы меня получите. И тогда... я буду так близко, как вы захотите.
Голова моя поплыла.
- Когда же, Селина?
Решать мне, ответила она. Нужно выбрать ночь, когда мать уедет и все будет приготовлено.
- Мать уезжает девятого, - сказала я. - Наверное, можно в любую ночь после этого числа...
И тут мне пришла мысль. Я улыбнулась и даже, по-моему, засмеялась, потому что Селина прошептала:
- Тише! Миссис Джелф услышит!
- Извините. Просто... есть одна ночь... если вам не покажется глупым... Двадцатое января... - Она не поняла, и я опять чуть не рассмеялась. - Канун святой Агнесы!
Взгляд ее по-прежнему ничего не выражал. Помолчав, она спросила: день вашего рождения?..
Я покачала головой, повторяя: канун святой Агнесы! Канун святой Агнесы!
- И к выходу в глубокой тишине, - начала я, - две незаметно проскользнули тени...
Храпит привратник, привалясь к стене...
...на стертые ступени
Упав, засовы тяжкие гремят:
В распахнутую дверь ворвался снежный ад...
Селина не понимала... Не понимала!
Я смолкла. В груди шевельнулись тревога, страх и просто любовь. Откуда ей знать? - подумала я. Кто мог ее этому научить?
Ничего, все придет, сказала я себе.
14 июня 1873 года
После темного круга мисс Драйвер осталась. Она приятельница мисс Ишервуд, которая в прошлом месяце имела приватную встречу с Питером и теперь говорит, что никогда еще не чувствовала себя так хорошо, а все благодаря духам. "Вы похлопочете, чтобы Питер и мне помог, мисс Дауэс? - просила мисс Драйвер. - Я пребываю в сильном беспокойстве и подвержена странным припадкам. Мне кажется, я весьма схожа с мисс Ишервуд и нуждаюсь в развитии". Она получила то же лечение, что и ее подруга, но времени ушло больше - полтора часа. Питер сказал, что ей следует прийти еще раз. 1 фунт.
21 июня 1873 года
Развитие мисс Драйвер, один час. 2 фунта.
Первый сеанс для миссис Тилни и мисс Ноукс. Мисс Ноукс - боли в суставах. 1 фунт.
25 июня 1873 года
Развитие мисс Ноукс. Питер держит ее за голову, а я сижу на корточках и дышу на нее. 2 часа. 3 фунта.
3 июля 1873 года
Мисс Мортимер, зуд в спине. Чересчур нервная.
Мисс Уилсон, ломота. На взгляд Питера, уж больно проста.
15 января 1875 года
Неделю назад все уехали в Уорикшир. Стоя в дверях, я смотрела, как грузят багаж, потом на руки, что махали из окошек отъезжающей кареты, а затем поднялась к себе и поплакала. Матери я позволила себя расцеловать. Хелен я отвела в сторонку и сказала:
- Благослови тебя Господь.
Ничего другого в голову не пришло. Хелен засмеялась - было странно слышать от меня нечто подобное.
- Через месяц увидимся, - сказала она. - Напишешь мне?
Так надолго мы еще не расставались. Я обещала написать, но вот прошла неделя, а я не отправила ни строчки. Я напишу ей, только потом. Не сейчас.
В доме еще никогда не было так тихо. Внизу ночует кухаркин племянник, все уже улеглись. После того как Вайгерс принесла мне уголь и воду, ни у кого никаких дел не осталось. В половине десятого заперли входную дверь.
Но как же тихо! Если б перо умело говорить, я бы упросила его пошептаться со мной. Я получила наши деньги. У меня тысяча триста фунтов. Вчера забрала из банка. Деньги мои, но, получая их, я чувствовала себя воровкой. Показалось, что мой ордер вызвал какие-то подозрения: клерк выскочил из-за конторки, переговорил с управляющим и, вернувшись ко мне, спросил, не желаю ли я получить деньги чеком. Нет, чек не годится, ответила я, а сама тряслась от страха, что мой замысел разгадали и сейчас пошлют за Стивеном. Но что они могли сделать? Я дама, деньги мои. Их принесли мне в бумажном пакете. Клерк поклонился.
Я сказала, что деньги нужны для благотворительной акции - оплаты проезда за границу несчастных девушек, освободившихся из заключения. С кислой миной клерк ответил, что это дело весьма достойное.