Просто сказать, сложно выполнить.
Если ты уязвим, то окружающие не могут удержаться, чтоб не сделать тебе больно.
Если ты уязвим, то боль воспринимается как закономерность. Но не стоит вставать на позицию принятия несправедливости.
Если ты уязвим, то стоит попробовать бороться.
Дочечки резвятся, когда никто не может дать им по морде. Очевидный минус интернета.
Уязвимость эмо иногда играет с ними злую шутку. Они начинают прикрываться всякими банальностями. Это очень заметно во время флейма. Всякие Дочечки оказываются безнаказанными.
Этот кто‑то матерящийся обнаруживается в комментариях к вашим драгоценным фоткам. Он резво атакует ваши вопросы матерными ответами, и в чем‑то он прав. На глупый вопрос получи фашист гранату. Кроме того, если он имеет право быть собой – то не исключено, что для него мат и есть единственно возможная форма общения.
И все равно противно, когда человек решается впервые выставить свою рожу на всеобщее обозрение, а его невероятно срочно посылают на…Правда, никто не мешает вам послать его в ответ. Но мне лично кажется, что надо за матюги без повода приговаривать к пожизненному бану без предупреждения.
Самоуверенных эмо не бывает. Если ты на все сто убежден в своей правоте, ты не эмо. Это я себе на заметку. Раз на все сто не уверена, лучше не делать выводов, пускай даже в отношении Дочечки.* * *
Когда я подросла и стала не такая как заказывали, мама радоваться перестала. Ее бесило во мне все. Даже моя внешность, хотя я так и не покрасила волосы. Может, она не так бы занудствовала, если бы не постоянные упреки директрисы, которая по совместительству тетка. Ту хлебом не корми – только дай повод повоспитывать.
Мама перед ней робеет. И от этого срывает зло на мне.
Она вся какая‑то ровная. Как злобный робот. Занятый выполнением мелких скучных обязанностей. Она от всего отгораживается такой миленькой, как ей самой кажется, улыбкой. Она уверена, что моложе выглядит, когда улыбается. Мол, у нее такая располагающая улыбка. Сейчас вообще считается необходимым скалить дорогущие протезы по любому поводу. Вот мама и лыбится, хотя ей это вовсе не идет. Таскается с вытаращенными зубами, словно с фестивальным флажком. Улыбаться надо, когда повод есть. Что просто так скалиться? То же самое, что плакать ради повышения коммуникабельности.
У Танго мамаша тоже чуть что улыбается. Как маханет стакан, спасайся кто может. Поулыбается, а потом драться лезет. Такая экспрессивная женщина, жуть. И мужиков меняет постоянно. Танго как‑то признался, что в детстве он мечтал ее прибить. Непременно топором. По химической завивке. Но потом нашел во всем мамашином безобразии один, но весомый плюс:
– Ее поведение прекрасно объясняет все мои заскоки. Прикинь, приходит участковый, она ему квашеной капустой на фуражку, а он потом меня еще и жалеет. Мол, несчастный ребенок, что ему приходится терпеть. А я и не терплю. Я привык.
С моей мамашей сложнее.
Впрочем, мне она давно не улыбается, только рожи корчит. Хмурые такие. С поджатыми в ниточку губами. Думает, что непременно надо выказывать свое неодобрение. А то вдруг я забуду, какая я нехорошая.
А я ведь даже не выставляюсь, как некоторые эмо. Так, немного совсем, если настроение подходящее. Ну, пару‑тройку намеков на принадлежность к эмо. А то, что постоянно в черном, так я и до того, как узнала про эмо‑культуру, так одевалась. Мне в принципе черный цвет нравится. В нем есть изначальный стиль. Кроме того, мое лицо как‑то удачно с ним контрастирует.
– Слава богу, хоть волосы в черный не выкрасила, – глубокомысленно рассуждает мама.
И не буду. Они мне и такие нравятся. Хороший рыжий цвет. Который зимой становится почти каштановым, а летом выгорает до светло‑золотистого.
– Челку подстриги, а то без зрения останешься, – а вот такие предостережения я слышу в сотый раз.
Чтоб мама так не убивалась, я демонстративно собрала челку в пучок и связала ее розовой резинкой.
– Так и будешь ходить? – всполошилась мама, которая уже усвоила, если я чего решила, непременно сделаю.
Сегодня у нее возникла охота позаниматься воспитанием:
– Стася, у тебя такое привлекательное лицо, а делаешь из себя черт‑те что.
– И сбоку бантик, – поддержала я ее, поскольку челка вместе с резинкой благополучно съехали на сторону.
– И как такую тебя любить?
– Я же тебя люблю, – удивилась я. – Хоть ты в это и не веришь.
– Не верю. Если бы любила, то стала бы как все нормальные дети.
Иногда мне кажется, что мама не способна любить просто так. Ей нужно фундаментальное обоснование любви.
Любить за что‑то – это тупо. Нужно любить просто так.
Мамина убежденность в моей ненормальности только окрепла после моей идиотской исповеди. Она как‑то спросила, что со мной происходит. Ая сдуру попыталась ей объяснить. Кто ж знал, что с ней нельзя откровенничать? Во‑первых, она ни фига не поняла, а во‑вторых, из простых признаний сделала тупые упрощенные выводы. В том числе – о моей врожденной ущербности:
– Ты не моя дочь. Тебя подменили в роддоме.
А то! Такие идеи и мне порой приходили в голову.
– У тебя что, мальчик был? Надо было внимательнее смотреть, когда из роддома получала.
– Заткнись! Ты меня достала. И куда школа смотрит!
– Я тебя тоже очень люблю! Вот и поговорили по душам.
Иногда она обзывает меня уродкой, пугалом, клоуном, Гитлером, а когда совсем взъерепенится – специальным громким голосом рассказывает подругам по телефону, что я страшнее атомной войны. Что я отощала как дистрофик и скоро сыграю в ящик. Я не тощая. У меня нормальный сорок четвертый. А грудь даже великовата. Зато все остальное как надо. Особенно глаза. Не хуже, чем в японских мультиках. Ну, может, чуть поменьше. Зато, когда обведешь немного, самое то. Все, кто понимает, страшно завидуют.
* * *
А потом маме стало по барабану, отчего я мучаюсь и чей я ребенок, потому что она родила новую игрушку и ей стало до меня как до лампочки. Хотя если задуматься – до лампочки не так и далеко. Только руку протянуть.
– Ты, внучка, душу‑то никому не раскрывай. Чем шире откроешь, тем скорее в нее плюнут, – наставляла меня бабушка.
А в душу не только плюют. Ее иногда выпивают.
– Не забывай, что ты самая лучшая на свете, – уверяла меня бабушка. – И не старайся выглядеть. Просто будь собой.
Иногда я забываю, что она умерла.
Я не хочу забывать, но порой мне кажется, что она так и сидит на лавке у дома. И я могу, когда захочу, подойти к ней, поцеловать ее в смятую щеку. А она похлопает рукой рядом, мол, присаживайся, поболтаем.
Мама, как до тебя достучаться? Ау! Перестань казаться кем‑то выдуманным.
А вдруг она и вправду такая замороженная?
Теперь ее даже моя внешность не коробит. Будто я грязное пятно на обоях. Неприятно, но можно картиной прикрыть, чтоб в глаза не так бросалось. Меня "прикрыли" фразой "тупая как пробка". Раз тупая, значит, ничего не поделаешь. По‑моему, маме даже нравится, что ее все жалеют из‑за такой дочери. Она не оставляет попыток меня подмять, подчинить своей воле. А папа говорит "перебесится", "подрастет и станет как все".
А я не хочу как все! И не буду!
Однажды я купила джинсовый комбез для беременных, подложила под нагрудник розового медведя и так приперлась в школу. Медведь был крупный, но не слишком большой. Но морда у него была прикольная. Я так целый день проходила. Как кенгуру. Еле вытерпела. Знала бы, что от синтетики такой чих, ходила бы со старым, плюшевым. Ну и что с того, что у него глаза давно отвалились и лапы на соплях держатся. Зато он не аллергенный. Кстати, к платьям для беременных широкие галстуки самое то. Главное – с цветом не промахнуться.* * *
У меня есть секрет. Точнее, не секрет, а собственный кодекс эмо. Не думайте, что я просто дурочка, начитавшаяся всякой муры про эмо‑культуру и ее прелести. Которые, кстати, не так уж и применимы в отношении реальной российской действительности. Так вот, я долго думала и решила, что эмо – это не массовая мода, а значит, и не мода вовсе. Вывод – надо думать своей головой, что к чему, и не работать на публику. То есть переваривать информацию, а потом примерять на себя. Тьфу! Не примерять, а выбирать нужное… В общем, вы поняли.
Будь собой, но не забывай, что ты – эмо. Внешняя красивость не критерий оценки личности, хотя сейчас напропалую рекламируют стандартную усредненную красивость как самое важное. Только почему так много убожества?
У меня есть и другие принципы. Например – хамство не проявление эмоций, а невоспитанность. Однако иногда хамить просто необходимо. Хамство как возмездие и наказание вполне допустимая штука. Он тебе в глаз, а ты ему в рожу. Вы думаете, что эмо безвольные хлюпики? Да ни фига подобного. Погодите немного, мы вам еще припомним ваши запреты. Дайте только время.
Эмо такие разные! И это так здорово!
У меня есть знакомая. Она от природы робкое существо. Для нее нахамить то же, что сигануть с самолета без парашюта. Она не в состоянии дать отпор продавщице, внагляк зажавшей сдачу.
У нее есть одна глобальная идея. На которой строится все ее мировоззрение. Она сама мне так сказала.
Итак, в ее понимании любовь на всю жизнь – самая главная мечта. Если мечта сбудется, то дальше жить незачем. Сбывшаяся мечта – это катастрофа. После нее не к чему стремиться. А значит, надо выбирать только безответную любовь. Тогда все правильно. Как в игровых автоматах. Там все знают, что проиграют.
Влюбилась, получила массу острейших эмоций. А потом все обострила до крайности, признавшись в своих чувствах объекту. Апофеоз. Ваша ставка бита!
Только надо быть жутко прозорливой в отношении психологии. Объект непременно должен соответствовать задуманному. Например, быть уже в кого‑то влюбленным. Или – голубым. Или – влюбленным в какое‑то хобби. Лучше, если он классный музыкант или скейтер. Главное, чтоб они действительно умели пользоваться тем, что с собой таскают. А то сейчас повадились носить по городу гитару или скейт для понта. А сами ни в зуб ногой. В общем, подойдут все, кому не до сопливой романтики, но непременно порядочные.
Тут возникает дилемма. Не исключена ошибка с объектом. Бандюки и козлистые гопники видны сразу. Но жертва ваших устремлений может оказаться ушибленным на всю голову и из ложной порядочности поиграть в ответные чувства. Или действительно все время был втайне в вас влюблен, только сказать боялся. Или он шизоид секса, и ему все равно с кем и какого пола. Лишь бы дали. А приличным человеком только умело прикидывался.
Когда мы познакомились, то я сразу решила, что она – эмо. Такая замечательная эмо‑порода. Которая своим поведением показывает миру, что есть слабые ранимые люди, их просто необходимо защищать и жалеть.
Быть эмо – не способ защиты от окружающего нас зла. Но по мне лучше давать сдачи, если на меня нападают.
Танго сначала сильно увлекся этой девочкой, а потом долго извинялся и удрал.
– Встречаться с ней то же, что с младенцем. Я все время боюсь что‑то не то сказать или нечаянно руку сломать…
– Ты что, ей руки выкручивал?
– Да нет, что ты такое несешь? Просто возьмешь за руку, а она такая махонькая, пальчики тоненькие, того и гляди повредишь. Я не педофил. Пускай сначала повзрослеет.
* * *
Последний раз меня садировали в присутствии толпы народа за проколотый язык. На операцию я решилась по нескольким причинам. Одной из которых была двойка за сочинение по литературе. Я честно написала про суть философии эмо. Как понимаю, так и написала. Даже с интернета почти ничего не тырила. Старалась быть максимально искренней. А училка сказала, что русский – на пять, а содержание не соответствует теме. Кстати, два и пять получается отметка на три с половиной или на четыре с минусом, а влепили двойку. Несправедливо! Особенно когда твои мысли цитируют мерзким тоном на потеху всему классу. И они еще удивляются, что я так переживаю. А кто бы не стал?
Я взяла и проколола язык, чтоб хоть как‑то скрасить негатив. Другая причина отважного похода к дыроколу заключалась в том, что железка во рту помогает чаще ощущать себя живой. Когда что‑то мешает, то мы неосознанно обращаем на себя внимание. И более чутко воспринимаем действительность. Если у вас есть здоровые ноги, то вы про них вспоминаете только тогда, когда в ботинок попадает камушек или новая обувь натирает мозоль. Кроме того, пирсинг языка намекает на возможность промолчать, когда говорить не следует. И еще, прикольно шокировать консервативных мещан. Они так забавно говорят "фу".
Но все‑таки, как ни крути, двойка стала спусковым крючком для языковредительства.
Получается, что из‑за этой поганой двойки я потом долго не могла говорить. У меня, оказывается, не то аллергия, не то инфекцию занесли, не то я сама инфекция.
Язык был как арбуз и не помещался во рту. И слюни постоянно текли, как у дога в жару.
– Кроссовок съел, а изо рта шнурки торчат, – неумно пошутил выдающийся отличник Смирнов, цитируя какой‑то древний анекдот.
И вовсе они не текли, я платком все время вытиралась. Но изо рта пахло как‑то нехорошо, это факт. Если бы было с кем целоваться, то хорошего мало.
Мамаша грозилась найти дырокола и сдать его правоохранительным органам за причинение вреда ребенку. Но я успела убрать железо, и она угомонилась. Мучения зазря. Гадость есть, а красоты никакой.
А Смирнов вообще‑то ничего, хоть и полный ботаник. Он никогда никого не осуждает и, если есть за что похвалить, – хвалит. Хотя мне от его одобрения ни тепло ни холодно.
– Я не хвалю, я так комплименты делаю, – огрызнулся Смирнов, когда я ему все это высказала.
– Ну и пень ты, Смирник. Комплимент – это когда привирают для поднятия настроения. Ну скажи, что у меня классная прическа?
Посмотрел угрюмо и молчит, гад.
– Ладно, проехали. А глаза красивые? – Если еще раз промолчит, врежу по его умной башке учебником. Или язык покажу, чтоб в обморок грохнулся.
– Глаза очень красивые, – быстро соглашается догадливый Смирнов. – Яркие. Синие с зеленым. И ресницы очень густые. И длинные. Почти как у меня.
– Поздравляю тебя с первым комплиментом в жизни. Сходи в столовку, скушай пирожок.
– Я ничего не привирал, – признается Смирник.
– И зря. Тех, кто привирает, все любят. Запомни, пригодится.
– Спасибо, – поблагодарил этот смешной дятел и глубоко задумался.
Наверное, у него девушка появилась. Хотя представить себе эту особь я не в состоянии. Но если появилась, мои рекомендации ему точно пригодятся.
– И не стригись ты так коротко, – расщедрилась я на умные советы.
– Глаза у тебя действительно красивые, а про прически лучше говорить не будем, – ни с того ни с сего обозлился Смирнов.
Точно, девушку завел. И это правильно. Просто замечательно! Она скрасит его отравленные учебой будни. И они станут ходить, взявшись за руки, сидеть на заднем ряду в кино, есть мороженое в кафе.
А потом он ее бросит.
Потому что она – дура. Только дура может связаться с таким неблагодарным типом, как Смирнов. Надо же – я ему правильные советы раздаю, а он ничего приятного про мою прическу сказать не может.
А потом начался тайфун.* * *
Директриса сразу после последнего урока ворвалась в наш класс гнобить меня перед всеми. В присутствии моих скукоженных родичей. Отстой заключался в том, что все заранее знали результат этого спектакля.
Придурки. И я в том числе, надо было свалить по‑тихому с последнего урока. Теперь придется выслушивать всякую муру.
Где‑то после проникновенного "как тебе не совестно!" по непонятным причинам мне вдруг дали слово. Как преступнику перед вынесением страшного окончательного приговора.
– Как можно оскорблять человека за то, что он сам распоряжается своим имуществом? Это мое тело. Пожалуй, оно единственное, что по‑настоящему мое. У меня своего больше ничего и нет. Нет! – спохватилась я. – У меня есть еще и моя жизнь. Хоть и говорят, что родители подарили. Но подаренное не передаривают, правда? Значит, жизнь тоже моя собственность. Вот. Понимаете, я тоже на что‑то имею право. И волосы тоже мои. И время – мое. Когда я его трачу на такие вот собрания, то мое время потрачено впустую. А главное – я не собираюсь жить как вы. Я не аксессуар, который должен по фасону гармонировать с родителями.