Снаружи в ночи континентальный экспресс пронесся в сторону станции "Ливерпул-стрит", где его ждал заслуженный отдых, отчаянно вопя о своем желании спать. Промелькнув мимо окна моей комнаты, он оборвал свист насмешливым полутоном, шипя и издеваясь над моим замешательством. Пуллмановские спальные вагоны выстукивали свою колыбельную - дидл-ди-дам, дидл-ди-ди, дидл-ди-ди, накося-выкуси, накося-выкуси. Нет, сегодня ночью решительно все было против меня. Пришлось выкусить. Пара оставшихся мозговых клеток кое-как растолкали сонного светляка воображения. Недостаточно светло, чтобы ясно разглядеть, но, по крайней мере, понятно, что впереди что-то есть. Как раз перед тем я читал Аквината, но не припомню, чтобы он говорил о "починке радио", так что я попросил его немного подвинуться и освободить место для Анны. Вопросик тут, вопросик там, и глядишь, ответ начинает постепенно вырисовываться.
Как предполагаемый христианин ты находишься вне цепи и пытаешься измерить мистера Бога. На экранчике прибора показывается не напряжение, а слова "любящий", "добрый", "всемогущий", "всеблагой". Целый набор отличных ярких наклеек, чтобы лепить куда ни попадя. Пока все хорошо. Теперь, какой у нас будет следующий шаг? Ах, да, нужно разомкнуть христианскую цепь и подключить меня, то есть счетчик. Звучит достаточно просто, никаких проблем. Эй, подождите-ка, блин, минутку! Кто это там сказал: "Будьте, как Отец ваш небесный"? Успокойте этого товарища, я уже почти решил проблему. Если я внутри христианской цепи, значит, я ее часть - действительная часть мистера Бога, его равноправная работающая часть.
- Ты хочешь сказать, я могу только думать, что я христианин. Я меряю мистера Бога снаружи цепи и говорю, что он добрый и любящий, и всемогущий и все такое, но на самом деле я - конченый человек?
- Это просто слова, которые говорят люди.
- Естественно, но и я тоже человек.
- Тогда ты должен знать.
- Что?
- Что это просто слова, которые говорят люди.
- Так что, если я подключусь к цепи и стану измерять мистера Бога оттуда, изнутри, тогда я буду настоящим христианином?
Она покачала головой. Из стороны в сторону.
- Почему нет? - спросил я.
- Ты будешь как Арри.
- Он иудей.
- Ага. Или как Али.
- Подожди, он же сикх.
- Да, но это не важно, если ты будешь мерить мистера Бога изнутри.
- Попридержи малость. Что я смогу измерить, если буду внутри цепи?
- Ничего.
- Ничего? И что тогда…
- Потому что это не важно. Ты будешь как кусочек мистера Бога. Ты сам это сказал.
- Никогда я такого не говорил.
- Нет, сказал. Ты сказал, что коробочка - часть цепи, когда измеряешь изнутри.
Это была правда. Я так сказал.
Для Анны была одна абсолютная истина. Мистер Бог создал все; на свете нет ничего, что не было бы создано мистером Богом. Когда учишься видеть, как это все устроено, как оно работает и как из кусочков получается целое, тогда начинаешь понимать, что же такое мистер Бог.
В последние несколько месяцев до меня начало доходить, что Анну меньше всего интересовали свойства. Свойства имели довольно глупую привычку зависеть от обстоятельств. Вода, как правило, была жидкой, за исключением тех случаев, когда представала в виде льда или пара. Тогда ее свойства были принципиально иными. Свойства теста значительно отличались от свойств хлеба. Это зависело от особенностей выпечки. Разумеется, Анна ни за что не стала бы списывать свойства со счетов и отправлять в мусорный ящик. Свойства были прекрасны и полезны, но, поскольку они зависели от обстоятельств, гоняться за ними можно было бесконечно. Нет, функции были куда более заманчивой дичыо. Попытки измерить мистера Бога снаружи давали бесконечный список самых разнообразных свойств. Тот или иной набор выбранных свойств давал в результате ту или иную религию, которой уже можно было следовать. С другой стороны, быть внутри мистера Бога значило иметь дело с функциями, и тогда мы все становились одним и тем же: никаких тебе больше церквей, храмов, мечетей и т. д. Теперь все одинаковы.
Что такое функция, вы спрашиваете? О, функции мистера Бога тоже из этих, простых вещей. Функция мистера Бога заключается в том, чтобы сделать вас похожим на него. Тогда вы уже не сможете его измерять, не так ли? Как изрекла однажды Анна: "Когда ты какой-то, то ты об этом не знаешь, правда? Ты же не думаешь, что мистер Бог знает, что он хороший, да?" Анна полагала, что мистер Бог - образец джентльмена, а настоящий джентльмен никогда не станет бахвалиться своей "хорошестью". Если бы он стал хвастать, то не был бы джентльменом, правда? Это привело бы к противоречию.
Здесь все пока ясно. Я знаю, что утро несет с собой кучу вопросов - такие вещи вообще проще понимаются ночью, в кровати, с маленьким ангелом под боком, но все же постарайтесь. Функция мистера Бога в том, чтобы сделать вас похожим на него. Всевозможные религии просто измеряют свойства мистера Бога - те или иные, как уж получится. Не важно, какого вы на самом деле цвета и каких убеждении придерживаетесь, - в функциях у мистера Бога нет никаких предпочтений.
В ту ночь мы больше не спали и до рассвета болтали о том о сем.
- Вот мисс Хейнс.
- А что не так с мисс Хейнс?
- Ля-ля-ля. Она спятила.
- Не может быть, она же всехняя школьная мамочка. Нельзя быть всехней мамочкой, когда ты ля-ля-ля.
- А ей можно.
- Почему ты так решила?
- Она сказала, что я не могу знать все.
- Представь себе, она права.
- Почему?
- У тебя голова недостаточно большая.
- Это ты снаружи говоришь.
- Ах, извините. Я забыл.
- Я могу знать все внутри.
- Ага.
- Сколько всего на свете вещей?
- Сквиллионы.
- Больше, чем чисел?
- Нет, чисел больше, чем вещей.
- Я знаю все числа. Не по названиям, это снаружи, а сами числа - это внутри.
- Да. Думаю, да.
- Сколько волн-загогулин в твоем "цилоскопе"?
- Сквиллионы.
- Ты знаешь, как считать сквиллионы?
- Да.
- Это внутри.
- Наверное.
- Ты их всех видел?
- Нет.
- Потому что это снаружи.
Боже, благослови это дитя, я не мог сказать ей, что она только что сформулировала вопрос, который так долго не давал мне покоя: "Почему я не могу знать все?" Потому что ни один человек не может знать всего - зачем тогда пытаться? И мы продолжали болтать.
Время шло, и со мной начало происходить что-то непонятное. Уверенность и сомнения пихались локтями, сражаясь за звание "царя горы". Вопросы обретали форму и с негодованием отвергались. Я чувствовал, что прав, но боялся расслабиться. Я жонглировал словами и составлял из них предложения, но каждое из них делало меня все более уязвимым, и ничего хорошего в этом не было. Если мои догадки были верны, ответственность за все ложилась на Анну. Церковный колокол на улице пробил шесть. Вопрос был наготове, и мне необходимо было узнать ответ.
- Ты ведь о многом мне не говоришь, правда?
- Я обо всем тебе говорю.
- Это правда?
- Нет, - сказала она спокойно и после некоторого колебания.
- Почему так?
- Некоторые вещи, о которых я думаю, - они очень… очень…
- Странные?
- Угу. Ты ведь не сердишься, нет?
- Нет, я совсем не сержусь.
- Я думала, ты будешь.
- Нет. Насколько эти вещи странные?
Она вытянулась рядом со мной, просунула пальцы мне в ладонь, словно прося не спорить с ней.
- Ну, как два плюс пять будет четыре.
Мир вокруг меня разбился вдребезги. Я был прав. Я БЫЛ ПРАВ. Я совершенно точно знал, о чем она говорит. Со всем спокойствием, на которое я способен, я выдал свой секрет.
- Или десять, да?
Секунду или две она не двигалась. Потом повернула ко мне лицо и тоже очень спокойно спросила:
- Ты тоже?
- Да, - ответил я. - Я тоже. Как ты нашла свои?
- У канала, номера лодок там, в воде. А ты где взял свои?
- В зеркале.
- В зеркале? - ее изумление длилось не более секунды.
- Да, в зеркале, как ты в воде.
Я почти слышал звон спадающих с меня цепей.
- Ты кому-нибудь говорил?
- Пару раз.
- А они что?
- Не будь идиотом. Не трать время понапрасну. А ты кому-нибудь говорила?
- Один раз. Мисс Хейнс.
- Что она сказала?
- Я была глупой, поэтому повторять это не буду.
Мы еще похихикали вместе, наслаждаясь внезапно обретенной свободой. У нас был новый мир - один на двоих. Нас грел один и тот же огонь. Мы стояли на одной дороге и смотрели в одном направлении. Теперь наши отношения стали мне совершенно ясны. Мы были друзьями-искателями, духами-спутниками. К черту выгоды! К дьяволу приобретения! Идем, посмотрим! Скорее, давай разузнаем! Обоим нам была нужна одна и та же пища.
Обоим нам говорили, что "пять" означало "пять" и ничего больше, но цифра 5, отраженная в воде или в зеркале, становилась цифрой 2. Отражения порождали довольно забавную арифметику, которая совершенно зачаровывала нас. Возможно, никакого практического значения она не имела, но это было совершенно не важно. "Пять" означало то, что обычно подразумевалось под числом "пять" только потому, что когда-то все так решили, а потом привыкли. В самой цифре 5 не было ровным счетом ничего особенного; можно было придать ей любое значение, какое вам только нравилось, и придерживаться однажды придуманных и принятых вами правил, а можно было идти дальше и изобретать новые правила. С вашей точки зрения, мы, быть может, и тратили время попусту, но нам так не казалось; для нас это было приключением, новой землей, которую еще только предстояло открыть.
Мы с Анной видели в математике не только способ решения насущных проблем. Это была дверь к волшебным, таинственным, умопомрачительным мирам; мирам, где нужно было внимательно смотреть, куда ставишь ногу; мирам, где ты создаешь свои собственные правила и где должен принять полную ответственность за свои собственные действия. Но как же просторно и здорово было там!
Я погрозил ей пальцем.
- Пять плюс два будет десять.
- Иногда это два, - парировала она.
- А потом, может быть, и семь!
- Какая, в конце концов, разница? Кругом сквиллионы миров, на которые стоит взглянуть.
Мы перевели дух.
- Кроха, - распорядился я, - вставай. Я хочу тебе кое-что показать.
Я подхватил пару зеркал с туалетного столика, и мы отправились на кухню. Я зажег газ. Было темно и холодно, но это не имело никакого значения. Наши внутренние топки работали на полную мощность. Я нашел большой лист белого картона и начертил на нем длинную и толстую черную линию. Сомкнув зеркала под углом друг к другу, я поставил их на попа, будто раскрытую книгу, так чтобы толстая черная линия пришлась как раз между ними. Уставившись в середину зеркал, я подправил угол и, затаив дыхание, шепнул ей:
- Теперь гляди.
Она посмотрела, но ничего не сказала. Я начал очень медленно смыкать угол зеркал и тут услышал ее вздох. Она вперила взгляд внутрь и некоторое время продолжала вглядываться. А потом весь ад вырвался наружу. Ее паровой котел взорвался. Я очень хорошо помню, как это случилось. Хорошо, что я успел положить зеркала на стол. Она врезалась в меня, словно курьерский поезд, и кинулась на шею, едва меня не задушив. В спине у меня наверняка остались дырки от ее пальцев. Она смеялась, и плакала, и даже кусалась. Слова закончились миллион лет назад. Не было ни одного, которое подходило бы, хоть сколько-нибудь подходило бы к этому моменту. Физических сил у нас просто не осталось, но духовных и умственных было хоть отбавляй. Как, впрочем, и всегда.
Глава шестая
Планы мы строили за чашкой чаю. Сразу после нашего открытия мы решили отправиться на рынок и купить целую кучу зеркал от Вулворта.
Когда мы явились на рыночную площадь, оказалось, что торговля еще не начата. Продавцы только раскладывали товар по прилавкам в неровном свете карбидных ламп. Над улицей порхали добродушные оскорбления, практические указания и глубокомысленные замечания на тему, не пойдет ли дождь. Ногами топали так, будто холод был противным насекомым, которое надо было раздавить. На кирпичах стояли большие железные бочки, в которых горел огонь; на нем подогревалась вода для чая. Из дверей кофейни по всему рынку разносился дразнящий аромат кофе и горячих колбасок.
- Чашку кофею, пару капель крепкого и добавь чизкейк, папаша, - сказал таксист.
- А мне тоже чашку и сосисок пару, - добавил его напарник.
- А тебе чего, шеф? - это подошла моя очередь.
- Две чашки чаю и четыре колбаски.
Я шлепнул на прилавок мелочь и забрал сдачу, которая, конечно, оказалась мокрой, потому что лежала в луже кофе. Анна вцепилась в свою кружку обеими руками и даже зарылась в нее носом. Над краем кружки виднелись одни глаза, жадно и весело впитывавшие все, что творилось вокруг. И чай, и колбаски сразу у нее в руках не помещались, поэтому я зажал их между пальцами левой руки, чтобы она могла вытащить их оттуда, когда понадобится. За соседней стойкой обнаружилось свободное место, так что мне удалось даже поставить кружку и попытаться одной рукой прикурить сигарету. Я попробовал зажечь спичку, чиркнув ее большим пальцем. Этот трюк мне никогда не удавался. Лучший результат, которого я смог добиться, - это когда спичечная головка отлетала и намертво застревала у меня под ногтем. После чего совершенно необъяснимым образом воспламенялась, хотя этого от нее никто не ожидал. На этот раз обошлось. Анна подняла ногу, я зажег спичку и прикурил. Мы даже как-то согрелись.
- Паберегись, пжалста! Паберегись!
Словно волна от проходящего судна, мы схлынули сначала на тротуар, потом обратно, пропуская запряженную лошадью телегу, прокладывавшую себе путь через толпу. Из ноздрей лошади вырывались клубы пара, серебрившиеся в морозном утреннем воздухе.
- Эрни! - заорала леди в кожаном фартуке. - Куды, к чертовой матери, ты девал эту сраную капусту?
И добавила для тех, кому это могло быть интересно:
- Он меня в могилу сведет и в гроб загонит.
- Ни хрена у него не выйдет, - резонно возразил кто-то.
Тут явился человек, одетый в два рекламных щита, сообщавших всем и каждому, что "Конец близок!", и попросил чашку чаю.
- Чтоб мне провалиться! А вот и наш трубный ангел!
- Здорово, Джо. Хватани с нами горячего-мокрого.
Это был водила такси.
- Спсибо, папаша, - ответствовал трубный ангел.
- Отдрочи, Джо. Чего хорошего скажешь?
- Конец близок! - простонал в ответ Джо.
- Кончай меня грузить на хрен.
- А на той неделе было что?
- Приготовься встретить судию!
- Ты откудова все это узнал?
- Не иначе телеграмму получил от святого Петра.
С того конца стойки раздался глас, подобный раскату грома над головами всей честной компании:
- Кто из вас, говнюки, спер мои сосиски?
- Они под твоим сраным локтем.
- Арри, придержи свой гребаный язык, тут ребенок!
Арри отошел от прилавка с полной тарелкой сосисок в одной руке и пинтовой кружкой в другой. В его руке последняя выглядела яичной скорлупкой.
- Здорово, мелочь. Как тебя зовут? - спросил Арри.
- Анна. А тебя?
- Арри. Ты тут одна?
- Нет. С ним, - она кивнула головой в мою сторону.
- Шо вы тут делаете в такую рань?
- Мы ждем, когда откроется Вулли, - объяснила Анна.
- А чево вы будете покупать в Вулферте?
- Зеркала.
- Эт круто, - одобрил Арри.
- Нам надо их десять.
- А нашо вам десять-то?
- Чтобы смотреть разные миры, - пояснила Анна.
- Ух, - сказал мудрый Арри, - ты там поосторожнее, да?
Анна улыбнулась.
- Хочешь плитку шоколада?
Анна посмотрела на меня, я кивнул.
- Да, мистер.
- Арри, - поправил Арри, слегка помахав у нее под носом двухфунтовым указательным пальцем.
- Да, Арри.
- Хозяин, - рявкнул Арри через плечо, - кинь нам сюда пару плиток шоколада.
Хозяин действительно кинул, а Арри поймал.
- Вот тебе, Анна, шоколад.
- Спасибо, - вежливо сказала Анна.
- Спасибо, чего? - голос Арри громыхнул вопросительной интонацией.
- Спасибо, Арри.
Она развернула одну из плиток и протянула ему.
- Возьми кусочек, Арри.
- Спсибо, Анна, пжалуй, возьму.
Пара древесных стволов, заканчивавшихся неслабыми окороками, протянулись вперед. Окорока оказались огромными связками бананов, при помощи которых Арри отломал достойный себя кусман шоколада.
- Тебе лошади как, Анна? - осведомился Арри.
Поразмыслив, Анна пришла к выводу, что очень даже.
- Тогда пошли, посмотришь на моего Нобби, - пригласил Арри.
Мы свернули за угол в маленький переулок и обнаружили там Нобби - поистине огромного тяжеловоза, в роскошной сбруе, со шкурой, сверкавшей почти так же ярко, как начищенные медные бляхи на уздечке. Нобби чем-то бодро хрустел, опустив морду в то, что я назвал бы двухсотфунтовым мешком для угля, привешенным ему на шею. При приближении Арри Нобби приветливо фыркнул себе в кормушку, так что нас обдало душем из отрубей и соломенной трухи. Арри разинул пасть, и оттуда вырвался целый торнадо смеха и ласковой воркотни. Пять минут назад Арри был готов намазать чьи-нибудь мозги на свои сосиски, и, полагаю, ему ничего не стоило бы управиться с пятью-шестью взрослыми мужиками. Теперь же он у меня на глазах превратился в доброго сказочного великана, который привел маленькую девочку знакомиться с лошадью. Анна получила целую пригоршню сахара для Нобби.
- Он тебя не тронет, Анна. Он и мухи не обидит, нет, - уверял ее Арри.
"Как и ты, Арри, добрая дубина, - подумал я, - как и ты".
Губы Нобби задрались, обнажая что-то, похожее на ровный ряд желтых надгробных памятников, потом аккуратно навернулись на куски сахара. Ладошка Анны опустела. После нескольких минут восторженного бульканья Арри заявил:
- Вот шо, Анна, ты садись на Нобби и потолкуй с ним, а я покамест разгружу эту хренову телегу. А потом мы отвезем тебя в Вулферт в наилутшем виде.